Школа для толстушек - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 58

• Предыдущая
• 58/83
• Следующая

Ксюша поняла, что в подземелье побывал Лева, увидев книги. Костик в жизни ни одной не прочитал, только букварь осилил от корки до корки.

– Ты как посмел? – напустилась она на мужа. – Кто тебе позволил ребенка эксплуатировать? Ты мне что обещал? Не смей Леву трогать!

– Я ни при чем! – оправдывался Костик – Он сам пришел!

– Конечно! – разорялась Ксюша. – В окно влетел! Где здесь окна? Ты мальчишку через пульт вызвал! Ключ только у меня! Закрою, и подыхай здесь! Не приду, пока в мумию не превратишься!

Костик был оскорблен в лучших своих чувствах. Он последние часы тешился педагогическим подвижничеством, а тут его с грязью мешают.

– Есть у пацана ключ! Открыл и пришел! Знаешь, зачем? За пистолетом! Вы там, – Костик потыкал пальцем в потолок, – ушами хлопаете, а мальчишка с жизнью покончить хочет.

– Что ты несешь? – поразилась Ксюша.

– Вот то! Он мне все рассказал, доверился.

Ксюша верила и не верила Костику. Слушала его хвастливый пересказ и не могла не отмечать факты, Костику неизвестные. Да, Левочка вундеркинд, так получилось. Мальчик Женя приезжает. Издевается? Деньги отбирает? Лева трусом себя считает? Ах, глупышка! В Интернете про самоубийства читает? Какой ужас! Мы ничего не замечали! Левочка, сыночек, как же ты страдаешь!

– Я, можно сказать, спас этого мелкого, – гордо заявил Костик, – а ты мне – мумия! Мумия! Я его жизни научил.

– Чему ты можешь научить? – растерянно проговорила Ксюша.

– Ты всегда меня недооценивала! Даже на мои похороны не пришла!

– А ты пригласил? – умно спросила Ксюша, чьи мысли были заняты Левочкой. – Что же нам теперь делать?

– Не дрейфь, матрешка! – Костика распирало от самодовольства. – С парнем все будет в порядке. Во-первых, я его драться научил.

Ксюша не стала спорить – навык полезный.

– Во-вторых, говорю ему лезь на стол!

– Что? Это ты придумал? Зачем?

– Точка обзора. – Костик выразительно постучал по лбу, намекая на Ксюшино тугодумие. Он не стал признаваться, что идея заимствована, приписал ее себе. – Другой взгляд на мир! Все букашки, а ты в козырях! Ксюш, залезь на стол, хочешь? – в душевном порыве предложил Костик.

– Спасибо, не надо!

Ксюша это упражнение, правда без пользы, уже выполняла.

– Может, ты и не такой дурак, – улыбнулась она.

– Да таких поискать! – стукнул себя в грудь Костик и попробовал развить успех. – Ксюш! Давай вспомним, как мы раньше? – Он стал приближаться к ней. – Я истосковался без бабы, а ты…

Костика остановил резко выставленный вперед кулак Ксюши, после быстрых манипуляций пальцами превратившийся в фигу.

– Видел? Выкуси! Только попробуй! Снова мумией станешь!

– Не хочешь – как хочешь, – быстро сдался Костик и вернулся на место.

Костик пресмыкался и заискивал. В нем почти не угадывался прежний самовлюбленный нахал и позер. Наружу проступили детские беспомощность и ранимость. И даже слабые пятна чего-то похожего на человеческую доброту и внимание к другим людям.

Говорят, жестокие тираны в тюрьме хнычут над занозой в пальце, душегубы подкармливают хлебными крошками голубей, а военные преступники сочиняют сентиментальные стихи. Насильники и убийцы, они, сами подвергнувшись насилию, изоляции и испытанию страхом перед расплатой, способны обнаружить в закоулках души простые человеческие радости.

Костика с корнем вырвали из сытой хмельной жизни, напугали до заикания, швырнули на помойку, теперь держали под землей взаперти, где он не знал ни дня ни ночи, а только непроходящий ужас быть обнаруженным и липкий страх смерти, Ксюша – его надежда и охрана, ниточка, связывающая с жизнью за стенами каземата. Он видел в ней ангела-спасителя с прекрасными чертами, прежде по глупости не замеченными.

– Не торопись, не уходи! – просил Костик. – Поговори со мной!

– О чем с тобой говорить, – пожала плечами Ксюша.

