Убить ворона - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/97
• Следующая

– Нет… – Беленький, уже совсем готовый выложить свои сомнения, робко посмотрел в глаза Турецкому. – Моторы.

Тут Беленький, вовсе позабыв, что перед ним сидит неспециалист, стал рассказывать про сложное устройство жидкостных двигателей. Речь его запестрела незнакомыми терминами, были упомянуты «пиротехническое зажигание», «керамическая теплоизоляция камер сгорания оксидом циркония», «профилированное сопло», «карданная подвеска двигателя»… Турецкий выжидал, когда профессиональный экстаз увлеченного инженера пойдет на спад и он перейдет к сути.

– Были разработаны винтокрылые аппараты, у которых винты вертолетного типа установлены для вертикального полета, – упоенно говорил Беленький, – в горизонтальном полете они не поворачиваются, а преобразуются. Такую схему несущего винта разработали в Харькове, она называется «винт-крыло». Конструкция уникальная, именно ее поставили на «Антей». Но дело в том, что при испытаниях два таких моторных двигателя отказали. Конечно, потом были комиссии, симпозиумы, повторные испытания – все нормально, даже блестяще, я бы сказал. Но вот сейчас, после всего… Моторы к «Антею» на наш завод поставляются из Харькова. Я не знаю, может быть, я просто под впечатлением дурной славы… Может, все не так… Ах, да что я говорю… Понимаете, – некстати добавил он, – у меня на этом стадионе друг погиб. Я сам не свой. Тут уж хочешь не хочешь начнешь искать виноватых.

– Когда умирают друзья, всегда кажется, что кто-то в этом виноват, – завершил Турецкий.

Беленький сидел, сжав виски ладонями. Турецкий достал из портфеля протокол допроса свидетеля и аккуратно занес в него показания Беленького.

– До свидания, Василий Геннадьевич, – попрощался Турецкий, закончив формальности, – мужайтесь.

– До свидания, – сказал Беленький, не подавая руки. – Мой совет, – сказал инженер уже в спину следователю, – справьтесь о метеорологической сводке на день катастрофы. Я не профессионал, но я бы задержал вылет в тот день. Впрочем, это тоже только догадки.

Допрос инженера Беленького был важен. Были названы четыре возможных причины катастрофы: фальсифицированный диагноз штурмана, несоответствие аэродрома стандартам, опрометчивая подмена горючего и некачественно сделанные двигатели. Все это свидетельствовало о преступной халатности, и только. В конечном итоге наказанию мог быть подвергнут только врач, диагностировавший «практическое здоровье» штурмана. Гора родила мышь!

Ни о каких диверсиях никто и не заикался.

От отдела метеорологии при аэродроме Турецкий ждал ценной информации.

В метеоцентре, который совмещал в себе и местный музей самолетостроения, Турецкий встретился с доцентом Калинниковой, живой, бойкой дамой лет тридцати пяти.

– Что же, – говорила она, присев с Турецким на банкетку у макета аэродрома, – метеоусловия на тот день были действительно неважные. Гражданская авиация простаивала. Но для такого гиганта, как «Антей», существенных помех быть не могло. Чтобы сокрушить такую махину, нужен катаклизм особой мощи. Воздушная воронка, торнадо.

– Вы уверены, что ничего подобного не могло случиться в день катастрофы?

– Абсолютно уверена. Извините, – иронически взглянула Калинникова сквозь очки, – чтобы заметить торнадо не надо быть метеорологом.

– А воздушная воронка?

– Да, она может дать некоторое снижение высоты. Но опять-таки некоторое, незначительное. При увеличении угла атаки в воздушной воронке коэффициент подъемной силы падает. При малых углах поток воздуха плавно обтекает крыло. С возрастанием угла атаки плавное обтекание профиля крыла все больше нарушается, поток воздуха как бы отрывается от поверхности крыла, наступает так называемый срыв потока, и коэффициент подъемной силы резко уменьшается. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, в общих чертах. Как вы полагаете, мог ли «Антей» попасть в подобную воздушную воронку?

– Ну да, конечно… Прогнозировать подобные явления метеостанция может с большой долей условности.

– Насколько велика была вероятность возникновения воронки?

