Фальшивые зеркала - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 73
- Предыдущая
- 73/85
- Следующая
– И все равно. Мы привыкли сразу видеть плохое. Привыкли подозревать, привыкли опасаться. А вдруг это – чудо? Спасение? Наступление золотого века? Вкалывают, понимаешь, роботы! Счастлив, не поверите, человек!
Падла обвел нас торжествующим взглядом. Я промолчал. Чингиз – тоже.
– Вот… – Падла старательно забычковал папиросу, положил на подоконник. – Не выбрасывайте, может, докурю еще… Пойду я спать, боевые товарищи. Прав мальчик, орете тут ни свет ни заря…
Вставая, он ловким движением прихватил почти полную бутылку бальзама. Чингиз не заметил или не счел нужным возражать. Сказал, глядя в окно:
– В чем-то он прав… не находишь?
– Насчет сна? – не удержался я.
– Насчет подозрений и опасений. Насчет нацеленности на худшее. Да… это нужно. Это спасает порой. Вот только, что, если сейчас совсем другой случай?
– Не знаю, – честно сказал я. – Не знаю, Чингиз.
– То-то и оно…
Чингиз встал. Подошел к окну, постоял, засунув руки в карманы.
– А что тогда делать, Чингиз? – спросил я. – Что делать, если не знаешь, какая дорога ведет к добру, а какая – к злу?
Чингиз задумчиво поднял заначенный Падлой чинарик. Щелкнул зажигалкой, раскурил. Поморщился:
– Как он курит эту гадость…
– Стоять на месте? – сам себе ответил я. – Тогда далеко не уйдешь. Вернуться назад? Совсем плохо…
– Ты идешь по лесу и натыкаешься на высокую стену, – неожиданно сказал Чингиз. – Твои действия?
– Я знаю этот тест.
– Тогда вспомни, как отвечал.
– Иду направо, километр примерно. Если стена не кончается, иду налево – два километра. После этого пытаюсь перелезть.
– Обязательно пытаешься? – заинтересовался Чингиз.
– Да.
– А я сказал, что это зависит от цели. Куда я иду и зачем…
Чингиз затушил окурок, достал свои сигареты. Что-то он сегодня много курит.
– Настоящая зима пришла. Верно, Леня?
Я тоже встал и посмотрел вниз.
Снег. Белый, чистый, мягкий. Он не искрится на солнце – небо затянуто облаками. Но это уже настоящий снег. Он не сойдет до весны.
– Новый год, – сказал Чингиз. – Апельсины, пирог в духовке, салаты, шампанское… Елка, мишура, бенгальские огни, гирлянды… Гости, музыка, шутки, куранты… Похоже на тест на свободные ассоциации, верно?
– Похмелье, мусор, усталость, потерянная запонка… – сказал я. – Ты ведь не это вспомнил в первую очередь?
Чингиз кивнул. Улыбнулся:
– Я больше люблю лето. Только оно всегда кончается. Как ты думаешь, Леонид, может быть, это и хорошо? Бесконечное лето. Пусть в электронном мире. Пусть даже там будешь не совсем ты… но ведь там всегда будет лето. Помнишь, когда мы стояли там, в глубине, и ты говорил, что лето кончилось? Так ведь теперь оно может стать вечным.
– Тут каждый решает сам, Чингиз, – осторожно сказал я. – Что важнее… лето, или бесконечное лето. Жизнь, или иллюзия жизни…
Чингиз не просто улыбался, Чингиз веселился.
– Я – живой! – сказал он. – Я живу. Я буду жить. Лето кончится не скоро.
Как его зацепило…
А он меня словно уже и не видел. Смотрел в окно, смотрел на белый снег, столбик пепла сползал с сигареты, улыбка как будто приросла к лицу.
– И сейчас – тоже лето. Только очень морозное. Но будет новое лето… я чувствую его дыхание, легкую поступь по заснеженным листьям… Лето…
Он жадно втянул дым.
Так не разговаривают. Даже на сцене, если пьеса не из девятнадцатого века.
Уж тем более так не говорят богатые бездельники, какими бы симпатичными и образованными они ни были.
– Жаркий ветер на щеке, вкус земляники на губах, звезды в небе, касание теплой воды… Лето… Оно уходит так быстро, что не успеваешь крикнуть «постой!» И кажется, долго кажется, что оно еще здесь. В кончиках пальцев – память, память о лете. Дрожью, судорогой, головой вскинутой навстречу дождю, тихим смехом и случайной улыбкой – лето… Все-таки лето. Тебе говорят, что оно уже ушло, но ты ищешь его следы, бежишь, опаздываешь, не успеваешь… Но все-таки лето. И ты идешь по его тающим следам… два часа в машине, три часа на самолете, немного пешком – поехали! Куда – не знаю. Приедем. Все ради лета. Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не надо, иначе умрешь от тепла… Лето…
– Чингиз… – тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял свое лето.