Но неожиданно для себя задержалась. Они стали вспоминать школьное детство. Это были странные воспоминания. Будто два человека много лет назад смотрели один фильм с единственным героем (Костиком, себя Ксюша воспринимала в отраженном свете), но содержание картины в их пересказе было совершенно различным. Костик напрочь забыл детали, врезавшиеся Ксюше в память. Она не могла вспомнить событий, о которых он говорил.

Костикова рубашка – ее порвали в драке. Ксюша удрала с урока, сбегала домой за иголкой и нитками. Зашивала под лестницей. Костик сидел рядом, по пояс голый, о чем-то болтал. Ксюша от волнения колола иголкой пальцы, не чувствуя боли. На рубашке остались едва заметные точки ее крови.

– Помнишь, я тебе рубашку чинила? – спросила она.

– Какую рубашку? – удивился он. – А как мы у химички из кабинета сперли перегонный куб, самогонки наварили и в школу принесли? Вот потеха была, когда все напились!

– Это в каком классе? Может, я болела тогда, в школу не ходила? Таньку Крючкову помнишь? Ты на спор тискал ее перед кабинетом завуча. Наталья Сергеевна вышла и говорит: «Ты почему, Самодуров, после звонка на урок девочку щекочешь?» Она сейчас в химчистке работает. Не завуч, а Танька.

Костик Таньку не помнил. А Ксюша будто нечаянно на уроке физкультуры запустила баскетбольным мячом Крючковой в голову, чуть ей шею не сломала.

Для Костика школьные годы – череда хулиганских подвигов, вроде клея, налитого на стул учителю, или дуста, насыпанного в аквариум с рыбками.

Его память услужливо выкинула из запасников случаи позора и конфуза. Костика все-таки иногда вызывали к доске, и одноклассники после его ответов лежали на партах от хохота. Не смеялась только Ксюша – жалела Костика.

«Лермонтов родился в деревне у бабушки, когда его родители находились в Петербурге», – заявит Костик и сначала не поймет, над чем гогочут, а потом делает вид, что специально пошутил.

Ксюша тоже не ходила в отличницах, но когда писали в классе сочинение, отдавала для списывания книгу Костику, чтобы он опять не сморозил какую-нибудь глупость, как в тот раз, когда написал, что глухонемой Герасим говорил только правду и плыл в лодке, гребя коромыслами.

Лесозаготовки в тюрьме были для Костика меньшим наказанием, чем школьные учебники – все эти задачки, параграфы, контрольные и диктанты. Получив аттестат, он облегченно перевел дух, и усадить его снова за парту не могла никакая сила. Он бы предпочел два года колонии одному учебному году.

Если бы Ксюша могла повторить свое детство, она бы постаралась выбросить из головы Костика и как следует занималась. Пусть не выучилась бы, как Ирина, не университет, а техникум закончила – хоть что-то! А сейчас смотрит на себя в зеркало – и видит физиономию без следов высшего или среднего специального образования. Нахальством, а порой и откровенным хамством маскирует свое невежество в разговорах с людьми. В этом они с Костиком похожи. Но только в этом.

Он не помнил даже того знаменательного дня, когда они впервые стали близки. Но прикидывался, что помнит.

– У тебя дома, на диване. Отец твой в питомник уехал.

– Нет, – отрицательно мотала головой Ксюша, – на моем диване потом было. А первый раз у вас дома. Мы с катка прибежали, ноги мокрые, сопли из носа текут. Твоя мама нас чаем с малиной напоила, а потом на работу ушла. Она всегда меня доченькой называла, даже до свадьбы. А я так и не смогла «мама» выговорить. Она в больнице умирала, последние дни без сознания, но все равно ужасно мучилась. Ты в тюрьме сидел. Когда я на свидание приехала, говорю: «Мама умерла», ты выругался – вот гадство – и спросил, привезла ли я теплое белье.

– Памятник ей на могиле поставлю! – воскликнул Костик. – Мавзолей отгрохаю!

Ксюша его не слушала, глядела в пространство и вспоминала:

– Кровать с железной сеткой, продавленная, как гамак, и скрипит, точно жалуется. Ноги у нас холодные, ледяные. Мне страшно, ты безумный, трясешься и кажется, что меня съешь. Больно и хочется, чтобы съел – рвал зубами, выхватывал по куску и глотал. Хочется жизнь тебе отдать, в жертву принести, раствориться. Затмение нашло. Я потом домой брела как пьяная. Зима, мороз, а мне кажется, что зеленые листочки на деревьях вижу. И что могу сквозь стену пройти или над землей подняться и по воздуху шагать. Коньки по дороге где-то потеряла и варежки.

• Предыдущая
• 58/83
• Следующая