Рэкетир - Кабалкин Аркадий Юрьевич - Страница 31

• Предыдущая
• 31/69
• Следующая

Насколько я понимаю, сварганить мне в точности такое личико, как у Макса на стене, докторам вряд ли удастся. Но даже если они только к нему приблизятся, я останусь доволен. Их творение будет неузнаваемым, а это то, что нужно. Трудно судить, что лучше — мое нынешнее лицо или будущее, но ясно одно — вид у меня будет вполне подходящий. Безопасность важнее тщеславия — это чистая правда.

Следующим утром, уже в семь часов, меня готовят и вкатывают в небольшую операционную. За дело принимаются анестезиологи, и я блаженно уплываю в забытье.

Операция длится пять часов и, если верить докторам, завершается полным успехом. Впрочем, уверенности у них быть не может, поскольку голова моя забинтована, как у мумии. Потребуются недели, прежде чем из опухшего шара вылупится новое лицо.

Через четыре дня после предъявления обвинения Куинн Рукер впервые появился в суде. По этому случаю на нем был тот же самый оранжевый комбинезон, который он носил со времени перевода в тюрьму Роанока. Его руки в наручниках были прикреплены к поясу, лодыжки связаны и закованы в кандалы. Его плечи и грудь защищал пуленепробиваемый жилет, не менее дюжины вооруженных до зубов охранников, агентов и полицейских вывели его из тюрьмы и посадили в бронированный «шевроле-субурбан». Угроз его жизни не поступало, тем не менее в федеральный суд его везли секретным маршрутом: власти не желали рисковать.

Репортеры и зеваки начали собираться в зале суда задолго до десяти часов — назначенного времени появления Рукера. Его арест и предъявление обвинения стали громкими новостями, и никакое массовое убийство или выходка знаменитости пока не заглушили поднявшийся вокруг этого шум. Оковы и броню с Рукера сняли до зала суда. Там он был единственным в оранжевом комбинезоне и единственным чернокожим, отчего выглядел заведомо виноватым. Он сел за стол с Дасти Шайвером и одним из его помощников. По другую сторону прохода Стэнли Мамфри и его сотрудники ворошили бумаги с таким важным видом, словно готовились к прениям в Верховном суде.

Из уважения к своему павшему товарищу одиннадцать других судей Южного дистрикта отстранились от дела. На первой явке в суд председательствовал мировой судья Кен Коновер. Заняв свое место, он призвал присутствующих к порядку, произнес несколько вступительных фраз и спросил, ознакомился ли обвиняемый с обвинительным заключением.

— Ознакомился, — ответил Дасти. — Мы отказываемся от официального зачтения.

— Благодарю, — сказал Коновер.

В первом ряду, за столом защиты, сидел Ди Рей, как всегда, элегантно одетый и сильно встревоженный.

— Желает ли обвиняемый сделать заявление? — спросил Коновер.

Дасти проворно встал и кивнул своему клиенту, тот неуклюже поднялся и произнес:

— Да, сэр. Невиновен.

— Хорошо, заявление о невиновности подано.

Дасти и Куинн сели.

— Вы подали ходатайство о назначении залога, мистер Шайвер, — снова заговорил Коновер. — Желаете выступить по этому поводу? — Его тон не оставлял сомнений: что бы Дасти ни сказал, ему не убедить суд назначить разумную сумму и вообще позволить обвиняемому выйти под залог.

Предвидя неизбежное и не желая тянуть время, Дасти ответил:

— Нет, ваша честь, в ходатайстве все сказано.

— Мистер Мамфри?

Стэнли встал, подошел к подиуму, откашлялся и произнес:

— Ваша честь, обвиняемый задержан по подозрению в убийстве федерального судьи. Соединенные Штаты категорически возражают против его освобождения под залог.

— Согласен, — быстро ответил Коновер. — Что-нибудь еще, мистер Мамфри?

— Нет, сэр, пока это все.

— Мистер Шайвер?

— Нет, ваша честь.

— Обвиняемый будет снова взят под арест Службой федеральных маршалов США.

Ударив молоточком, судья встал и покинул зал. Первая явка обвиняемого в суд заняла менее десяти минут.

Ди Рей провел в Роаноке три дня и уже устал от этой дыры. Он обратился к Дасти Шайверу, тот — к знакомому в тюремной администрации, и братьям разрешили короткое свидание. Поскольку свидания с родственниками допускались только в выходные дни, это было неофициальным, в помещении, обычно использовавшемся для проверки крови нетрезвых водителей на алкоголь. Запись беседы нигде не могла фигурировать. Братья не подозревали, что их могут подслушать. ФБР записало разговор, вот отрывок из него:

КУИНН. Я здесь из-за Малкольма Баннистера. Понимаешь меня, Ди?

ДИ РЕЙ. Понимаю, понимаю, разберемся с этим позже. А сейчас говори, что случилось.

КУИНН. Ничего не случилось. Я никого не убивал. Признание вытянули из меня обманом, я же говорил. Я хочу, чтобы Баннистером занялись.

ДИ РЕЙ. Он, кажется, в тюрьме?

КУИНН. Наверное, уже нет. Знаю я Баннистера, он точно воспользовался параграфом тридцать пять, чтобы выйти.

ДИ РЕЙ. Параграф тридцать пять?

