Убить ворона - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая

Он лег на правый бок, положил могучую руку поверх Ангелины и приготовился спать. Однако сон не шел. Вместо стремительного бегства сознания в царство снов перед духовным взором Болотова возник Чирков с его ухмылочкой, с его бесцветным голосом.

– Тьфу ты, черт, – пробормотал Болотов. Он еще полежал не двигаясь, стараясь отвлечься мыслями от завтрашнего дня, но сердце его упрямо колотилось: «Чир-ков, Чир-ков…»

Болотов перевернулся налево, но сна от этого не прибавилось. Сознание его зависло между сном и явью не бодрствуя и не грезя. Всю ночь Павлу казалось, что он и не спит вовсе, но когда Ангелина поутру попыталась его добудиться, это далось ей с трудом. Павел встал совершенно разбитым, ел без аппетита и по пути в Бутырку едва не заснул стоя в метро. Настроение было скверное, и он посетовал внутренне на себя – в самый раз было бы сейчас оказаться ясным, трезвым, остроумным, чтобы с блеском поставить бандита на место. Вместо этого – зевающий, с глазами, заплывшими, как у китайца.

В узеньком кабинете Болотов достал из портфеля бумагу и нарисовал на ней треугольник. «Психология» – написал он на одной стороне треугольника, «мораль» – на другой и «факты» – на третьей. Это была та схема, которую он запомнил из вчерашней книги. Необходимо было выяснить, что определило характер преступлений Чиркова – маниакальный склад личности, стремление к убийству («психология») или четкая убежденность в оправданности, правильности своих действий («мораль»). Все это совокупно объясняло бы цепь преступлений Чиркова («факты»).

Бандита ввели в кабинет. Павлу хотелось поприветствовать Чиркова снисходительно и светски. В памяти оставалась их последняя встреча, после которой они расстались едва ли не на задушевной ноте. Но Чирков досадно не смотрел в глаза Болотову, поздоровался угрюмо, как-то сонно и сел на привинченный к полу стул определенно без прежнего энтузиазма.

– Ну что, – тем не менее с игривой интонацией начал Болотов, – как вам здесь?

– А вам-то что? – спросил бандит грубо.

Болотов почувствовал себя обиженно, словно оттолкнули его протянутую руку, и тотчас озлобился. Бессонная ночь делала его раздражительным.

– Ладно, приступим, – сухо сказал Болотов. – Сегодня мне необходимо выяснить некоторые конкретные факты вашей жизни. Простите, преступной жизни. Ваше детство не представляет для меня интереса, все справки были наведены в Яхроме, в детском доме. Про отрочество – в интернате. Поэтому вы можете не рассказывать следующее…

Павел улыбнулся. Все-таки дело Чиркова увлекало его, как роман. После рассказа о крысе он выяснил, что Чирков в яхромском интернате был на более или менее хорошем счету. Вместе со всеми, конечно, он воровал велосипеды, которые легкомысленные жители выставляли на лестничную площадку, в подвале даже была устроена маленькая мастерская, которая приделывала «Аисту» колеса от «Камы», к синей раме – красный руль, плодя неузнаваемые гибриды из наворованных велосипедов. Попался Чирков, когда «брал кассу» в трамвае, проникнув в салон, пользуясь худобой и наполнив носки трехкопеечными монетами. Но трамваи и велосипеды был местный промысел, которым жил весь интернат, эти мелкие мошеннические проделки не говорили ничего о будущем преступном характере Чирка. В общем-то, с горечью констатировал Болотов, из всех интернатовских толку не получалось. Сколько брошенных детей прошло мимо Павла на скамью подсудимых, и всякого этот суровый, грубоватый мужчина тайно оплакивал – Павел любил детей и сам числил себя недоласканным ребенком. Поэтому рассказы об отроческих проделках Чирка не указали ему на заведомую преступность натуры последнего. Наоборот, Павлу даже как-то жаль стало этого душегуба. Думая о детстве сироты, он болел душой и, чтобы вернуть себе необходимую холодность, заставлял себя вспоминать, что перед ним уже далеко не мальчик, а озверевший человекоубийца.

В личном деле Чиркова, оставшемся в архиве детдома, в записях психоневролога при медицинском осмотре отмечалось, что мальчик замкнут, не контактен, но при этом хорошо реагирует на шутку и ласку. Никакой патологии в поведении ребенка врач не отмечал.

