Китай, Россия и Всечеловек - Григорьева Татьяна Петровна - Страница 6

Подвижный, чуткий к переменам ум философа заставляет признать: «С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой мысли… Эти два признака суть прерывность и форма…

Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм как учение о непрерывности существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности явлений».[32]

«Эволюционизм» как проявление горизонтального мышления дает о себе знать и в сфере лингвистики. Образцом отношения к языку он считает Вильгельма фон Гумбольдта, у которого в языке все живет, все течет, все движется: «человек – творец языка, божественно свободен в своем языковом творчестве, всецело определяемом его духовной жизнью, изнутри» (с. 155). И добавляет: «Нет индивидуального языка, который не был бы вселенским в основе своей; нет вселенского языка, который бы не был в своем явлении – индивидуальным» (с. 164).

Не удивителен интерес к В. Гумбольдту, с точки зрения которого выявление человеческой духовной силы в продолжение тысячелетий на пространстве земного круга есть высшая цель, окончательная идея, которая должна вытекать из всемирно-исторического процесса. «Возвышение или расширение внутреннего бытия – вот то единственное, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация – верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей».[33] Павел Флоренский писал сыну с Соловков в феврале 1937 года, незадолго до расстрела: «Что я делал всю жизнь? – Расматривал мир как единое целое».

Поистине, «Великий ум един»; потому и един, что уникален. Не во всем согласны философы, Бердяев и Флоренский, но их объединяет вера в человека. Посягательство на самовыражение индивидуальности есть посягательство на Духа Святого.

Так или иначе, в духовной сфере происходит смещение центра из сферы внешнего в сферу внутреннего, от количественного измерения к качественному. Точка, которая для Аристотеля «начало линии», обретает самостоятельность; линия состоит из точек, притом каждая из них олицетворяет целостность. (Как у буддистов: в миге заключена вечность, в точке – вселенная.) Сам квадрат у Флоренского сводится к точке. Возможно ли четырехмерный или трехмерный образ отразить на двухмерном протяжении? Георг Кантор установил соответствие между каждой точкой квадрата и каждой точкой его стороны. «Ни одна точка квадрата не остается неотображенной, и ни одна точка изображения не будет пустой, ничему не соответствующей… непрерывные множества между собою все равномощны. Но, обладая одинаковой мощностью, они не имеют одних и тех же „умопостигаемых“ или „идеальных“ чисел… то есть не „подобны“ между собою».[34]

Судя по статье, написанной для «Словаря символов», «Точка» для Флоренского – знак Единого, в ней все соединилось: пустота и полнота, свет и тьма, мир видимый и невидимый (она есть и не есть одновременно), единица и нуль. Прямая, горизонтальная линия, по Флоренскому, есть машина для уничтожения реальности. Лишь при восхождении по вертикали образуется пространственный синтез.[35] Само «число» освобождается от «тела».[36]

Но почему в осмыслении происходящего доминирующую роль начинает играть Наука? Во-первых, такова ее природа: познавать непознанное. Во-вторых, изменилась сама наука, преодолевшая дуализм, альтернативный способ мышления, признав квантовую структуру, двуединство сущего, не только волны и корпускулы (принцип дополнительности Нильса Бора), но духа-материи, времени-пространства, прошлого-настоящего. Все одновременно континуально и дискретно, амбивалентно само движение (туда-обратно, по принципу электрического тока). Двуединое не может не иметь своего центра, центрированность делает каждую вещь целостной, нарушать же целое значит посягать на жизнь.

Физики обнаружили в вакууме не хаос, а упорядоченность: «Изучение субатомных частиц и их взаимодействий открывает нашему взору не мир хаоса, а в высшей степени упорядоченный мир», – писал Ф. Капра более трех десятилетий назад в книге «Дао физики», название которой говорит само за себя.[37]

Если каждая реальность есть «центр бытия», имеет форму, подчинено своим законам, то ничто существующее не может рассматриваться как безразличный и пассивный материал для заполнения каких бы то ни было схем. Мысль соединяется с чувством, субъект с объектом и несет за него ответственность, то есть преодолевается отчуждение субъекта от объекта, разделившее мир на враждующие стороны. Если изменилась картина мира – он более не напоминает замкнутый квадрат, – не могло не измениться сознание, и наоборот: сознание притягивает бытие.

Бердяев назвал новый тип сознания «сингулярным» (теперь бы назвали «голографическим»; каждая точка единственна и сопряжена с вечностью – суть в самопроявлении единичного как Единого). Можно, видимо, сказать, что русской парадигме присуще «точечное» восприятие мира, срединное между Квадратом и Кругом. Недаром знающие говорят, что Россия расположена между Западом и Востоком и ее назначение – примирить обе стороны, без которых «метафизика всеединства» останется мечтой. Наверное, так и будет, если прав Владимир Соловьев и «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».[38] Бердяев же скажет: «И только человек, занявший место в космосе, уготованное ему Творцом, в силах преобразить космос в новое небо и новую землю».

Павел Флоренский воплотил еще одно качество русских: непредубеждение, способность видеть и восторгаться другим – во имя высшей Истины. Он не совсем согласен, что «круглое мышление», способ мыслить и излагать созерцательно называется «восточным». Ближе многих других к нему подходит мышление английское, гораздо менее немецкое. Гете, Гофман, Новалис, Баадер, Шеллинг, Беме, Парацельс могли бы быть названы в качестве доказательств противного.[39] Но это имена тех, кто над границами, о ком Конфуций сказал: «Высший ум един, не подвержен изменениям».

Итак, научное мышление становится открытым к нетрадиционным формам знания, в частности восточным, о чем не раз говорил датский физик Нильс Бор. Своей эмблемой он сделал Великий Предел (Тайцзи), обведя инь-ян латинским изречением: «Противоположности дополняют друг друга». (Соединились, наконец, квадрат и круг, тяготея к заложенной в природе двойной спирали.) Принцип дополнительности универсален, присущ двум типам сознания (западному-ян и восточному-инь) и каждому человеку, ибо в каждом живет созерцатель-зритель (инь, правое полушарие) и деятель-актер (ян, левое полушарие одного и того же мозга). К восточным учениям проявляли интерес крупнейшие ученые XX века, находя в них новые методологические подходы, как о том не раз писал Вл. Вернадский: «Величайшим в истории культуры фактом, только что выявляющим глубину своего значения, явилось то, что научное знание Запада глубоко и неразрывно уже связалось в конце XIX столетия с учеными, находящимися под влиянием великих восточных философских построений».[40]

Значит, правы мудрецы Востока и Запада: «Все Пути ведут к Одному». И «нет ни иудея, ни грека, ни раба, ни свободного», говоря словами Апостола Павла (Гал., 3, 28). Только «не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим., 12, 2). И Бл. Августин уверял: «Душа может познать единую истину многими способами» (Исповедь, XIII, 20). Великие математики открыли путь к «предустановленной гармонии» – в духе интуиции Шеллинга: «…самораздвоение единого тождественного начала имеет целью самосознание единого».