Пуля для полпреда - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 46

• Предыдущая
• 46/64
• Следующая

– Вам плохо, Александр Борисович? Плохо? Сердце?

– Марш в машину! – прошипел Турецкий.

– Зачем?

– Бегом!

Для верности он отвесил Антону Богдановичу легкую оплеуху. Тот, едва устояв на ногах, понял серьезность намерений Турецкого, и задавать вопросов больше не стал – живо сел в машину.

Турецкий привез его в прокуратуру, заставил позвонить Лемеховой, сказаться больным и отпроситься на день с работы. Голос у Крамаренко, когда он разговаривал с начальницей, был таким убитым, что она, наверное, отпустила бы его на неделю, стоило ему лишь заикнуться.

– А теперь поговорим, – многообещающе заявил Турецкий, как только Крамаренко повесил трубку.

– О чем? Я ничего не знаю, мне нечего вам сказать.

– Вот. – Турецкий раскрыл перед ним папку с чистосердечным признанием и объяснительными записками.

– Вот! – Набравшись наглости, Крамаренко ткнул пальцем в резолюцию прокурора: «Дело закрыто...»

– Полоски по краям бумаги узнаёте?

Крамаренко потупился, как нашкодивший мальчишка, и еле слышно пробормотал:

– Да.

– Не слышу!

– Узнаю.

– Распечатано в офисе «Медеи»?

– Да.

– На чем именно?

– На сетевом принтере, он же ксерокс, он же сканер.

– Когда его чинили в последний раз?

– Не помню.

– Вспоминайте!

– Раз десять его чинили, может, сто, я компьютерами не занимаюсь. Все время приходил калека, понятия не имею, кто его взял на такую работу. Ростом метр сорок и с церебральным параличом: ноги переставляет чудовищным усилием воли, руки как клешни, пальцы не слушаются. Может, он и второй Маресьев, но принтер починить не мог, мы ему всем офисом помогали эту дуру разобрать – без толку, как мазал по краям, так и продолжал мазать, еще и бумагу стал зажевывать.

– И Лемехова тоже участвовала в ремонтных работах?

– Да. Представьте себе, даже Ксения Александровна как-то раз этому инвалиду помогала.

– И что, с апреля у вас нет нормального принтера?

– Есть. Этим гробом никто не пользуется уже пару месяцев. Компьютерщику Ксения Александровна устроила привселюдную выволочку, удержала с него ползарплаты, а принтер и ксерокс взяли другие. А тот, по-моему, должны обменять, вроде в Японии заказали аналогичный или похожий... А почему вы вообще меня допрашиваете? Спросите компьютерщика!

– А кто в объяснительной написал, что чистосердечное признание ему подсунули и заставили подписать силой, когда на самом деле сам его составил? Кто, гражданин Крамаренко?!

Он скривил тоскливую мину и ничего не ответил.

В этот момент появилась Лия.

– Оставляю это типа на ваше попечение, Лия Георгиевна, – сказал Турецкий. – Дверь запереть, никому не открывать, к телефону не подходить и его не подпускать. Делайте вид, что никого нет. Запросится по нужде – не выпускать, будет скулить – пристегните наручниками к батарее.

Лия попыталась возразить, но Турецкий, повернувшись к Крамаренко спиной, сделал такое зверское лицо, что она поперхнулась на полуслове.

– Ладно, пойдемте, Крамаренко, – смягчился Турецкий, – выведу вас попудрить носик, чтоб не позорить перед дамой.

«Итак, что мы имеем, – соображал Турецкий. – По сути, еще один спектакль, в котором мне выделили роль, меня о согласии не спросив. Лемехова с самой первой встречи умело ломала комедию. И декольте и рана, нанесенная заведомо сломанной офисной техникой, испуг, беспомощность – все ложь, ловушки для сексуально озабоченных идиотов. Сыграно было, конечно, блестяще. Однако если это ложь, то и ненавязчивое предложение интима, естественно, тоже. Но зачем? Просто психическая атака? Деморализовать потенциального противника, хотя бы частично подчинить своей воле. Чтобы слишком глубоко не рыл, а если все-таки копнет, вспомнил о приятных минутах и по-мужски пожалел?

Или тут что-то другое?

Для чего еще нужно было меня обольщать? Например, чтобы выведать тайны следствия. Но Лемехова ни разу ни о чем ни прямо, ни косвенно не спросила. Тогда? Тогда, например, чтобы втюхать мне дезинформацию, направить по ложному следу.