«Без патологии» – и при этом череда кровавых убийств…

Чирков слушал Болотова с интересом. Казалось, он был несколько удивлен, что Болотов так дотошно изучил его биографию. На этот раз Павлу удалось достичь некоторого эффекта – Чирков был смущен и встревожен. Павел стал играть в его игру, в исследование жизненного пути от аз до ижицы, и переиграл самого заводилу.

– Про мотоцикл они еще ничего не знают, – набычившись, сказал Чирок, – мы еще мотоцикл скрали, в туалете чинили. А тут менты – пришлось в окно выкинуть.

– Про мотоцикл мне не было известно, но я вам благодарен, мы внесем это в протокол.

– Издеваетесь? – спросил Чирков, ухмыльнувшись.

– Вовсе нет. Следую за вами. Я принял ваши правила, просто мне захотелось сократить процесс. Так что же дальше, после того как вы покинули интернат?

После того как образовательная система РСФСР с наслаждением выпихнула Чиркова в большую жизнь, появились новые заботы. Конечно, государство позаботилось о молодом человеке. Ему была дана жилплощадь – однокомнатная квартира в хрущевской пятиэтажке без телефона, подъемные деньги – сто двадцать рублей и работа – место сборщика на вентиляционном заводе. Сто двадцать рублей разлетелись в три дня. Для начала Чирок приобрел хрустальные рюмки – полдюжины. Это была покупка, сделанная как во сне – хрустальные рюмки были ему ни к чему, но, что называется – деньги ляжку жгли. На оставшееся были приобретены белые булки с маком, мороженое, вобла, жвачка, сгущенка, отрывной календарь с кулинарными рецептами и прочая дребедень. Это были три дня райского блаженства. На их исходе оставалось совсем немного денег, зачерствелые булки, уже не радовавшие вкус, и неопределенные раздумья – что же делать дальше?

Долго оставаться наедине Чирков не умел, ему необходимо было посоветоваться с другом.

– С каким другом? – спросил Болотов. – Все с тем же?

– Это неважно, – отвечал Чирков.

И у друга родился супергениальный план. Невдалеке от дома Чирка располагался магазинчик, отделенный от жилых домов пустырем. Очевидно, если покуситься на государственное достояние, сосредоточенное в этом магазинчике, из соседних домов не будет слышно ни шума, ни звона битого стекла, – как ни раскидывали друзья умом, им не приходило в голову ничего более остроумного, чем разбить витрину камнем. Оставалась опасность встречи со случайными прохожими. Вряд ли кто-то станет связываться с отчаянными парнями – скорее можно было предполагать, что запоздалый обыватель побежит к таксофонной будке и трясущимся пальцем наберет «02».

На следующий вечер, подкрепившись сухарями и остатками сгущенки, заговорщики вышли на улицу с длинными ножиками и сумкой. В сумку были собраны трубки от таксофонных аппаратов в ближайших кварталах. Во-первых, этим простейшим образом достигалась полная информационная блокада милиции. Чирков счастливо улыбался, представляя, как какой-нибудь аккуратный старичок, выгуливающий на ночь пуделя, спешит к таксофону и с горестью обнаруживает оборванный провод. К тому же, как объяснил друг, телефонные трубки тоже сгодятся. В подпольной мастерской в интернате друзья научились ладить с техникой.

На следующий же день было совершено преступление. В витрину был направлен силикатный кирпич, в образовавшийся проем нырнули два сухощавых юных силуэта и тотчас вынырнули, сгибаясь под тяжестью мешков. Денег в кассе – на что очень рассчитывали грабители – не оказалось. Пришлось быстро схватить, что было под рукой, и тотчас скрыться. В одном мешке оказалась сырокопченая колбаса, что привело друзей в восторг, в другом – не сортовой, ломаный шоколад – осколки толстых фабричных плиток. Наступил праздник чревообъедения, который, как и большинство праздников, закончился разочарованием и горькими сокрушениями. У Чиркова к вечеру поднялась температура, выступили розовые пятна по всему телу, начался бред. Друг не отходил от его постели – юному бандиту мерещились глыбы шоколада и милицейские собаки.

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая