Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/67
- Следующая
Артем приложился ухом к стене.
— Вует? — с надеждой спросила старуха, заглядывая в глаза.
— Ничего не слышу, — сказал Артем.
— Ты как следоват послушай... В энтом самом месте, уж который день... Вует?
Артем снова послушал: стена молчала, как и положено стене.
— Это у тебя, бабка, в ухе «вует»! — крикнул он.
— Евоная женка научила, чтобы Коленька поставил вуяку-то... Страсть как меня не любит. Готова со свету сжить. Коленька-то денег бы и поболе давал, да она, ведьма худущая, препятствует. И эту жужжалку заставила его упрятать в мою стенку.
— Я пойду, бабушка, — сказал Артем.
— Я тебе карточки-то своей Галюшки покажу... — старуха достала из ящика стола пачку глянцевых фотокарточек, перетянутых резинкой. Пока Артем смотрел, она тараторила: — Я уж и председателя Кирилла Евграфовича приводила. Тоже ничего не услыхал. Ну, он-то, понятно, пожилой.,. Может, и глухой, а ты, Артемушка, должен услыхать. Вует окаянная и вует...
Очутившись на улице, Артем рассмеялся сам над собой: вот дурень! К стенке ухо прикладывал, будто и впрямь там какая-то штука может быть...
Наведался Артем и в поселковый. Председатель Кирилл Евграфович Носков сидел на краю письменного стола и разговаривал по телефону. В руке у него была длинная деревянная линейка, с которой он охотился за большой, синей с зеленым, мухой. Но как ни старался прихлопнуть ее, муха благополучно увертывалась.
Увидев Артема, Носков кивнул на стул: дескать, садись.
— Пришел меня за ноги подвешивать? — с улыбкой спросил он, повесив трубку. — В таком случае подожди, вот новый магазин построим — тогда пожалуйста.
— Зачем новый строить? — сказал Артем. — У вас и в старом ничего нет... Бычки в томате да килька в собственном соку...
Носков в последний раз попытался линейкой прихлопнуть хитрую муху и уселся на председательский стул.
— Ты что же думаешь, все время в наших магазинах будет пусто? Будем строить продовольственный магазин по последнему слову техники: с холодильными и морозильными установками. Секция для сыров, для мяса и птицы, для окороков и колбас...
— Не расстраивайте, у меня уже слюнки текут, — сказал Артем.
— Как дышится в родном краю? — перевел разговор на другое Носков. — Гляжу, все ходишь с громадной черной папкой... Даже башню зарисовал!
— Хорошо здесь.
— Значит, нравится? — оживился Кирилл Евграфович. — Да ты еще не все у нас видел... Вот погоди, грибы пойдут. Белые, веришь ли, прямо у дороги растут. В ста метрах от поселка...
— Когда еще грибы...
— А ты что, уезжать собираешься?
— Вот жду, когда дорогу отремонтируете. Кирилл Евграфович даже сморщился.
— Опять ты про дорогу... Вот она у меня где сидит! Он уже поднял руку, чтобы показать, в каком месте у него сидит эта проклятая дорога, но тут пронзительно зазвонил телефон, и председательская рука изменила свой маршрут, цепко схватив трубку. Глаза у Кирилла Евграфовича стали отсутствующими, а на лице появилось терпеливо-покорное выражение. Артем понял, что звонит районное начальство и разговор будет долгим и неприятным. Он встал и направился к двери.
Артем сидел на обтесанных сосновых бревнах (Андрей Иванович еще давно заготовил их для замены подгнивших венцов), когда пришел Кошкин. Поздоровался за руку, хотя они сегодня утром уже здоровались, присел рядом. Не спеша достал папиросы, предложил Артему. У Кошкина правильные черты лица, густые с сединой волосы, вот только зубы подкачали: совсем спереди выкрошились. На руках наколки: якорь, спасательный круг. Видно, Кошкин служил на флоте.
Потолковав о погоде, о международном положении и развалившемся заборе — видно, у Николая Даниловича это больной вопрос, — он спросил:
— Дом-то небось продавать будете?
