Возвращение в Сокольники - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/67
• Следующая

И вообще, в чем дело? Пыль, запустение! В холодильнике – шаром покати. А если сегодня же, возвратившись от Славки, захочется вдруг сделать себе бутерброд на ночь, что прикажете делать? К метро бежать? Где пирожками с тухлой собачатиной торгуют? Все-таки жуткий ты мудила, господин Турецкий, прости господи!

И Александр Борисович решительно засучил рукава. Так, как мог это делать в решительную минуту лишь один он. Когда все буквально горело и плавилось в руках. Когда хлев на глазах превращался во вполне приличное жилье временно холостого человека. Когда, черт возьми, не стыдно красивую бабу позвать! Когда…

Перечислять можно было долго. Но Турецкий отлично знал: стоило ему лишь начать, как откроются бездны, именуемые «авгиевыми конюшнями», требующими немедленной чистки. Ну что ж, пахать не привыкать. И он шлепал мокрой тряпкой с какой-то отчаянной злостью, словно мстил и себе, и Эдьке Однокозову, живущему подобно зверю и гордящемуся своим бытом, и всему миру, заставлявшему – ничуть не меньше! – выполнять совершенно не мужскую работу.

В открытые окна лились свежий ветерок и дневное тепло. Уходила прочь табачная вонь. Остатками дезодоранта, найденного под унитазом, он постарался перебить ненавистный теперь дух «унбляхтера», представлявшего собой какую-то дикую смесь отрыгнутой чесночной вонищи и перепревшей солдатской кирзы. Жуть просто! Но, кажется, и это удалось.

После этого Турецкий, словно сбрасывая с себя старую шкуру, забрался под душ, где вылил на голову и плечи остатки всех гелей, какие еще имелись в ванной, и потом долго смывал пену, стекавшую с него мутными клочьями. Прямо как на пожаре, где все вокруг заливают специальной пенящейся жидкостью, а потом и сами продохнуть не могут.

Затем он достал чистое белье, хорошую сорочку, оделся со всей тщательностью и вышел во двор, в «красный магазин», который находился в доме напротив, через скверик.

Намеченный им ассортимент не отличался оригинальностью и вполне укладывался в сумму, имеющуюся в кармане. Коньяк, лимончик, рыбная нарезка, свежий батон, пачка масла и бутылка кефира – на утро. Ну и, естественно, домашняя химия, дабы изгнать напрочь остатки проклятого «унбляхтера».

Представил на миг, каково было бы изумление Славкиных «высоких гостей», если бы он предложил им попробовать варево из той бутылки из-под пива, что нацедила ему баба Глаша. Оно конечно по деревенским меркам, может, и сгодилось бы, но тут? А вполне могло статься, что как раз и наоборот: было бы воспринято как уникальный в своем роде сувенир из крестьянской российской глубинки.

Вспомнил одного своего приятеля-художника, еще из юности. Тот, когда ему приходилось встречать в своей мастерской иностранных гостей, особенно французов, немедленно шел в угловой магазин и покупал пару бутылок самой зверской «сивухи». Кажется, крепость ее равнялась пятидесяти градусам. А называлась она не «Московская», не «Особая», а просто «водка» – и все. Серая этикетка. И уверял, что иностранцам это – лучший подарок. А то привыкли, понимаешь, к своему «керосину»! А у нас как рванет стакан! Глаза – из орбит! Рот настежь! Дыхалку перехватило! Вот это – водка. Будет о чем вспомнить дома…

Вернувшись и убрав все в холодильник, сварил себе крепчайший кофе, выпил и отправился на службу.

…Максим трудился как пчелка. Груды наваленных дел основательно растаяли. Турецкий без всякого интереса раскрыл папку, куда тот складывал отобранные документы, сверил со списком, переданным ему Костей, и понял, что парень выполнял свою работу честно. И главное – ответственно. Это понравилось – не халтурщик и не филон. Такие Генеральной прокуратуре нужны. В смысле в ближайшем будущем. Поинтересовался, как жизнь? Максим ответил, что жизни никакой, поскольку все время занимает эта вот суета.

– А знаешь, откуда это? Ну про суету?

– Поговорка такая. У Даля, кажется.

– А первоисточник?

Максим неопределенно пожал плечами.

– Иди к Георгию Суреновичу и спроси у него, как называется книга проповедника, сына иерусалимского царя Давида? Всего десять букв.

