Выбор оружия - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 41
- Предыдущая
- 41/71
- Следующая
– Норильск не принимает, – объяснили Турецкому пассажиры. – Боковой ветер. Московский борт в Хатанге сидит, а красноярский даже не вылетел.
– И сколько это может продлиться? – спросил он.
В ответ только засмеялись.
– Я однажды семь суток в Алыкеле сидел, – ответил какой-то бородач. – То, правда, в феврале было, в самые пурги. А сейчас чего – сутки от силы. Ну двое.
– Это, конечно, утешает, – заметил Турецкий. – А как еще можно отсюда выбраться?
– Ну даешь! Никак. Железной дороги-то нет, только до Дудинки.
– Почему? Можно, – нашелся знаток. – Из Дудинки теплоходом до Красноярска. А уж оттуда проще улететь.
– И сколько теплоход идет?
– Около шести суток.
«Кажется, я попался», – подумал Турецкий. Он послонялся по аэровокзалу, нашел будки телефонов-автоматов, но ни одна из них не имела выхода на межгород. Можно было позвонить только в Норильск, но звонить туда было незачем. Сунулся в почтовое отделение – хоть телеграммой предупредить Ирину и Дениса Грязнова о непредвиденной задержке, но и тут мимо: по случаю окончания рабочего дня ни почта, ни телеграф уже не работали.
Оставалось покориться судьбе.
Турецкий отыскал свободный пятачок на полу у стойки почтового отделения, пристроил на мраморные плиты сумку, предварительно вынув из нее, чтобы не помять, папку с документами, и уселся, поджав колени и привалившись спиной к дубовой обшивке стойки. Закрыл глаза. Лучше всего было бы, конечно, вздремнуть – быстрей время пройдет. Но какое там вздремнуть: вокруг стоял такой гомон, ходили туда-сюда, время от времени включались динамики внутренней трансляции, и противный женский голос сообщал об очередной двухчасовой задержке рейсов «в связи с неприбытием самолетов».
Только часа через полтора или даже больше Турецкому удалось привести себя в состояние тупой полудремы. В рассеянном сознании смутными обрывками возникали и исчезали встречи и разговоры минувшего дня, темной тенью маячил за ними этот чертов полковник из Минцветмета… Какие, впрочем, полковники могут быть в Министерстве цветной металлургии? А еще – за всеми этими сумрачными полутенями – синий «форд» Никитина на стоянке Внуковского аэропорта…
Погодин. Доверенный человек Никитина. Допустим, очень доверенный… Настолько, что я поручил ему слетать в Норильск и забрать документы… Документы ценой десять миллиардов долларов. Сам я лететь не могу – у меня американский паспорт… А я, Турецкий, доверил бы такое дело кому-нибудь из друзей? Славке Грязнову, например? Или Косте Меркулову? А Денису? Денису вряд ли – слишком молодой. А Погодин – немолодой…
«Выглядит моложе своих пятидесяти…» Это Дорофеев сказал о Никитине. А как эта, из горсуда, сказала о Погодине? «Лет сорока пяти… высокий… черные волосы, черные усы…» Почти ровесники эти двое. Возможно, друзья. Скорее всего – друзья. И очень близкие…
Но этот проклятый синий «форд» – он-то какого черта оказался во Внукове?
– Уважаемые дамы и господа, прослушайте объявление. Наш аэропорт закрыт ориентировочно до четырех часов утра по местному времени. Рейс Москва – Норильск по-прежнему находится в Хатанге. Рейс Красноярск – Норильск ожидает вылета в Красноярске. Синоптики сообщают, что скорость ветра снизилась… Благодарю за внимание.
Турецкий вскочил.
– Да ты че, мужик? Спи себе, – удивился сосед. – Не посадку же объявили.
Но Турецкий будто не слышал. Спотыкаясь о чемоданы и сумки, натыкаясь на встречных, он выскочил из аэровокзала и открыл дверцу «Жигулей», дежуривших у входа в ожидании пассажира.
– В город. Быстро!
– Сто пятьдесят, – объявил водитель.
– Чего?
– Ну, не баксов же. Тысяч.
– Гони!
Через час, когда миновали городской портал, похожий на въезд в Москву со стороны Внукова, водитель спросил:
– Куда?
– К фотоателье, любому, – ответил Турецкий.
– К фотоателье? Четыре утра! Раньше девяти ни одно не откроется.
– Черт! В самом деле. А солнце – как днем… Тогда в гостиницу.
Дежурная, к счастью, не спала. Увидев Турецкого, она понимающе покивала:
– Вернулись? И правильно. Вы так умчались, что я не успела предупредить. Не нужно было никуда ехать, сидели бы в номере и звонили в порт. У нас давно уже автоответчик: и погоду скажут, и какой электричкой к какому рейсу ехать. У кого телефона нет, тем, конечно, похуже.
Турецкий вспомнил битком набитый аэровокзал и подумал, что эра сплошной телефонизации в Норильске еще не наступила.
– Ваш номер я за вами оставила, – продолжила дежурная. – Четыреста двенадцатый, правильно? Возьмите ключ. Доплачивать ничего не нужно, у нас расчетный час – двенадцать. Если задержитесь, тогда заплатите. Буфет в пять откроется, можете позавтракать. Отдыхайте.
Кажется, никогда в жизни время не тянулось так медленно. Турецкий послонялся по номеру, побрился, позавтракал, а стрелки словно бы прилипли к циферблату. И сна не было ни в одном глазу: нервное напряжение, внезапно охватившее его в Алыкеле, не отпускало ни на секунду. Он потыкал кнопками телевизора, но на экране мерцала лишь рябь. Включил репродуктор – тоже пусто. Оставалось вышагивать от окна к двери и курить сигарету за сигаретой.
Неожиданно ожило радио:
«Московское время два часа ночи. С добрым утром, товарищи! Сегодня двадцать шестое июля, пятница. Температура воздуха в городе плюс семь градусов. Наш аэропорт закрыт. Передаем последние известия. Предзабастовочное состояние на рудниках сохраняется. О поддержке требований горняков объявили портовики Дудинки. Как сообщили нашему корреспонденту в объединенном забастовочном комитете, ведутся успешные переговоры о совместных акциях протеста с шахтерами Воркуты и Кузбасса…»
Восемь. Сидеть в номере было больше невмоготу. Турецкий натянул свой утепленный плащ и вышел из гостиницы. До центрального – Ленинского – проспекта было десять минут ходьбы. Еще с четверть часа он потратил на то, чтобы найти среди кафе и магазинов витрину с вывеской «Срочное фото». В половине девятого появился молодой парень в ветровке, повозился с ключами и открыл дверь. Турецкий двинулся следом за ним.
- Предыдущая
- 41/71
- Следующая
