Убить ворона - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 83

• Предыдущая
• 83/97
• Следующая

– И как ты его сыщешь? – спросил Чирков.

– Для начала займусь архивами в Яхроме, потом разыщу того пацаненка, которого ты, добряк, пощадил. Может быть, там что-то интересное для нас обрящется. Как веревочка ни вейся, а все кончик будет. О результатах моих поисков узнаешь по ходу дела.

– Да не будет никаких результатов, – издевательски сообщил Чирков.

– Будут, Витя, будут. Ты вот сказочник заядлый, а все в толк взять не можешь, что добро, оно всегда сильнее, чем зло. Я в это верю и пока не ошибался. Так что прощайте, Чирков. Так сказать, счастливо оставаться.

Чиркова увели, а Болотов еще некоторое время посидел один, припоминая последние допросы, прежнее колдовское обаяние бандита, почти гипноз, и нынешнюю свою апатию. Постепенно мысли его, однако, выровнялись, он вновь стал думать про отпуск, про родительское собрание в пятницу, и, кажется, жизнь его поворотила с ложного пути и вновь вышла на прямую, ровную дорогу.

В это же время арестант Чирков разговаривал со своим адвокатом Леонидом Аркадьевичем Сосновским.

– Я тебя спрашиваю, – с присвистом обращался к юристу Чирков, – что они могут знать про Яхрому? Что?

– Да ничего, – ровно отвечал Сосновский. – Я только не возьму в толк, почему вы так озабочены Яхромой. Ведь это, простите, такие темные времена, что вы и сами не упомните. И потом, почему вы решили, что следствие заинтересует ваша жизнь и деятельность от младенчества до семилетнего возраста?

– Я тебе сказал, что этот ублюдок из прокуратуры наводит стрелку на Яхрому.

– Это была, видимо, шутка… Вы изволили остроумно шутить с Болотовым, и вашу шутку поддержали. Я не понимаю, почему вы поддались на провокацию Меркулова и устроили, простите, истерику на допросе.

– Да какая шутка?! – гремел Чирков. – Я уверен, что этот Меркулов уже всю Яхрому исковырял…

– Да там ковырять нечего. Детский дом расформирован, после пожара в восемьдесят девятом году сгорели архивы. Восстановить, откуда вы появились в детском доме, кто были ваши родители, представляется весьма и весьма затруднительным.

– Но возможным?

– Для современной криминалистики нет ничего невозможного. Тут вопрос желания и заинтересованности…

Чирков выругался.

– Но во всяком случае, – утешительно продолжил Сосновский, – на расследование уйдет немало времени. При тупости Болотова – в три раза дольше, чем требуется. За этот срок вы уже будете на свободе.

«Или в преисподней», – подумал он про себя не без удовольствия.

Чирков завыл.

– Да не во мне дело, не во мне…

Сосновский величественно промолчал. Чирков тоже молчал, собираясь с мыслями.

– Вот что, – сказал он наконец, – теперь быстро, что тебе известно про сиротку.

– Какого сиротку?

– Ну, этого мальца, которого я тогда не кончил.

Чирков повторил, стуча на каждом слове кулаком по столу:

– Почему я его не убил?!

Сосновский улыбнулся:

– Здесь я все выяснил. После того как вы изволили умертвить полдюжины – как проницательно догадалось следствие – из опасения выдать сообщников, мальчик семи лет, чье имя вам вряд ли интересно…

Сосновский достал из кармана записи.

– Гм… так вот, мальчик был доставлен в Институт педиатрии с тяжкой психической травмой… Вот… Согласно истории болезни, на почве пережитого шока стала развиваться прогрессирующая психопатия по шизоидному типу. К настоящему моменту молодой человек является постоянным пациентом пятнадцатой городской клинической больницы, двенадцатого ее отделения.

– И что? – угрюмо спросил Чирков.

– У него аутизм.

– Что это?

– Это значит, что ему безразличен внешний мир. Он с этим миром не общается вовсе, а если что-то говорит, то большей частью нечленораздельно. У него сильные нарушения речи и провалы в памяти. Все события, предшествовавшие вашему появлению в его жизни, как и многие последующие, начисто изгладились. Даже если он что и вспомнил бы – что невозможно, – то вряд ли смог бы это выразить в словах. Так что единственный свидетель недееспособен.

