Убийство в состоянии аффекта - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/59
• Следующая

– Что называется – широко известен в узких кругах.

– Тебя это задевает? Выйди в Москве, не в Дубне, конечно, а в Москве, на улицу и спроси у какого-нибудь школьника, кто такой академик Капица. Не ответит точно так же, как на вопрос о физике по фамилии Петров.

– Это верно. Мало кто знает и адвоката Гордеева.

– И это верно... Как Нина?

– Нормально.

– А Славка?

– А что ему сделается? В шестой класс перешел... Юра. – Теперь Петров тоже взглянул прямо в глаза собеседнику: – Юра, о чем мы говорим?..

– Все правильно, Валя. Мы говорим как старые друзья. Друзья детства. Помнишь: «Только в детстве мы встретим старых друзей, и новых старых не будет...» Валя, мне нужна помощь. Очень нужна, старик.

Помедлив, Петров снова повернулся к компьютеру и несколько раз щелкнул клавишами:

– Вот. Коробков Владимир. Этот?

Гордеев внимательно посмотрел на дисплей:

– Откуда мне знать? Здесь кроме имени и фамилии – одни символы. Китайская грамота. Что все это значит?

– Это значит, что у нас действительно числится сотрудник по фамилии Коробков. И, заметь, ежемесячно он получает от института очень крупную зарплату. Очень. Мне и не снилась такая. Может быть, Коробков – великолепный физик? Может быть. А скорее всего, не помнит и формулировки закона Ома.

– Думаю, помнит. Насколько мне известно, он с блеском закончил Военно-инженерное училище.

– Юра, значит, ты знаешь о нем гораздо больше, чем я.

– Кто он такой, Валя?

– Пупс, я просто хочу попросить тебя об одной вещи... Нет, давай-ка выйдем в курилку.

На лестничной клетке, где пол был усеян окурками, несмотря на строгую надпись «Не курить!» на стене, Петров продолжил прерванную фразу:

– Юра, я понимаю, что теперь не те времена и все такое, но... Я хотел тебя попросить – ни в коем случае не ссылайся на меня. Если тебя спросят: откуда информация, что ты ответишь?

– Пока не знаю. Но обещаю, что твоя фамилия не будет названа никогда.

– Ладно. Тогда слушай. Я действительно ничего не знаю. Вот в этом месте (Валентин Константинович быстро написал что-то на листе блокнота) тебе ответят подробнее. Если вообще захотят с тобой говорить.

Гордеев взглянул на протянутый листок. В следующее мгновение собеседник скомкал этот листок и поджег его. Потом виновато посмотрел на адвоката:

– Какие-то шпионские страсти. Но ты же знаешь, я всегда был трусом. Наверное, все это выглядит очень смешно?

Гордеев покачал головой:

– Нет, старина. Совсем не смешно.

...Между прочим, кто, интересно, придумал консервы? Француз какой-то. Точно, француз. Фамилия – Пастер. Кажется, Луи Пастер. Отсюда слово пастеризация. Специально для Наполеона придумал. Точнее, для его армии. Но если француз придумал консервы, то уж точно не эти самые. Такой дряни ни Наполеон, ни его солдаты жрать не стали бы. Ну что за дрянь! Напихают сои вместо мяса, а потом люди мучаются.

Вываленное на горячую сковородку содержимое консервной банки растеклось, забулькало и стало источать совершенно непотребные запахи. Э! Да тут, похоже, не в количестве сои дело!

Гордеев взглянул на этикетку пустой банки, потом на крышку. Так и есть – прошел срок годности. Так. Главное – спокойствие. Эту пародию на пищевой продукт – в унитаз. Нет, правильно: не в помойное ведро (чего оно до утра вонять будет!), а в унитаз. Так. Сковородку – вымыть. Сделано. Так. А теперь, чем бы поужинать? Эх, зазывал же Валька на блины – не пошел. Зря. В Москву заторопился. Хотя знал, что все выйдет именно так, как вышло... Где-то, кажется, яйца были. Вот. Черт, совершенно пустой холодильник. Ну-с, яйца. Опять сковородку на огонь. Так. Где масло? Господи, ну почему в доме нет даже масла? Может, тебе, Гордеев, все-таки жениться? Кандидатки на пост супруги есть. Вот хоть Марина. Готовит неплохо. Тогда с утра какой омлет с клубникой отгрохала – объедение!.. Куда ты, дурень, полез? Откуда под раковиной, возле помойного ведра, масло? Гм! А оно, масло-то, именно там и есть. Ну, точно – жениться пора. Так. Масло на сковородку. Задымилось. Ох, да еще и брызжется! Спокойно. Убавить огонь. Руку – под холодную воду. Хорошо. Так. Теперь – разбить яйца на сковородку. Сколько? Три?