КУИНН. Все заключенные знают про этот параграф. Не важно. Он вышел, надо его найти.

Долгая пауза.

ДИ РЕЙ. Много времени, много денег…

КУИНН. Слушай, братишка, не втирай мне про время. У ФБР ничего на меня нет, ничего. Это не значит, что они не могут меня прищучить. Если суд будет через год, Баннистер, вполне вероятно, станет их главным свидетелем. Ты меня слышишь?

ДИ РЕЙ. А что он может сказать?

КУИНН. Что надо, то и скажет, ему все равно. Он вышел, понял? Заключил сделку и вышел. Заявит, что в тюрьме мы говорили про судью Фосетта, и точка.

ДИ РЕЙ. А вы говорили?

Снова долгая пауза.

КУИНН. Да, все время. Мы знали, что он прячет деньги.

Пауза.

КУИНН. Вы должны добраться до Баннистера, Ди Рей, понял?

ДИ РЕЙ. Я понял. Поговорю с Верзилой.

Через три недели после операции я уже лезу на стену. Бинты сняли, швы удалили, но лицо по-прежнему раздутое, как шар. Я смотрюсь в зеркало по сто раз в день, так заждался улучшения, появления Макса из-под всей этой одутловатости и отечности. Мои хирурги при встрече рассыпаются в комплиментах моему новому облику, и меня уже от них тошнит. Не могу жевать, нормально есть, гулять более пяти минут, почти все время езжу в инвалидном кресле. Мои движения должны быть медленными и просчитанными, иначе можно повредить искусной работе, проделанной с лицом Макса Рида Болдуина. Я считаю дни и часто думаю, что опять угодил в тюрьму. Но проходят недели, и отечность понемногу спадает.

Можно ли любить женщину, к которой ты никогда не притрагивался? Я убедил себя, что можно. Ее зовут Ванесса Янг, я встретил ее во Фростбурге, в комнате для свиданий, зимой, в холодное субботнее утро. Она навещала брата — я его знал и относился к нему с большой симпатией. Мы познакомились позже, в ее очередное свидание, но до прикосновений дойти не могло. Я писал ей письма, она несколько раз ответила, но стало болезненно очевидным, для меня по крайней мере, что моя страстная влюбленность в Ванессу — улица с односторонним движением.

Мне тяжело думать, сколько часов я посвятил фантазиям об этой женщине.

За последние два года наши жизни резко изменились, и сейчас у меня хватит храбрости, чтобы с ней связаться. Мой новый лучший друг Пэт Серхофф предупредил, что в Форт-Карсоне мне нельзя писать и получать письма, но я все равно засел за письмо к ней. Я тружусь над ним день за днем, беспрерывно подчищая, редактируя, — чем не способ убить время? Я изливаю Ванессе душу, умоляю ее со мной увидеться.

Позже я найду способ отправить письмо.

Вот и Серхофф, приехавший за мной. Мы в спешке покидаем Форт-Карсон и едем в Денвер, откуда вылетаем прямым рейсом в Атланту. На мне бейсболка и большие солнечные очки; не замечаю, чтобы кто-нибудь на меня с любопытством косился. Вот только места в самолете у нас на этот раз неважные: рядом друг с другом, в экономическом классе. Пэт объясняет, что конгресс урезает все расходы. После здорового перекуса — изюм и кола, ничего лишнего — мы приступаем к делу. Он открывает файл и радует меня его содержанием: решение суда Виргинии о смене моего имени на «Макс Рид Болдуин»; новая карточка социального страхования на то же имя; свидетельство о рождении — теперь я уроженец Мемфиса, вот только ничего не знаю о двух людях, записанных моими родителями; водительское удостоверение штата Флорида с фальшивой фотографией — на ней тот несуществующий персонаж, которого мои доктора сотворили при помощи компьютера перед операцией. Макс здесь настолько реальный, что даже я не сочту это подделкой. Пэт объясняет, что примерно через месяц, когда мое лицо окончательно заживет, я получу другие права. То же касается паспорта. Мы заполняем заявки на выпуск карт «Виза» и «Американ экспресс». По его наущению я стараюсь овладеть новым почерком: пишу, конечно, как курица лапой, но получается не намного хуже, чем прежде. Макс подписывает договор о полугодовой аренде квартиры с одной спальней в кондоминиуме в Нептун-Бич, это в нескольких милях к востоку от Джексонвилла, и заводит счет в «Санкост банк». Пэт говорит, что отделение этого банка находится в трех кварталах от моего кондоминиума. Вознаграждение — сто пятьдесят тысяч — переведут на этот счет, как только оно будет выплачено, и я смогу поступить с ним по собственному усмотрению. «Когда у тебя столько денег, можно жить, не прибегая к ним» — так утверждает Пэт, но это выше моего понимания. Он говорит, что Внутренняя налоговая служба предоставит мне освобождение от налогов с этой суммы, и дает бумажку с координатами бухгалтера, знатока налогового кодекса, сотрудничающего со Службой федеральных маршалов. Еще он передает мне конверт с тремя тысячами долларов — этого мне должно хватить для начала. Мы обсуждаем сравнительные достоинства аренды и покупки автомобиля, и он настаивает, что арендовать проще, к тому же это поможет создать хороший кредитный рейтинг.

• Предыдущая
• 31/69
• Следующая