– Дайте мне мой кусочек лета… А он и так со мной. Навсегда. Мое лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда!
Я ведь помню, как оно уходит. Как желтое солнце плавится в алый закат. Как ветер начинает пахнуть снегом. Я улыбался ветру. Я просил его: «Подожди!» Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз. Пока было тепло – он не спорил со мной. Но стало холодно, и ветер прошептал: «Лето кончилось». Я поверил не сразу. Но лето кончилось. Пошел дождь. Холодный, унылый, серый. Я протянул руку и поймал каплю воды. Мне не понравилось отражение. «Это не я!» – сказал я воде. Но капля застыла крупинкой льда. И я понял, что это – мое отражение. И самое страшное – оно не тает на моей ладони. Значит, ладонь не теплее льда.
Чингиз засмеялся.
– И вот тогда я понял – лето кончилось.
– Что с тобой, Чингиз? – только и спросил я.
– Да все в порядке…
Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:
– Неужели ты еще не почувствовал, Леонид? Этого великого искуса? Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие! Не он – так другой бы сумел… рано или поздно. Давай судить его не этим. Глубиной. И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни… я, или мой двойник… Да какая разница? Если он войдет в лето? Леонид… джинна не удержать в глиняном кувшине. Глубина станет иной. Будем мы что-то делать или нет – все равно. Может быть, поможем прийти новому миру? Раскроем ключи, поставим на машины «Искусственную натуру». И уйдем в лето…
– Нет, – сказал я.
– Почему?
– Есть еще Маньяк, Маг, Крейзи. От их слов зависит, вспомню ли я свой ключ. Есть Вика. От ее слов зависит, уйду ли я в лето. Есть Дибенко. И поверь, он думает над всем этим не первый день. Есть Темный Дайвер. И я хотел бы узнать, чего он добивается.
– Столько условий… – Чингиз кивнул. – Столько условий и одно лето на всех.
За нашей спиной раздался всхлип. Я обернулся.
Падла стоял у стены и утирал слезы грязным носовым платком.
– Чингиз… – Он трубно высморкался. – Чингиз, спой еще разок про лето? А? Я не все запомнил. Как там… «малиной во рту», «я буду долго гнать велосипед»…
– Сволочь ты бессердечная, – огрызнулся Чингиз. – Бессердечная и неромантичная.
– Я? Я за папиросой спустился. А ты ее уже скурил. Но я тебе все прощу, Чингиз. Ты только еще про лето… Слушай, а про весну так же можешь?
– Не могу. Весна – это промежуток между зимой и летом, она не самодостаточна.
– А говоришь, что я не романтичен, – вздохнул Падла. – Ладно… замяли. Ты только не забудь, поэт, тебе сейчас на разборки ехать.
– Сколько раз я тебе говорил, что на разборки не езжу! Это деловые переговоры!
– Да какая разница, как назвать? – Падла подмигнул мне. – Сигарет оставь и езжай. Ствол только не забудь почистить…
Чингиз посмотрел на меня:
– Веришь, что я однажды выставлю этого типа из дома?
– Нет. – Я покачал головой.
– Вот и он не верит. Ладно… шутки шутками… Откуда пойдешь в глубину, Леонид? Пат не в счет, значит, свободная машина есть. А канал у меня хороший.
– Лучше я от себя. Привычнее.
– Хорошо. Приходи в восемь.
Чингиз вышел из кухни. Прикорнувший под столом ретривер поднялся, потоптался на месте, глядя то вслед хозяину, то на нас.
Количество перевесило качество. Байт испустил почти человеческий вздох и улегся обратно.
– Находит на него порой, – весело сказал Падла. – Романтик фигов… Тут, главное, выслушать и вовремя съязвить. А то ведь не выживет в своем бизнесе. Расскажет деловому партнеру о несовершенстве мироздания, о красоте, скрытой в серых камнях, об уходящем лете, о том, как горько кричит птица, заблудившись в ночном беззвездном небе… И поставит кто-нибудь галочку в уме – «Чингиз слабеет». И все. Оцеола промахнулся. Или Акела промахнулся? Кто там был вожаком стаи, а кто вождем семинолов?
- Предыдущая
- 73/85
- Следующая
