Севка, Савка и Ромка - Шаров Александр - Страница 2

• Предыдущая
• 2/19
• Следующая

— Помочь? — спросил Толя.

— Отдыхай, педагог, еще наработаешься.

Развешивая корм, Юра рассказывал всякие разности о зверях. Говорил он о них строго, особенно подчеркивая недостатки характера. Енотовидную собаку порицал за вороватость: «Так и шарит по тетеревиным гнездам — самый никудышный зверь». Удода и сизоворонку обличал в нечистоплотности: «Красивые — фу ты, ну ты, — а в руки не возьмешь. Моя бы воля, я б их всех на летучих мышей променял — те работники».

— Хорошо, что не твоя воля, — лениво отозвался Толя.

— Много ты понимаешь, педагог! — усмехнулся Юра.

Бобры принялись за еду. Они брали в передние лапы отрезок ствола и деловито поворачивали его, острыми резцами снимая зеленоватую кору. Юра снова лег и натянул шинель, укрывшись с головой.

— Холодно что-то, и в затылке ломит, — проговорил он засыпая.

Толя положил руку на голову Юре, отодвинув чуб в сторону. Лоб был горячий, потный, даже волосы намокли.

Среди ночи Толя проснулся от громкого, необычно сердитого голоса Юры:

— Отделение, стройся!.. Лазгунов, за мной!.. Нетопырь — работник, конечно… нетопырь — работник!..

Глаза у него были закрыты, веки воспалены.

Толя попробовал разбудить товарища. Юра повернулся на бок и застонал.

В вагоне было душно. Толя с трудом откатил дверь теплушки. Светало. Мимо проносились поля, рощицы. Вершины елей выступали из белесого предутреннего тумана косоугольными парусами, и казалось, что деревья плывут вперегонки с поездом. Потом роща оборвалась, по краям пути потянулись строения; еще не совсем рассвело, и в некоторых окошках желтел электрический свет. Поезд приближался к крупной станции.

— Пить… — не открывая глаз, попросил Юра.

Толя отвинтил крышку от фляжки и приложил металлическое горлышко к губам товарища. Юра сделал несколько жадных глотков. Попив, он с трудом приоткрыл глаза и слабым, но довольно внятным шопотом проговорил:

— Не думай меня ссаживать, педагог. Даже не думай! Я скоро поправлюсь, а бобр тебя не послушается… Он зверь самостоятельный.

Поезд затормозил. Толя выскочил на ходу с фонарем в руке и, подняв его, подозвал дежурного, проходившего по первому пути.

…Когда Юру выносили из вагона, он снова очнулся, раскрыл глаза и попытался соскочить с носилок. Его удержали.

— Не имеете права! — бушевал Юра. — Я по заданию полковника!.. Толька, подтверди, что мы по заданию полковника! Мы бобров везем… Не имеете…

У него не хватило сил, и он замолчал на середине фразы.

— Двухстороннее воспаление легких, — проговорил доктор, обернувшись к Толе. — Хорошо еще — во-время захватили.

Толя услышал скрип осей, натужное дыхание паровоза, набирающего скорость, увидел вагоны, плывущие мимо, и бросился вдогонку. Он едва успел вскочить на тормозную площадку.

— Вот те раз! Чуть бобры без меня не укатили, — сказал он вслух, снимая с потной головы шапку.

Еще видно было, как над носилками поднимается в негодующем жесте рука, потом носилки исчезли из виду, пристанционные пути слились в один, потянулись перелески, за которыми поднималось воспаленно-красное солнце.

Перегон оказался длинным, и в свой вагон Толя попал часа через три. Прежде всего он по-новому, внимательно осмотрел хозяйство, оставшееся на его единоличном попечении. Справа вдоль стенки вытянулось одиннадцать клеток, в каждой — по паре диких бобров, отловленных месяц назад и еще не привыкших к неволе. Они встречали Толю ударами хвоста по полу и негромкими угрожающими звуками. За клетками расположился небогатый продовольственный склад — трава, стволы деревьев, ящик с отрубями, вода в бочонке. Поодаль, в углу вагона, стояла клетка с четырьмя ручными бобрами с фермы Брониславы Николаевны.