Калинникова задумалась.

– Велика, – сказала она наконец. – Но я уже говорила вам, что для «Антея» воронка несущественна.

– А если предположить, что «Антей» не набрал должной высоты, пролетая над городом, и попал в воронку? Могло это привести в катастрофе?

Калинникова задумалась вторично.

– На такой вопрос я ответить не компетентна, – сказала она сухо. – Это находится вне сферы моей деятельности и знания.

Она опять замолчала.

– Конечно, могло быть и так, но тогда вам здесь делать нечего. Тогда это судьба. Гибель самолета в воронке возможна, но это ничтожная доля процента. Хотя кто знает. Кто мог предугадать смерть «Титаника»? Ничтожный риск – и катастрофа.

Как и предполагал Турецкий, метеоролог только лишь прибавил еще одну версию к уже имеющимся. Получалось, что судьба, грозная судьба управляет человеком и никто не знает, когда пробьет час ее воли. Прибавить что-либо к уже имеющимся сведениям мог только «черный ящик», но «черный ящик» пока молчал. Экспертная комиссия требовала еще не менее четырех дней на расшифровку.

Городской траур, некролог на ватманских листах, искореженные груды выжженного металла на выгоревшем стадионе – все это злая судьба?

«Нет, – вдруг сам себе сказал Турецкий. – Не судьба, а человек». Это было даже не прозрение и не интуиция. Просто Турецкий знал и еще одну следовательскую истину. Если самых верных версий слишком много, значит, ни одна из них не верна. Судьба здесь ни при чем, уже увереннее повторил «важняк». Кто-то управляет этой судьбой, кто-то бросил ей вызов, подмял ее под себя.

Но кто он, этот человек-судьба?И как он это сделал?

Осталось всего ничего – найти этого человека и хорошенько расспросить. Собственно, начать и кончить…

– Парнем я был – оторви и выбрось. Восемнадцать лет, а у меня – ничего, кроме свидетельства о восьмиклассном образовании из интерната. Ни кола ни двора, считай. Мне это не нужно. Все одно – мне от армии скрываться надо было, так что государственная квартира мне была прахом. Дело в другом. В интернате, несмотря на то что я был одинок, я никогда не оставался один. Всегда человек пятнадцать в одной палате. А тут – никого. Только я и друган у меня был, но это ладно… Я в общении не больно нуждался, у меня и друг неразговорчивый был. Но это друг, а тут еще вот что: все мы там, в детдоме, ревновали друг к другу своих «мамочек» – воспиталок. Была одна – мама Надя. За всю жизнь никого не любил, как ее. И, словом, мечтал я о том, чтобы была со мной рядом «мамочка», чтобы своя, чтобы ничья больше. Но только так, чтобы была ровесница, чтобы с ней и в загс тоже можно… Я это не просто так говорю, не для жалости, не из сиротства – это все к делу нужно…

Так вот, когда мне исполнилось восемнадцать, я стал ныкаться от армии. Колесил по РСФСР. Карту узнал хорошо, все ее изгибики были как родные – представлял, что ее границы из того же железобетона, что забор вокруг интерната. Так мне было покомфортнее. Благодаря этому везде чувствовал себя как дома. Был в Астрахани, в Ленинграде, исколесил Заонежье, побывал даже в Красноярске и в тех городах, что к нему на пути. И все это меньше чем за год. Я нигде дольше месяца не останавливался. Разве только в Заонежье, в заброшенной деревушке возле Кижей. Это были исключительные два месяца. За это время копейки не украл, колбасы не стащил ни палки, хоть и валом было туристов, – палатки расставят, барахло разбросают, бери – не хочу. Они меня сами прикармливали, за местного принимали. Сейчас я и вспомнить не могу, почему вообще оттуда свалил. Кажется, просто затосковал.

Короче, последнее место, в котором я остановился перед Москвой, был город Энгельс. Именно там я встретил долгожданную «мамочку» и там же ее потерял. А с ней прощаясь, положил первых своих шесть человечков. Сейчас я многих и не упомню, кого прикончил, но этих-то… Первые покойнички незабываемы, как и первая «мамочка»…

• Предыдущая
• 24/97
• Следующая