Трудная профессия: Смерть (СИ) - "Mirash" - Страница 22

— Это хорошо. Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, у меня все есть.

— Отлично, тогда поправляйся. — Он встал со стула, намереваясь попрощаться и уйти, но, посмотрев на меня, вдруг спросил:

— Что такое?

— Я… Вы меня уволите?.. — спросила я.

— За что? Ты заболела, бывает.

— Я и так не справляюсь.

— Это точно.

— Тогда почему вы меня не увольняете?

— Очередь на эту работу не выстраивается, а ты все-таки процентов на тридцать лучше, чем ничего. — Вольно процитировал он популярное высказывание. — Ты учишься, стараешься. Поэтому пока не вижу причин тебя увольнять, не волнуйся. Или ты сама хочешь? Нет? Вот и договорились. Все, мне пора идти.

Он направился к двери.

— Виктор Андреевич. — Нерешительно позвала я.

— Что такое?

— Там… на компьютере… Я ведь уже не буду заниматься этой базой данных?

— Да, мы закончим завтра. А что?

— Там просто… — я окончательно сникла и замолчала.

— Ну и что там такого простого?

— Там мой файл лежит в папке с документами. Можно его пока не удалять?

— Что за файл?

— Текстовый. Называется «Мысли»… Он больше никому не нужен, но я хотела бы пока сохранить…

— Хорошо, сохраним твой файл. А что там за мысли у тебя? Почитать можно, или как с твоими лекциями, лучше не смотреть? — Я почувствовала, как вспыхнули щеки, Некруев с интересом наблюдал за моим смущением.

— Так что, мне можно посмотреть, или нет? Если не разрешишь, я не стану.

— Зачем Вам его смотреть? Мне так всего лишь проще было разбираться с информацией.

— Просто интересно, — пожал он плечами. — Можно?

— Да, в принципе, можно…

— То есть все цензурно? — я закусила губу.

— Ну, да… в целом…

Он подавил усмешку, попрощался со мной и ушел.

Через несколько дней меня действительно выписали, наставница увезла меня домой. Я порывалась сразу сбежать на работу, но наставница заставила в этот день еще отлеживаться. Наутро следующего дня я, тем не менее, вырвалась в лабораторию.

— Ой, Ксюша! Выписали, наконец? Как себя чувствуешь? — перепугала меня теплым приемом Набокова.

— Ээээ… нормально… Спасибо… — пробормотала я, выпутывая руку в гипсе из куртки.

— Вот и хорошо. Садись, кофе попей, дел у тебя пока нет. Виктор Андреевич скоро придет, он с тобой поговорить хотел.

О чем? Все же решился уволить? Я допивала кофе, когда он появился.

— Очень хорошо, что ты пришла. Пойдем, побеседуем.

Некруев усадил меня за стол и достал распечатку моего размышлятельного файла.

— Ксения, я тут посмотрел твои наброски и мне они в целом понравились.

— Рада, что повеселила.

— Не язви, я говорю серьезно. Ты по какой теме и у кого пишешь курсовую работу?

— По непонятной теме у Топотовой.

— Много уже сделала?

— Ничего не сделала, она меня не аттестовала и не допустит до защиты, оставит на осень. Да мне и не с чем идти на защиту.

— Даже не начинала, что ли?

— Пыталась литературный обзор писать, но Наталье Андреевне не понравилось. Да я не понимаю в этом ничего…

— Так не удивительно, что бы понимать, надо сначала поработать. Осенью ты как сдавать собираешься?

— Никак. Я ее не смогу написать.

— Надеешься, что опять тройку нарисуют и не отчислят?

— Нет, теперь уже точно отчислят, — вздохнула я. — Вы-то от меня чего хотите? Я и после отчисления здесь могу работать, если Вас это вдруг устроит.

— Я хочу, что бы ты провела исследование, заодно предлагаю поменять тему курсовой и буду этим руководить. Топотова только обрадуется, всем будет хорошо.

— Топотова спляшет от счастья, непонятно на кой это вам сдалось.

— Ксения, ты когда-нибудь за языком следить начнешь?

— Я не материлась.

— Не строй из себя дурочку, я уже знаю, что ты умеешь себя вести интеллигентно, а не только «не материться».

