Убить ворона - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 76

• Предыдущая
• 76/97
• Следующая

Конечной вершиной этого треугольника для составления точного чертежа происшествия должен был стать Михаил Лебедев – сухощавый мальчишка восемнадцати лет со сморщенным личиком, с девическим румянцем на чистеньких щечках и лихорадочным блеском в глазах. Когда его ввели в следственный кабинет, Турецкий поразился какой-то зловещей анемичности, безжизненности, которая сквозила во всем облике этого молодого человека. Он не походил ни на отца, ни на мать – в тех бурлил энтузиазм и энергия. «Как в сказке, злой дух высосал из бедного юноши все жизненные соки и заколдовал его до поцелуя прекрасной царевны. Может, Елена и хотела стать той спасительницей, которая освободила бы несчастного от колдовских чар, – впервые за весь день Турецкий с некоторой долей теплоты вспомнил о Савельевой. – А я, ревнивый Кощей Бессмертный, пытаюсь погубить сказочную героиню».

– Что же вы, Миша, совсем не спите по ночам? – Турецкий совершенно искренне посочувствовал арестанту.

– А?… Что вы этим хотите сказать? Я не сплю, но какое это имеет значение? – Казалось, жизнь изо всех сил теплится лишь в глазах мальчика – только они сохранили подвижность и свет.

– Может, помочь чем-нибудь? В камере никто не обижает?

– Нет, моя жизнь кончена. Мне уже ничем не поможешь.

– Что так? В таком возрасте, как у тебя, любые беды кажутся предельными и вселенскими. Тебе учителя твои разве об этом не рассказывали?

– Мне уже никто не поможет, – продолжал упрямо твердить Михаил, уставившись в одну точку.

– Хватит канючить одно и то же. Расскажи о ваших отношениях с Савельевой.

– Откуда вы знаете? Не смейте говорить об этой святой женщине. Не смейте! – Юноша забился в истерике. – Я ничего не скажу. Вы, легавые, и пятки ее не стоите!

– Хватит визжать! – вышел из себя Турецкий. – Если ты такой рыцарь, так помоги своей возлюбленной – местные следователи уже готовы арестовать Савельеву за убийство твоего отца. Вот и расскажи всю правду. Спаси даму сердца.

– Я… – Губы малого тряслись. Турецкий подсунул ему стакан воды и пачку сигарет, памятуя, как много курил покойный отец Лебедева.

– Она… она не виновата… Это я… Я все сам… – Зубы Михаила клацали о стекло стакана. – Я люблю ее.

– Ну успокойся, будь мужиком. Расскажи все по порядку. Вы встречались с ней? Где?

– Когда мать обозвала Елену проституткой и пригрозила, что она будет жаловаться в отдел образования, Елена не испугалась. Она и матери сказала, что будет поступать по своей совести, а не по чужой указке. Елена разрешила мне бывать у нее дома, когда я захочу. Какие чудные минуты мы с ней проводили… Стихи читали, даже книги вслух… Булгакова, Набокова. Елена так здорово читает. Она настоящая артистка.

– А отец как относился к Савельевой?

– Он ухлестывал за ней, приставал. Он сказал мне, что я еще мальчишка разбираться в его чувствах. Он обозвал меня «змеиным отродьем»! Он хотел переспать с Еленой! Ему же только тело нужно было! Только тело! – Мальчишка снова начинал заходиться в слюнях и соплях.

– Молчать! – Турецкий, кажется, нашел подход к нервному поведению Михаила. Он вышибал его припадки резким, методичным, властным окриком. – Чего ты помчался к отцу на завод? Что произошло в кабинете?

– Я нашел у Елены, когда она вышла ставить чай, письмо. Он жениться хотел на ней. Этот грязный козел – на святой женщине. Он написал, что теперь, когда ее муж погиб, она свободна. Ему нужно было только тело!

– И ты побежал к отцу выяснять отношения?

– Да, а что мне оставалось делать?

– А Савельева не могла подложить этот листок специально, чтобы ты прочел?

– Вы – негодяй! Такой же, как все… Если бы вы знали Елену, вы даже предположить бы подобное не смогли.

«Уже знаем. И, по-видимому, предположить придется, судя по обстоятельствам, еще многое», – саркастически улыбнулся про себя Турецкий.

