Барон Ульрих - Мельник Сергей Витальевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/87
- Следующая
Ага, как же, шиш мне на постном масле. Как горбатился с дедом на пару, так и продолжал. Иша, моя мама, была женщиной одинокой, вся семья — я да дед. Мужа, моего отца, еще до моего рождения зверь в лесу задрал, не вернулся с охоты. А скотины у нас было порядочно: три козы и пяток фазаних с двумя петухами. Вы не представляете, как жрут козы. Это что-то с чем-то, просто машины смерти по уничтожению травы, и соответственно все, что в них входит через ротовое отверстие, потом обязательно выйдет из другого отверстия, причем, как я стал подозревать, в увеличенном объеме.
А еще в деревне царил полный коммунизм. Затарил ты закрома, набил чуланы, остальное, будь добр, отдай в общак. Правда, и нам перепадало от общины — то шкуры, то ткани кусок, а если будем участвовать в возделывании полей, то и пшена отсыплют мешочек на хлеб зимой.
Все вроде помогали всем, в общем-то, и я не ворчал, когда моя грибная ферма ушла в общак вместе с большей долей рыбного улова. Во-первых, потому что за фермой нужно постоянно следить и дежурить там, следя за влажностью и свежим воздухом, а во-вторых, денег в деревне ни у кого не было. То есть совсем. Никаких.
Нет, о деньгах люди, конечно, знали: в королевстве ходила чеканная монета трех номиналов, по цене ушедшего на изготовление материала. Это медь, серебро и золото. Но вот в деревне не нашлось ни одной самой захудалой монетки. Все натуральным хозяйством либо же трудом: ты мне помог — я тебе.
Наша семья благодаря моим трудам приподнялась, нам помогли перестелить крышу в доме, вкопали в ограде новые столбы взамен сгнивших, дали три глиняных горшка и один такой же горшок под печь. Благодаря проклятым козам было молоко, на которое мать выменяла теплые шкуры, чтоб к зиме пошить теплую одежду. В кладовой весь потолок был увешан гирляндами сушеных грибов и вяленой рыбы. Мы теперь были побогаче некоторых в деревне.
Тихий ужас!
Как, вот скажите мне, как они выживают в таких условиях? Это уму непостижимо! Это не жизнь, это какое-то существование, бесконечная борьба за выживание. У них нет ничего! Я уже второй месяц ем какие-то вываренные корни и рыбу. Нет круп, чтобы сварить кашу; мясо, приносимое охотниками, к нашему столу не доходило практически, так как съедалось влет. Даже пшеницу никто не молол на хлеб, так как ее осталось ровно на посев, чтобы к зиме собрать часть урожая, отдав барону в уплату долга. Какого долга? А кто его знает? Вот люди в деревне не знают, а платят. Почему? Да потому, что иначе приедут стражники и всех плетьми изобьют.
Как сказал Охта, от города Касприв до Северных гор по Дикому лесу вдоль речки Быстрянки вся земля принадлежит барону. Соответственно три деревни: Ближняя, Речная и наша, Дальняя, — со всем населением являются собственностью, бесправной скотиной господина. Как он повелит, так и будет. Сказано: по весне и по осени два долга привозить к нему в замок, значит, будьте добры привозить, иначе изобьют или вообще убьют за неподчинение.
С нас, с Дальней, требовали в основном шкуры богатые да красивые пушного зверя, так как земли пахотной нет почти и живем мы в основном охотой.
Конец весны, первый долг отдали, за первые два месяца все кладовые в деревне были уже под завязку набиты рыбой и грибами, дни становились жаркими, лес зарос зеленью, так что иной раз и мне, верткому худому мальчишке, было не пройти. Народ собрался распахивать поля. Шумно, толпой, мужики выдвинулись к вырубкам. Подчищая поросль и вручную используя деревянные лопаты, стали перекапывать два небольших участка земли под посев.
Мы с дедом и вечной нашей спутницей Ви пристроились в хвосте, следуя за всеми, и так же перерывали землю, словно кроты, деревянными веслами, которые почему-то все упорно считали орудием труда, а не пытки.
Думаю, не стоит хвалиться тем, что уже после получаса такой гребли без байдарки мои руки превратились в одну сплошную кровавую мозоль.
— Деда Охта, деда Охта! — Ви юлой крутилась возле нас, то и дело приставая то к одному, то к другому. — А у Уны ва-ва, бо!
— Ась? — Дед с трудом понимал ее, так как малявка еще плохо говорила, но зато много и зачастую недоговаривала окончания слов. — Уна, что она ко мне пристает?
