Крещендо (СИ) - "Старки" - Страница 21
- Предыдущая
- 21/35
- Следующая
— «Тучи» и «Небо» поем где-то посередине программы, это шестая и седьмая композиция. Не проспи! Выйдешь на сцену, кланяться не нужно, на публику не смотри, играй на меня. Не забывай про бэк! Эсэс не вступает на «Небе». Прошу тебя, не гони в контр-дуэте! Выступил и обратно в эту комнату, сиди здесь, никуда не выходи! Жди нас, там останется пять композиций. Не выходи, слышишь? Это опасно тебе! Сиди здесь, я попрошу принести что-нибудь поесть. Потом тебя довезу домой!
— Ты выпил! Я не поеду с тобой!
— Не ссы! Всё будет норм!
Май изменился. Чёрная кожа, крестик в ухе, распущенные, как будто мокрые волосы делали его совсем чужим, незнакомым. Брови разлетелись круче, нос заострился, глаза почему-то чёрные, улыбается тоже странно, криво улыбается. И пахнет от него незнакомо, вроде дымом, но запах сладковатый. Движения стали более активными, походка подпрыгивающая — он на взводе!
Когда заглянул Гарик и крикнул, что пора, парни буквально подпрыгнули от нетерпения и, похлопав друг друга по спине, вывалились из комнаты. Я один. Может, сбежать? Мне тревожно, крутит в животе, а при начавшемся грохоте с маленькой сцены, с каждым «бумком» капитошиной установки что-то тукало в груди. Сижу, считаю песни. Первая - придурь про «люблю до упора». Прошла нормально, в зале орут. Людей, видимо, много. Вторая композиция еще быстрее, что-то бешеное. Третью я слышал и раньше, про дорогу и камни на ней. После неё в комнату ворвался потный и тоже черноглазый Дюха Кабыкин:
— Сидишь? — крикнул он мне, сгрёб бутылки пива и, не дожидаясь ответа, убежал в зал. Небольшая пауза в шуме. Четвертая песня медленная. У меня дрожат руки и тошнит. Почему я не сбежал? Может, еще не поздно? В желудке разрастается какой-то вакуум, и он давит на легкие, дышать тяжело. Играет пятая, что там звучит — не слышу, не понимаю, это паника? Считаю: раз, два, три, четыре… сорок восемь, сорок девять… семьдесят один… Вдруг меня кто-то дёргает! Май?
— Али! Пойдём! Пора!
Я упираюсь, глаза вытаращил, мотаю головой. Тогда Май рвёт меня вверх и больно целует, зубами впивается в губы, рычит. Придурок, кровь ведь пойдет! Пытаюсь вырваться! Но тот присосался накрепко, воздух заканчивается и … уфф!
— Ублюдок! — ору я.
— Ну вот, всё в порядке! Марш на сцену!
И мы бежим по коридорчику.
— Для нашей новой песни мы пригласили необычного музыканта! Это скрипач! И он никогда не играл рок! И вот он с нами! Это Али!
В зале заулюлюкали, заорали. Вижу только мелькание лиц среди дыма и отблесков лучей. Все лица одинаковые - и мужские, и женские. Стены напротив не видно, как в море - берега нет. А публика — само море — постоянно движется, волнуется, хаотично плескает руками.
— Смотри на меня! — кричит мне в ухо Май и отходит к своему микрофону, возвращая на шею гитару. И я смотрю на него. Он ослепителен. В синем свете лицо белое-белое, тени угловато, квадратично очерчивают контуры, брови взлетели хищно над всеми и губы блестят. Это они блестят мной. Я понимаю, почему Никита влюбился… Перебивка, и началась песня, а паника исчезла, стоило мне взять в руки Ямаху (скрипкой не могу её пока назвать). Басы опять опаздывают, и это придаёт композиции несколько ленивый темп, может, даже лучше, брутальнее. Мне показалось, что когда контрапунктом начала работать Ямаха в зале все заглохли, или я оглох? На проигрыше, в контр-дуэте Май близко подошёл ко мне, играл мне, спорил гитарными рифами со скрипичным чистым звуком, яростно смотрел мне в глаза, облизывал губы, подбирался все ближе, так, что по окончании проигрыша я рукой со смычком толкнул рокера в грудь. Песня завершилась одновременным пиццикато, и мы сделали его синхронно! Йес!
— У-а-а-у-а-а-а! — орет зал. — Ещё-о-о-о!
Это успех. Потом еще исполнил соло в «Тучах», уже совершенно спокойно и даже успел рассмотреть публику. Пары алкоголя и сладковатого дыма висели над народом этой самой тучей. Под мелодичную композицию кто-то танцевал парами, но большинство шатались, подняв руки вверх, рядом со сценой, несколько парней и девчонок сидели прямо на полу и зачарованно смотрели на нас восторженными чёрными глазами. «Ба-а-амс, ба-а-амс!» — звук замер, опять рев, свист, хлопки!