— Хорошо, перефразирую, — у меня зачесался язык. — Ваша коллега тяготится обязанностями моего научного руководителя, так как успела в полной мере осознать бесперспективность этого занятия. Я не понимаю причины, побуждающие вас брать на себя столь неблагодарный и бессмысленный труд. Теперь нормально?

— Замечательно. Вот так со мной и разговаривай. — Невозмутимо отреагировал Некруев. — Аналитика по данным мне все равно нужна, вот я и хочу пристроить тебя к делу, заодно у тебя появится хороший материал, который останется только немного доработать. К сроку мы, разумеется, не успеем, но осенью ты вполне сможешь спокойно защититься. Так что принимайся за работу.

Топотова с облегчением сложила с себя полномочия моего научного руководителя, я была закреплена за Некруевым. В институте на его счет крутили пальцем у виска, но он относился к этому спокойно. Новая работа меня не радовала, заносить информацию в базу данных мне определенно нравилось больше, там я хоть понимала, что делаю. Чего от меня хочет Виктор Андреевич здесь, я упорно не понимала. Он меня критиковал, я злилась и переставала работать, он ругался, я злилась еще больше… Тем не менее, раз за разом я с новым приливом энтузиазма уходила в исследование, и мне начинало казаться, что я действительно могу его завершить.

В конце марта наша группа опять заступила на дежурство, наставница вынудила меня встать в паре с Джуремией. В те сутки умирающие уходили из жизни почти мгновенно. Я торопилась выпить их жизни, чтобы не дать Джуремии возможности помучить их напоследок, а она торопилась, дабы не позволить мне оставить им время на прощание с родными, на последнюю чашку кофе или сигарету, на прощальный взгляд в серое небо.

Мне было тяжело. Мало понять, что смерть необходима, искреннего смирения не было, внутри все болело и кровоточило от окружающих меня людских страданий.

В городе снова нарушился баланс, через неделю после дежурства наставница собрала нас, что бы нацелить на новые жертвы. Моей жертвой оказалась одинокая женщина средних лет, школьная учительница. Я не видела причин торопить события и выпила ее жизнь ровно через две недели. Видимой причиной смерти стала травма головы, которую она получила, поскользнувшись на подоконнике в момент мытья окна. Конечно, она умерла за несколько секунд до этого — у меня не было желания напоследок ее пугать и причинять боль.

Эту жизнь я выпила поздним вечером, а утром следующего дня в институте состоялась защита курсовых работ, которую я пройти не могла, но на которую обязана была явиться. Я сидела в углу аудитории, наблюдая за однокурсниками, бодро и не очень докладывавшими свои результаты. Лучшая работа была у Вересной, она же прекрасно сделала доклад. Остальные работы были слабее, вплоть до едва тянущих на троечку, но кроме меня в этом году других студентов, не допущенных до защиты, не было.

После объявления оценок Подбельская неожиданно встала и громко спросила:

— А что мы все-таки будем делать с Мягковой? — аудитория застыла во внимании, я стиснула зубы.

— Мягкова сейчас к защите курсовой не готова, она остается на осень. Прошу принять во внимание, что у нее недавно изменилась тема исследования. В настоящее время я, как научный руководитель, ее работой доволен. — Спокойно ответил Некруев.

— Вы хотите сказать, что осенью она защитится? — не успокаивалась Подбельская. — Хотелось бы быть получить хоть какие-то гарантии…. Где Ксения? Пусть выйдет сюда и скажет сама, будет она нормально учиться или нет.

— С вашего позволения, Лариса Степановна. — Стеклова, руководившая процедурой зашиты курсовых работ, решительно развернулась к аудитории.

— Работы сегодня были очень разные, но, тем не менее, хотелось бы отметить в целом высокий исследовательский уровень и разнообразие тематики. От лица преподавательского состава поздравляю вас с успешной защитой ваших курсовых работ. Все могут быть свободны.

Стеклова повернулась к комиссии и уже неслышно для студентов (исключая, конечно, меня), сказала:

— Коллеги, предлагаю обсуждать такие вопросы не публично. Если у нас есть сомнения, как поступить с Мягковой, мы их можем сейчас решить в рабочем порядке.