– Лучше бы я его тогда убил… – упрямо повторил Чирков.

– Да уж, его удел поистине плачевен, – согласился Сосновский. – Чем так жить, так лучше вообще не жить, – привычно добавил он свою пессимистическую присказку.

– Да я не об этом… Плевать, что он псих, вдруг…

– Никакие «вдруг» невозможны. Это для криминалистики нет тайн. А в психиатрии есть свои ограничения. Человеческая душа как была потемками, так и…

– Значит, псих молчит?

– Нем как могила.

– Лучше бы он сам был в могиле.

– Пятнадцатая больница немногим лучше.

– Теперь дальше. Как я отсюда выйду?

Сосновский вздохнул.

– Я понимаю, это очень утомительно – здесь находиться, но придется подождать… Не все в наших возможностях…

– Я тебя спрашиваю, когда я отсюда выйду?! – с зубовным скрежетом возопил Чирков.

Сосновский вздохнул вторично:

– Не все в моих силах. Поскольку наш прежний план досадно сорвался, за вами будут внимательно следить. Тот единственный план, который мы сочли с вашими товарищами на свободе подходящим, связан с большим риском, причем рисковать придется не свободой, а жизнью…

– Не привыкать. Выкладывай.

– Мы рассматривали факт вашего ареста как досадную случайность – горящий мусоропровод, пионэры… Так вот что я думаю, уж нет ли у вас влиятельных недоброжелателей?…

– С чего это?

– Мне просто подумалось, что не могло ли так случиться, что тем, кто вами сверху… – Сосновский потыкал пальцем в потолок, -…руководит, может быть, вы немного надоели, сделались не нужны…

– Не засерай, дерьмоед.

– Мое дело указать вам на такую возможность… Вот что странно – когда звонили о пожаре, то звонили из другого квартала, откуда дом с горящим мусоропроводом не виден. Как, спрашивается, доброхоты узнали о пожаре или зачем они, заприметив дым, побежали на другой край района в таксофонную будку? Так что помыслите, кому вы могли быть неугодны там…

Сосновский вновь потыкал в потолок.

– Подумаю, – сказал Чирков, нахмурившись. Кто бы это ни был – выйду на свободу, – худо ему будет. Ну, так в чем твой план?

– Суть в следующем… – начал Леонид Аркадьевич.

Чирков склонился ухом к лицу Сосновского. Сосновский драматическим шепотом излагал план побега, размахивая большими белыми руками.

Когда Елена открыла дверь и увидела людей с направленными на нее пистолетами, она отступила назад и тихо сказала:

– Проходите!

Ей предъявили постановление на арест. Тут же произвели обыск. В качестве понятых были родственница Сабашова и пришедшая в это время к Савельевой ее коллега – Катя. Причем если соседка вызвалась сама помочь в этом деле, то учительница истории страшно разволновалась в связи с такой просьбой.

– Я ничего не знаю, – испуганно повторяла «подруга». – Я просто работаю в той же школе, что и она. И зашла сюда чисто случайно, по служебным вопросам.

Коллеге Савельевой пришлось объяснять, что от нее ничего не потребуется, кроме ее присутствия в этой квартире.

Елена во время обыска стояла, опираясь о стенку. Ей предложили сесть, но она отказалась. Савельева чувствовала, что «подруга» избегает ее взгляда, и потому старалась смотреть в пол.

Родственница Сабашова сидела недалеко от Елены. В какой-то момент она тяжело вздохнула и сказала в сторону Савельевой:

– Ах, Лена, Лена! До чего же тебя мужики довели!

Савельеву выводили из подъезда, держа под руки с обеих сторон. Весть об аресте учительницы мгновенно распространилась по соседним домам. Большая толпа людей собралась у ее подъезда. Люди энергично обсуждали случившееся.

– И весь ужас как раз в том, что она учительница! Отдаем им в школы своих детей, а потом не понимаем, почему они становятся преступниками, – сказала какая-то женщина из толпы.

– Неужто она убивала? – отозвался другой голос. – А ведь хрупенькая такая.

• Предыдущая
• 83/97
• Следующая