— Это был Али! — кричит Май. — Тот, кто выносит мне мозг! И вам, надеюсь, тоже!
Опять рёв, я все же кланяюсь, как меня учили, головой, держа скрипку за гриф, и ухожу в нутро клуба. Та паника, то напряжение, та тошнота, что была до, сорвались в пропасть с этой маленькой сцены! Устал. Вымотан. Надо же, песенки-то никчемные, а энергетику сдирают, как Бетховен. Добираюсь до «артистической» и валюсь на диван. «Бум. Бум. Бум…» - за дверью и за коридором продолжается концерт, а я от него свободен! Я отработал! Я не подвел «Маёвку»! Я молодец! Я зеваю! Я всё могу. Всё сыграю! Я сыграю даже шансон! Бум. Бум. Бум. Беру скрипку и играю «Владимирский централ», Лидочка возмущается! Да и ритм неподходящий! Бум. Бум. Бум. Я спорю с ритмом, я буду играть шансон. Май мне кричит: «Я не буду это петь! Это дешевка! Это пошлятина!» Тогда я пою сам, правда, слов не знаю. Получается мышиный писк. Май мне приказывает: «Заткнись!», я ему показываю язык. И Май, который выглядит, как Мик Джаггер, затыкает мне рот своим ртом. Мокро! Лидочка тоже вопит в крещендо: «Предал!Забы-ы-л! Не могу-у-у-у… У-у-у-уйду-у-у-у!» Это меня пугает! Отталкиваю Джаггера.
— Лидочка! Нет! Лидочка! — кричу я как-то слишком реалистично и громко. И просыпаюсь.
— У-ха-ха-ха! – парни истерически ржут, — Май, у вас роли расписаны? Ой, не могу! Ли-доч-ка! Май, а че Лидочка-то, а не Маечка!
Май тоже смеётся, смеётся очень близко ко мне. И я понимаю, что это не глаза черные, это зрачки слишком большие. Его лицо висит над моим, он сидит на диванчике, навалившись на меня сбоку:
— Моя мышка проснулась? — пошло и развязно произнес Май. — Ты был секси, моя мышь!
Ублюдок начинает облизывать мне лицо и чмокать в губы! И во сне он меня целовал, а не Мик Джаггер? При всех! Урод!
— А-а-а! Ублюдок! Ты что! — ору я и толкаю его от себя. Но все снова ржут! Открывают новые бутылки пива, жадно глотают. Капитоша демонстрирует, как глазом (!!!) можно открыть пивную крышку. Буэ-э-э! В комнату влетает Гарик, лезет со всеми обниматься, целоваться. Так как я соскочил, то лезет и ко мне. Май его отбрасывает за шкирку от растерянного мышонка.
— Прости, друг! Не твоё!
Ещё входит представительный дядька в чёрном пиджаке. Надо же, трезвый! Всем жмёт руки, на мне останавливается, смотрит внимательно:
— Беги от них, парень! – тихо, но внятно говорит он, я киваю головой. — Ну! Получим гонорар?
Дядька передает конверт Маю и хлопает его по плечу:
— Порадовали! Молодца, молодежь! — благодарит мужчина и прихватывает Гарика и громко шепчет ему в ухо: — Если увижу где дурь, тебе не жить! Открывайте все тут, проветривайте! Ка-а-азлы!
Но парни не обращают внимания. Они в восторге от себя, от публики, от концерта. Инструменты привезут завтра, кто-то предлагает идти пить, все восторженно поддерживают, все, кроме Мая:
— Не, мужики, без меня! Я везу мышонка! — и хватает меня за шею, притягивая к себе.
— Я не поеду с тобой! Ты… ты… накуренный! Вызови такси!
— Ты едешь со мной! — закричал мне в ухо ублюдок и тянет меня вон. Парни весело загудели вслед.
Май, и так был сильнее меня, а сейчас пёр, как танк. Блин! Не пришла ли моя смерть в виде красивого мотоцикла с блестящими кругляшами на колесах? Жуть! Сбежать нельзя, орать глупо, уговорить нереально. Ревёт мотор, и мы резко срываемся навстречу одиноким ночным улицам. Какие-то пьяные люди на тротуаре у клуба завизжали, замахали руками. Май, ебучий каскадер, отпускает руль и растопыривает в стороны руки.
— Ма-ма-а-а-а! — ору я и захлопываю глаза. Но остался жив! Слава Богу, Май взялся за руль и погнал без трюков. Я не дышал, не видел ничего вокруг, смотрел на спидометр, уговаривал стрелочку: «Назад, назад…» И когда мотоцикл остановился, я увидел, что меня увезли на Садовую, три.
- Предыдущая
- 21/35
- Следующая