Это наверняка ближе к истине. Ибо от Лемеховой мы узнали, во-первых, о взрыве на водохранилище, во-вторых, об участии Рыжова в инциденте с машиной-бомбой.

Но взрыв на водохранилище определенно не деза, слишком уж много народу о нем знало. А в принципе, по правилам военной науки ей и полагалось вначале прикормить меня забытыми предыдущим следствием, но достойными внимания фактами – заслужить доверие, короче. А уж потом...

Потом она технично сдала мне Рыжова.

Точно, вся эта сцена с появлением Рыжова еще тогда показалась какой-то ненатуральной. И бабка-консьержка его почему-то пропустила беспрепятственно, хотя передо мной при попытке пройти второй раз чуть костьми не легла. А ведь Рыжов должен бы быть самой что ни на есть персоной нон грата в этом доме. Значит, Лемехова предупредила бабку, значит, знала, что Рыжов придет. А может, сама его и пригласила? И заставила „проболтаться“? Поскольку она его периодически прикармливает, поскольку он ей многим обязан, скорее всего, могла заставить.

Но что именно неправда? Рыжов не заказывал дяде Васе взрывчатку? Искал тротил не для Лещинского? Взрывчатка нужна была для каких-то других целей?

А главное – почему именно Лемехова занялась моим обольщением? Самая эффектная женщина в городе – и таким образом зарабатывает на жизнь? Но кто тогда заплатил ей за это? Или у нее личные интересы? Какие? Я ведь прилетел расследовать убийство Вершинина, а не финансы „Медеи“. Или как раз в „Медее“ и похоронена причина убийства Вершинина?»

Турецкий изрядно опух от обилия версий. Все из них были в той или иной степени вероятны. Но количеством версий Лемехову наверняка не пронять. Нужны реальные доказательства того, что она сознательно водила следствие за нос. И тогда, если умело провести ответную атаку, можно или возбудить против нее дело, или, что было бы, несомненно, полезнее, выяснить, с чьей подачи она вела столь хитрую игру.

«Важняк» позвонил в кардиологию и справился о состоянии Замкова.

– Улучшается, – ответили ему, – хотя кризис еще окончательно не миновал.

Турецкий поспешил в больницу и, опять обив все без исключения пороги, получил позволение на пятиминутную беседу. Замков уже был не в реанимации, а в одноместной палате, на входе сидел на раскладном стульчике омоновец с книжкой.

Черт, выругался про себя Турецкий, доложит же как пить дать. А посещение Замкова – это и есть тот самый шаг влево (вправо), за который Меркулов обещал расстрел. Пришлось схитрить. Забежав в дежурку, «важняк» энергично и быстро, чтобы не успели рассмотреть, помахал корочкой перед носом у двух молоденьких медсестер и потребовал халат, маску и шапочку. Те, перепуганно переглянувшись, выдали ему все перечисленное. Облачившись во врачебную униформу, Турецкий уверенно пошагал к палате и, даже не взглянув на омоновца, толкнул дверь. Охранник на мгновение оторвался от чтива, но тут же к нему вернулся. Очередной доктор не вызвал у него ни малейшего подозрения.

Замков спал, но Турецкому было не до церемоний, он осторожно потормошил больного за плечо и, когда тот приоткрыл глаза, быстро, без предисловий спросил:

– Вы говорить уже можете?

Тот слабо кивнул в ответ.

– Я приходил к вам пару дней назад, помните? Вы обещали описать мне «буржуя», который заказал вам взрывчатку.

– Бородатый, – еле шевеля потрескавшимися губами, сказал Замков, – лет сорок, красивый, бабам нравится, зовут Евгений.

– Фамилия, отчество?

– Не знаю.

Турецкий коротко поблагодарил и, натянув шапочку пониже на глаза, выскочил из палаты.

Ладно, и без фамилии вполне достаточно. Это Рыжов. Значит, эта часть истории правда. Теперь пора прессовать Рыжова.

Турецкий поехал к нему домой, ловя себя на мысли, что очень многие вещи в этом деле ему приходится делать дважды. Нюх притупился? Хватка ослабла? Нет, скорее, противник попался достойный – так все запутал, что с первого захода ни за что не распутать.

• Предыдущая
• 46/64
• Следующая