Весь день не жрал. Тогда – четыре. Ну, с Богом. Ах, черт, тухлое! Ну и вонь! Стоп. Чего ты швыряешься? Сковородка не виновата. Опять – в унитаз. Сковородку вымыть. В сущности – все правильно.... Вымыть сковородку, говорю. Так. Я продолжаю: все правильно. Холодильник пустой – его отключили. Сам же и отключил. Два дня назад. А что делают яйца в отключенном холодильнике? Ясное дело – тухнут. Вот и стухли. И ты – без ужина. К тому же – уже за полночь. Значит, спать... Завтра будет трудный день. Труднее, чем сегодня. А сегодня был, не дай Бог никому...

Гордеев подошел к бару (домашний бар Гордеева – предмет зависти всех его знакомых), вынул бутылку «Наполеона», плеснул в бокал немного ароматной маслянистой жидкости. Достал сигарету. Неудачный день. Ничего. Почему, собственно, неудачный? Ведь знал же, уже после того как поговорил с Петровым, знал: все так и будет. Но бросился к машине (а Валька предлагал остаться, пообедать вместе!) и поехал в Москву. Уже по дороге почувствовал, что голоден. Но не остановился нигде. Мелькали шашлычные, шоферские закусочные – не остановился. И в Москве ни перед одним рестораном не задержался. Сразу – туда.

Когда впустили, обрадовался. Подумал – дело на лад идет. На какой лад? Полтора часа в приемной. Потом десять минут в кабинете. Потом еще час в другой приемной и двадцать минут в другом кабинете. И там отказ. И везде отказ: «Нет такого, информацией не владеем, к сожалению, помочь не можем». К машине своей вернулся – вечер уже. Пока до дому добрался – ночь. Все закрыто. Купил в круглосуточном банку тушенки – дрянь оказалась. Без ужина остался. Неудачный день. Гордеев затянулся сигаретой и глотнул из бокала. А чего он ждал? Что нужную информацию ему преподнесут на блюдечке? Зря спешил. Зря не ел целый день. И понимал, что зря, с самого начала. Когда узнал, куда придется обратиться. Когда всего на несколько секунд увидел на протянутом Валькой Петровым листке блокнота три буквы. Только три буквы: СВР. Служба внешней разведки.

Еще задолго до того, как началась эта история, сестры баба Шура и баба Вера Коробковы были частью умирающей легенды. На рубеже двадцатого и двадцать первого веков старухами на восьмом десятке они стали участницами или, скажем осторожнее, свидетельницами самой страшной и кровавой игры на свете: большой политики.

Но до сих пор ни одна из них не подозревала о своей исключительности. В политике старушки всегда разбирались слабо, а в легенды не верили, потому что десятки легенд рассыпались в прах за их долгую жизнь.

Еще в шестидесятых о них и таких, как они, молодые люди в вошедших в моду узких брюках и просторных свитерах складывали трогательные стихи и не менее трогательные и безыскусные (в три-четыре аккорда) песни. Так создавался миф о рае земном: тихих арбатских двориках. Ни Александру Васильевну, ни Веру Васильевну Коробковых этот миф, равно как и его энергичные молодые создатели, не интересовал. Они продолжали честно работать на благо социалистической родины и жить в коммунальной квартире в комнате с окнами, выходящими во двор.

На Арбате. Тогда это не казалось особенно романтичным или невероятно престижным.

Со временем, во многом благодаря тем же «шестидесятникам», ставшим с годами классиками, престиж района возрастал. Назревала (и назрела!) Великая реконструкция Арбата. Разгорались (а потом, со временем, утихли) споры в прессе. Один из поседевших знаменитых арбатских мальчиков бросил едкую фразу о том, что «Арбат офонарел». Но ни Шуре, ни Вере Коробковым перемены не показались особенно странными. Только Шура – старшая – горько сокрушалась, что нет больше старого троллейбусного маршрута на Арбате и в аптеку приходится ходить пешком, а ведь ноги-то болят – возраст! Да младшая Вера немного удивлялась тому, что, когда стали расселять арбатские коммуналки, их с сестрой не тронули. Наоборот, отдали в их распоряжение всю большую квартиру.

• Предыдущая
• 4/59
• Следующая