– У него я еще тетрадку в столе нашел. Гадкую такую, – сморщился Лебедев. – Вроде дневника, что ли. Что он там про Елену писал?! Скотина!

– Так что же произошло на заводе?

– Не помню. Мы ругались, кричали. Но я не виноват, я не убивал отца… Он сам…

– А Елена, Елена знала, что ты побежал на завод?

– Нет. Но она всегда мне жаловалась, что отец преследует ее. Он домогался ее. Ему нужно было только ее тело! Я хотел защитить ее от унижений! – Нездоровый блеск в глазах юноши усилился.

– Значит, ты все-таки убил его?

– Не-е-ет!… – Крик промчался по тишине следственного изолятора. – А если даже и убил, то правильно сделал. Меня никто не осудит, я люблю, люблю, люблю! – Мальчишка заплакал, по-детски размазывая слезы по щекам.

В душе Турецкого боролись противоречивые чувства. С одной стороны, этот сумасшедший влюбленный вызывал у него гадливое отвращение, какое всегда возникает у здорового, трезвого человека к истеричным, малодушным типам, с другой – следователя не оставляло чувство жалости к запутавшемуся, растерявшемуся юнцу, который толком не только не мог защитить себя, но даже внятно рассказать о случившемся оказался не в состоянии. «Это еще нужно очень постараться, чтобы до такой степени сломать мальчика и испортить ему жизнь», – с неприязнью Александр вспомнил родителей Михаила.

– А откуда взялась эта предсмертная записка? – Турецкий вынул из папки тетрадный листок, который он видел в первые минуты после происшествия на столе у директора.

Юноша повертел оборванный клочок бумаги:

– Не знаю. Это, наверное, из отцовской тетради выпало. Там много подобной белиберды валялось. Я помню, что швырнул ему дневник в лицо.

– Ты и к Савельевой заходил с этой тетрадкой?

– Да я же говорю – к отцу побежал, когда письмо у Елены от него разыскал.

Дело запутывалось. Основания подозревать Савельеву в причастности в смерти Лебедева у местных следователей действительно были. Ее влюбленный ученик находит в квартире, якобы случайно, письмо от собственного отца и бежит выяснять отношения. Что произошло между Лебедевыми, пока понять трудно, но ясно одно – сразу же после скандала Лебедев-старший погибает, выпрыгнув с девятого этажа. А на столе под стаканом с апельсиновым соком аккуратно была подложена предсмертная записка. Если это был просто листок из личной тетради директора, то кто мог воспользоваться им? Кто захотел инсценировать самоубийство? А самое главное, в чьи руки он мог попасть накануне? Мальчишка на такую коварную интригу не способен. Значит, на это способна та, чьим орудием стал этот простофиля, та, которая последним видела Михаила перед его роковой встречей с отцом. Значит…

Слава о Вячеславе Грязнове – матером оперативнике, ныне достигшем «степеней известных», – разнеслась даже в далекой Сибири. Антон Коротков, получивший после убийства Сабашова почетный титул правой руки московского «важняка» Турецкого и по этому поводу не отстававший от него ни на шаг, приветствовал Грязнова по стойке «смирно». Слава, словно маршал времен второй мировой войны, прибыл на аэродром на старом «ЗИЛе» в похожем на шинель длинном кожаном пальто. Он, как и положено звезде, тяжело, с чувством собственной значимости вынес ногу на бетонную полосу и недовольно осмотрел хлипкий состав боевого звена, приданный ему в полное распоряжение. Помимо Антона на поиски Бурчуладзе снаряжались пилот вертолета «Ми-7» и молоденький оперативник (прозванный про себя Грязновым почему-то Солдатик) – ребята, далекие от образа Шварценеггера.

– Ну, орлы, – Грязнов обращался принципиально к одному Антону, который своей фигурой хоть как-то оттенял непрезентабельный подбор кадров. – Воздушной болезни ни у кого не имеется? А заячьей?

Солдатик мелко захихикал, проникаясь юмором такого важного человека.

– Задание у нас нелегкое, но и робеть причин пока нету. Главное, в боевой обстановке поддерживать моральный дух на высоте, а поскольку эта красавица машина поднимет сейчас нас на эту самую высоту, то о той высоте, что я сказал, выше заботиться нечего, – скаламбурил Грязнов, сам себе удивляясь, что же он сейчас выразил.

• Предыдущая
• 76/97
• Следующая