Максим улыбнулся и пошел к Мирзояну. Но вернулись они вдвоем.

– А что, Александр Борисович, вас интересует Екклесиаст? Я угадал?

– Абсолютно точно! На досуге дайте молодому человеку, если у вас тут есть. Пусть прочитает. А то он думает, что вся человеческая мудрость родилась вместе с четырехтомником Владимира Ивановича.

– Я так никогда не говорил! – воскликнул Максим.

– А я разве утверждаю? Я говорю – «думает», а это не одно и то же.

– Да, – многозначительно заметил Мирзоян, – суета сует – все суета…

– Он вам помогает? – серьезно спросил Турецкий у старика.

– У него, знаете ли, отличная голова. Он много запоминает.

– Ну пусть и дальше старается. Вот что, Максим, – сказал Турецкий, когда Мирзоян засеменил к своему вечному стулу под лампой. – Я хочу, чтоб ты четко усвоил, что в нашем деле главное. Это именно то, чем ты сейчас занимаешься. Ты усваиваешь чужой опыт. Потом появится свой, понял? Явишься сюда в понедельник, тут тебе осталось немного, я смотрю. Сделаешь и зайдешь в приемную Константина Дмитриевича Меркулова. Я оставлю у него характеристику на тебя. По поводу твоей практики.

– Но у меня же ничего еще не было! – с обидой возразил Петлицын.

– Ошибаешься, друг мой. И было, и будет еще. Меркулов сам тебе найдет позже нужное применение. А характеристику я сейчас пойду и напишу. Я же знаю, что там надо указать. Старательность, так? Усидчивость. Умение работать с документами. Что-нибудь про характер – ответственность и прочее. Словом, это тебе на будущее. Потому что у меня могут так сложиться обстоятельства, что мы не встретимся. Ну то есть нескоро можем встретиться. А документ этот для тебя нужный.

– Вы так говорите, будто…

– А вот догадки строить – совсем лишнее дело. И неблагодарное. Продолжай работу, до встречи, Макс. Но только уже не в «Дохлом осле».

Он ушел к себе в кабинет, оставив практиканта в недоумении. Ничего, придет время – узнает правду. А вот характеристику ему написать надо. Турецкий уже слегка укорял себя за то, что похвалился: знаю, мол, что вам там, на юрфаке, надо. Оно, может, и знал, да позабыл давно. Но он уселся за стол, положил чистый лист бумаги, взял шариковую ручку…

Потом надо будет отнести той же Свете, пусть напечатает на компьютере, останется только подписать.

Так что же все-таки им надо? Стал вспоминать, о чем только что сам говорил Максиму. Вроде все верно, но слова как-то не ложились на бумагу. Казенщина получалась. А характеристика на такого парня должна быть яркой и образной.

Попробовал вспомнить о том, что писал в своей характеристике на него, Турецкого, в свое время Костя. Все-таки двадцать лет с той поры прошло…

Но что бы ни вспомнилось, никуда вообще не годилось. Морально устойчив… Скромен в быту. Общителен и терпим. Нет, терпимого там не было. Было – «охотно выполняет поручения руководства…». Или – партийные поручения? Да какая там партия! После смерти Брежнева в нее уже и палкой загнать было невозможно. Там все больше на быт напирали, на твердость убеждений и высокую профессиональную ответственность при решении задач, выдвинутых партией. Вот это и было…

Оно только кажется, что голова ничего не помнит. А если не о ней речь, то рука помнит точно. И через полчаса напряженного сопения Турецкий выдал «на-гора» такое, от чего и самому не было стыдно. А главное, все уложилось в пяток емких фраз.

Закончив «труд», позвонил в приемную, поинтересовался, кто у Меркулова. К нему приехали думцы, дьявол бы их всех побрал. Ведь час – не меньше – будут морочить голову. Жаль, настроение было таким, что поговорить с Костей по душам пришлось бы в самый раз. Ну что ж, будем ждать.

Чтобы не затягивать с важным делом, не поленился, сходил в приемную к Косте и попросил Свету напечатать характеристику на Петлицына Максима и так далее, практиканта, ну и все что положено в «шапке».

Но когда Света прочитала написанный им текст, она вскинула на Турецкого изумленные глаза.

• Предыдущая
• 48/67
• Следующая