Рэкетир - Кабалкин Аркадий Юрьевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/69
• Следующая

— Вы уж нас простите, — сказал Уэстлейк. Директор был известен как кофеман, не спускавший промашек по этой части.

— Напомните, что там у самого Баннистера, — попросил Мактейви.

— Десять лет за RICO. Он оказался замешан в дело Барри Рафко, хотя и на второстепенных ролях. Провернул для него кое-какие земельные аферы и попался.

— С шестнадцатилетними девушками не спал?

— Нет, с несовершеннолетними баловался конгрессмен. Баннистер — славный малый, бывший десантник, просто ему не повезло с клиентом.

— Но он виноват?

— По мнению присяжных — да. Судья тоже так решил. Не загремишь же на десять лет, ничего не натворив!

Перед директором поставили другую чашку кофе, он понюхал и решился на глоток. Все затаили дыхание. Новый глоток. Все дружно перевели дух.

— Почему мы верим Баннистеру? — спросил Мактейви.

Уэстлейк с радостью спихнул ответственность на другого:

— Хански!

Агент Крис Хански, давно ерзавший от нетерпения, откашлялся и начал:

— Не уверен, что он полностью заслуживает доверия, но производит благоприятное впечатление. Я дважды с ним говорил, внимательно за ним наблюдал и не заметил признаков обмана. Он головастый, но рубит сплеча. Обманом он ничего не добьется. За пять лет отсидки вполне реально столкнуться с человеком, хотевшим убить или ограбить судью Фосетта.

— И мы понятия не имеем, кто бы это мог быть?

Хански посмотрел на Виктора Уэстлейка, и тот сказал:

— На сегодня — нет, не имеем. Но повторяю, мы роем землю.

— По-моему, у нас не много шансов идентифицировать убийцу исходя из того, что Баннистер мог столкнуться с ним в тюрьме, — проговорил Мактейви, демонстрируя завидную логику. — Эдак мы без толку провозимся хоть десять лет. В чем опасность сделки с Баннистером? Он — юрист-мошенник, уже отбывший пять лет за нарушение закона, в свете всего того процесса вполне безобидное. Ты согласен, Вик?

Тот утвердительно кивнул.

— Наш парень выходит из тюрьмы, — продолжил Мактейви. — Мы что, выпускаем серийного убийцу или сексуального маньяка? Если он не врет, то дело будет раскрыто и мы спокойно разойдемся по домам. Даже если окажется, что он обвел нас вокруг пальца, — невелика потеря!

В тот момент никто за столом не мог и помыслить, чтобы директор ошибался.

— Кто станет возражать? — спросил Мактейви.

— Федеральная прокуратура не на нашей стороне, — напомнил Уэстлейк.

— Это не страшно, — сказал Мактейви. — Завтра я встречаюсь с министром юстиции. Прокуратуру я беру на себя. Какие еще проблемы?

Хански вновь откашлялся.

— Сэр, Баннистер ставит условие, что назовет нам имя только после подписания федеральным судьей ордера о смягчении наказания. Не знаю точно, как это сработает, но смягчение его приговора автоматически вступит в силу после предъявления Большим жюри обвинения нашему неизвестному пока преступнику.

Мактейви отмахнулся от этого уточнения:

— Для этого у нас есть юристы. У Баннистера имеется адвокат?

— Мне об этом ничего не известно.

— Он ему нужен?

— С радостью спрошу его об этом.

— Соглашаемся на сделку, — нетерпеливо заключил Мактейви. — У нее много достоинств и почти нет недостатков. Учитывая, как мало мы продвинулись вперед, нам необходим прорыв.

После убийства судьи Фосетта и Наоми Клэри минул месяц. Газеты пишут о расследовании все меньше и все реже. Сначала ФБР воздерживалось от комментариев, а через месяц, когда сказать все равно было нечего, похоже, отозвало свою следственную бригаду. За это время произошло землетрясение в Боливии, стрельба на школьном дворе в Канзасе, одна звезда рэпа умерла от передозировки, другая, наоборот, излечилась от зависимости. Кажется, все сговорились переключить внимание на более важные темы.

Для меня все это — добрые вести. Может показаться, что расследование сошло на нет, но внутреннее напряжение нарастает. Мой наихудший кошмар — жирный заголовок, сообщающий об аресте подозреваемого, но это все менее вероятно. Проходят дни, я набрался терпения и жду.

Я принимаю только тех клиентов, которые удосуживаются записаться. Мы беседуем в моей каморке в библиотеке. Они приходят, нагруженные своими правовыми документами — заявлениями, ордерами, ходатайствами и постановлениями, — которые нам, заключенным, позволено держать в своих камерах. СИСам нельзя к ним притрагиваться.

Обычно хватает двух бесед со стандартным клиентом, чтобы убедить его в беспочвенности надежд. Первую я посвящаю изучению сути дела и документов. Затем еще несколько часов работаю с делом. На второй встрече я обычно сообщаю грустную новость: ничего не выйдет. Лазейки отсутствуют, спасения нет.

Но за пять лет набралось шесть заключенных, которым я помог добиться досрочного освобождения. Излишне говорить, как это поспособствовало моей репутации хорошего тюремного юриста, но я все равно предупреждаю всех, что шансов на успех заведомо немного.

То же самое я объясняю молодому Отису Картеру, двадцатитрехлетнему отцу двоих детей. Следующие четырнадцать месяцев он проведет здесь, во Фростбурге, за преступление, которое не должно называться преступлением. Отис — сельский парень, искренне верующий баптист, электрик, состоящий в счастливом браке, и до сих пор не верит, что угодил в федеральную тюрьму. Их с дедом признали виновными в нарушении закона 1979 года об охране полей сражений и предметов, относящихся к Гражданской войне (с поправками от 1983, 1989, 1997, 2002, 2008 и 2010 годов). Семидесятичетырехлетний дед, больной эмфиземой, содержится в Федеральном медицинском центре в Теннесси и тоже отбывает четырнадцатимесячный срок. Из-за состояния здоровья он обойдется налогоплательщикам в двадцать пять тысяч долларов в месяц.

Картеры искали военные реликвии на своей ферме, примыкающей к Государственному историческому парку битвы при Нью-Маркете в долине Шенандоа, меньше чем в часе езды от моего родного Уинчестера. Ферма принадлежит этой семье уже больше ста лет, и Отис, едва научившись ходить, стал сопровождать деда в поисках реликвий и сувениров Гражданской войны. За несколько десятилетий семейство собрало внушительную коллекцию пуль, ядер, фляжек, медных пуговиц, лоскутов мундиров; предметами их гордости были два боевых знамени и несколько десятков всевозможных ружей. Все это укладывалось в рамки закона. Нарушением закона является перенос артефактов и реликвий с территории национальной исторической достопримечательности, федеральной земли, о чем Картеры прекрасно знали. Их маленький семейный музей в бывшем сенном сарае состоял из экспонатов, найденных на собственной земле.

Однако в 2010 году в закон об охране полей сражений и реликвий Гражданской войны была внесена очередная поправка. Усилия защитников памятников истории по ограничению хозяйственной деятельности вблизи полей сражения увенчались коротенькой припиской к этой поправке размером в сотню страниц. Статус противозаконных приобрели раскопки «ближе двух миль» от границы достопримечательности, независимо от того, на чьих землях они ведутся. Картеров о новых правилах не уведомили, и немудрено: этот пункт был похоронен так глубоко в недрах поправки, что о нем не знал буквально никто.

Федеральные агенты много лет донимали деда Отиса, обвиняя его в раскопках на охраняемой земле. Его периодически задерживали и требовали показать домашний музей. После изменения закона они дождались возможности поймать деда и внука с металлодетектором в роще на территории Картеров. Те наняли адвоката, который посоветовал им признать вину. Многие федеральные преступления более не требуют преступного умысла, незнание закона не служит оправданием.

Как жертва RICO, федерального закона, славного чрезвычайно гибким применением, я проявляю острый интерес к беспрерывному разбуханию федерального уголовного кодекса, насчитывающего ныне более двадцати семи тысяч страниц. Конституция называет всего три федеральных преступления: измена, пиратство, фальшивомонетничество. Ныне нарушений федерального законодательства набирается четыре с половиной тысячи, и это число продолжает увеличиваться по мере роста суровости конгресса и изобретательности федеральных прокуроров, ищущих способы применения все новых и новых законов.

• Предыдущая
• 15/69
• Следующая