А это был больной вопрос для Артема. Он много размышлял, что делать с домом, но так ничего и не придумал. Продавать было жалко. Очень уж Артему пришлись по душе эти места. За каких-то две недели все здесь стало ему мило и дорого. Ложась с заходом солнца на дубовую кровать — он как-то не думал, что на этой самой кровати совсем недавно умер его дед, — крепко засыпал. А утром, когда солнце заглядывало в окна и скворцы горланили в саду, он вставал, и у него поднималось настроение оттого, что вот сейчас позавтракает, возьмет альбом и пойдет через сосновый бор к Светлому ручью. Бродя по лесу, Артем случайно наткнулся на это райское место: величественный сосновый бор неожиданно обрывался, и впереди, в низине, зеленел большой луг, а посреди луга, раздвинув низкие желто-красные берега, со звоном прыгал по камням чистый прозрачный ручей. За лугом ажурно кудрявилась березовая роща. И ни души. Лишь сороки не спеша пролетали над ручьем да иногда вдали куковала кукушка. В роще должны быть соловьи. Но пока они молчали: наверное, не пришло их время...
Жалко было расставаться с поселком, Березайкой, сосновым бором, Светлым ручьем. Артем не знал, что делать. И продавать не хотелось, и жить в этой развалюхе нельзя. Потолок прогнулся, того и гляди рухнет. Половицы разошлись, из щелей тянуло сыростью. Большая русская печка растрескалась, сквозь побелку краснели кирпичи. Ночью в сенях под Артемом одна половица проломилась, и он только чудом не сломал ногу. Если не продавать, то нужно срочно ремонтировать дом.
— Не знаю, что и делать, — вздохнул он.
— Один человек интересовался, — сказал Кошкин. — Хуторской. Он смолу в лесу гонит, а платят им дай бог... Ему не так дом нужен — да какой это дом! — а участок. Избу перевезет с хутора. Ежели надумаете, я ему, стал быть, скажу.
Над самой головой промелькнула ласточка. Она юркнула под навес крыши, трепеща крыльями, посуетилась секунду и снова улетела. Артем посмотрел туда: ласточки лепили новое гнездо. Старое обрушилось, и на его месте виднелось круглое серое пятно.
Мимо дома не прошла, а проплыла рослая статная девушка с прямыми черными волосами до плеч. Артему показалось, что она чуть заметно улыбнулась. Он смотрел ей вслед, ожидая, что она еще оглянется — есть такая привычка у девушек, — но она не оглянулась.
— Приезжая? — спросил Артем.
— Учительница, — ответил Кошкин. — Второй год у нас... Зачем вам дом-то? Вы городской житель, привыкли к хорошей жизни, а что тут у нас? Вот я работаю на электростанции, двадцать первый год пошел. Сто двадцать выгоняю, а ведь семья... Одеть-обуть надо. Дочка девятый заканчивает, на танцульки уже бегает...
Раскошеливайся, батька: давай па платье, кофточку. Негоже, чтобы была хуже других.
— Как звать-то ее?
— Дочку-то? Машей.
— Да нет, учительницу...
— Татьяна... Рядом с сельпо живет. У бабки Анисьи... Так вот я и говорю, серость тут у нас, человеку привычному к хорошей жизни — не выдержать...
— А что вы называете хорошей жизнью? — спросил Артем.
— Зайдешь в городе-то в магазин — прилавки ломятся... И окорока, и колбаса всякая...
— Значит, по-вашему, хорошая жизнь — это набить брюхо вкусными вещами?
— И одежи там, придешь — глаза разбегаются, не то что у нас: десяток костюмов, и все на один рост...
— А я вам завидую, Николай Данилович, — сказал Артем. — Огород у вас прекрасный: картошка, огурцы, лук и всякая всячина. Куры вон на лужайке гуляют... Штук двадцать? Гуси, боров в закутке, две козы... Настоящее натуральное хозяйство. А лес, речка... Посмотрите, небо какое у вас? Мы, городские жители, месяцами такого неба не видим...
— Места у нас красивые, я не спорю... — несколько опешил Кошкин. — В лесу грибы и ягода разная... Летом благодать, а вот осенью...
— Осенью ночи длинные, дожди, распутица... — засмеялся Артем. — Вы закоренелый пессимист, Николай Данилович!
— Не хотите продавать — не надо, — вдруг обиделся Кошкин. — Мне-то что? Человек поинтересовался насчет вашего дома, я и сказал... Вот только забор...
— Не буду я дом продавать, — твердо сказал Артем. — А забор мы с вами отремонтируем. Хоть завтра.
Кошкин сразу просветлел, заулыбался:
- Предыдущая
- 7/67
- Следующая