— Замуж за тебя хочет. — Настроение было ни к черту, руки болели адски, посему и шутки получались плоскими.
— Хе-хе, ага, как же. — Он с прищуром поглядел на Ви. — Эта «чиплия» от тебя ни на шаг, ох и достанется тебе, когда она подрастет, шелковым будешь у нее в руках.
— Уйду я от вас, злые вы. — В дополнение к рукам стала побаливать и спина.
— А ну, покаж, что она там у тебя разглядела. — Дед повернулся ко мне, после того как Ви стала дергать его за штаны. — Иначе завалит меня, под ноги сунувшись. Ох, ну и дырищи ты на руках намослал! Не, внучек, так не пойдет, иди-ка ты отседова.
— Да ниче дед, я уже приноровился. — Бросать работу не хотелось, совестно как-то было бить баклуши, когда все пахали не разгибаясь. — У меня уже почти и не болит.
— Иди-иди, болит, не болит, а как гной пойдет, можно и без рук остаться! — Дед притопнул ногой. — И не перечь мне, а то сейчас сорву хворостину, в другом месте заболит.
Спорить было бесполезно, нравы тут были еще те: недолго спрашивают, зато быстро штаны спустят и зад надерут. Мне, признаюсь к своему стыду, уже перепало от деда, так сказать, в профилактических целях один раз. За язык длинный, аки у гадюки кусачей. Ну да я не в обиде, дед — мужик толковый, не в злости зад драл, науки ради.
— Ви! — Дед поймал крутящуюся девочку за руку. — Отведи Уну к знахарке, смотри, чтоб никуда по дороге не сворачивал! Следи за ним глаз да глаз!
— Ну, дед, спасибо! — Вот уж действительно пошутил так пошутил, девчонка же теперь с меня вообще не слезет, она и так за мной даже в туалет бегает, теперь вообще страшно представить, что учудит.
— Ха-ха, ой, не могу! — Он откровенно ржал, глядя, как малявка пихает меня в спину, что-то наставительным тоном выговаривая и грозя пальцем. — Ну девчонка будет! Огонь! У такой жены не забалуешь!
Все поле провожало меня дружным хохотом, все друг друга знают, а уж о моем «хвостике» — и подавно. Варвары. Мы еще дети малые, неразумные, а они уже сватают мне эту маленькую пигалицу. Даже родители Ви уже просто улыбаются и разводят руками, мол, что тут поделаешь, она, считай, уже у вас живет, мы ее практически и не видим.
Взяв девочку за руку, чтоб не отставала, пошел назад в деревню искать местного врача, знахаря. Признаюсь, мне как терапевту с немалым опытом было очень даже интересно понаблюдать методы работы своего доисторического коллеги. Работы-то тут кот наплакал, всего лишь волдыри слезли, нужно промыть все, неопытного специалиста может испугать сукровица, но это ерунда. Ошметки кожи подровнять, легким спиртовым раствором подсушить и, в принципе, дальше просто периодически поглядывать за тем, чтобы не попала инфекция, меняя повязку.
Дошли до дома бабы Априи, исполняющей роль участкового врача, не скоро, старушка жила на окраине деревни, особняком, почти на границе с лесом. Щупленькая, маленькая старушка с мимическими морщинками улыбчивого человека у глаз встретила нас во дворе, вытирая руки о серый передник, так как ковырялась на грядках в траве, высаженной на ее участке.
— Ай, детки мои! Ай, до чего ж хорошо вы, голубочки, смотритесь! — заголосила Априя, увидев нас. — Ай, вы мои хорошие! Ну-ка идите ко мне, я вам молочка налью!
— Ты б коньячку, бабка, мне накапала лучше, — пробурчал я тихо себе под нос.
— Конь-бяч-ку! — тут же во весь голос скомандовала маленькая Ви, услышав меня.
— Цыц! — одернул я ее, проходя во двор и подходя к дому.
Бабка Априя что-то ворковала, ей вторила Ви, я же сидел в углу, на лавочке, оглядывая покои местного эскулапа, впечатленный увиденным.
Покои старушки напоминали сеновал и лавку таксидермиста одновременно. Кругом, куда ни посмотри, висели, лежали, стояли различные пучки трав, корешков, веточек, какой-то коры, целая куча мумифицированных трупиков различных мелких тварей, от жаб до летучих мышей. Все это дополнялось кучей горшков с различными отварами, обдающими чуть ли не радиационным фоном, стойко разнося прогорклый запах и аромат разнотравья по дому.
- Предыдущая
- 5/87
- Следующая