Толя сложил губы, как Юра, сжал зубы и выдохнул воздух, но, видно, шипенье получилось какое-то не такое и на бобрином языке ничего не означало: зверьки даже не взглянули в его сторону.

Давно надо было бы позавтракать, но хлеб и колбаса находились в Юрином вещевом мешке. Почувствовав, что он страшно голоден, Толя попробовал бобриного корма. Кора осины оказалась горькой, таволга — чуть сладковатой.

— Вот мы и побратимы… молочные, или, как по-вашему, осиновые братья, — невесело проговорил Толя.

Становилось жарко, крыша вагона накалилась, и бобры укладывались спать до ночи. Толя тоже лег у открытой двери; тут было свежей и прямо в лицо дул ветер. Близко перед глазами с огромной скоростью проносились кусты, прошлогодние решетчатые щиты для снегозадержания, полянки с желтеющей травой…

В голову пришли две строки, услышанные когда-то или только что придуманные:

В самом деле, «на радость иль горе?» Во всяком случае, начиналась поездка невесело.

Толя подошел к клетке с ручными бобрами. Они спали, сгрудившись в клубок, зарывшись мордочками в мягкий и густой мех. Дикие бобры спали беспокойнее. Что им снилось? Паводок, заливающий домик, построенный с таким трудом; волк, повстречавшийся на заветной тропе; течение, промывшее плотину? Да и вообще, снится что-либо бобрам?

Тихо, чтобы не разбудить бобров, Толя сказал:

— Ну вот что, ребята, до Куйбышева недалеко, а там нас встретит агент Зооцентра, перегрузит на самолет, и дальше мы с вами полетим в Сибирь, в таежную зону. Спите, набирайтесь сил, да и я посплю вместо обеда.

Говорил Толя, как советовалось в учебнике педагогики, отчетливо выговаривая окончания слов. Странно: наедине с бобрами он вовсе не заикался.

В Куйбышеве вагон отцепили и загнали в дальний тупик. Побежать за хлебом было нельзя: не на кого оставить бобров. Толя лежал на пыльной траве около пути, глотая голодную слюну и с тоской вглядываясь в белесое небо.

Агент явился под вечер. Это был широкоплечий человек в новеньком кожаном пальто, с полным лицом и пухлыми, по-детски оттопыренными губами. Точно догадавшись о Толином бедственном положении, он вытащил из кармана чистый носовой платок, расстелил его на земле и быстро разложил на этой маленькой скатерти батон, сыр, чайную колбасу, металлические стаканчики, установив посередине пол-литровку.

— Прежде всего закусим, предварительно выпив, как в нашей местности заведено, — проговорил он, наполняя стаканчики.

С непривычки и на пустой желудок Толя быстро захмелел.

— А как с самолетом? Когда полетим, Леонид Георгиевич? — все-таки спросил он про самое главное.

— Леонидом Георгиевичем пускай меня кто другой зовет, а ты попросту — дядя Леня, как в нашей местности заведено. — От водки лицо дяди Лени несколько отяжелело и выражало важность. — Ты меня — дядя Леня, а я тебя — молодой человек.

Неторопливо прожевав бутерброд, агент поднялся:

— Пошли воротнички смотреть!

Толя не сразу догадался, чего хочет дядя Леня.

— Шарики еще туго ворочаются, — добродушно улыбнулся агент. — Смажем дополнительно.

Пить Толе совсем не хотелось, но он постеснялся отказаться.

Когда после осмотра бобров вышли из вагона, агент удобно уселся на траве и, вытащив из кармана записную книжку, деловито спросил:

— Следовательно, сколько воротничков в наличности?

— Бобров? Двадцать шесть.

— А сколько в пути упокоилось под влиянием эпизоотий, стихийных бедствий и других научных явлений?

— Да ни один не «упокоился». Что вы говорите, дядя Леня! — растерянно улыбнулся Толя.

Агент вытер платочком пухлые губы, что-то тщательно зачеркнул в книжечке, спрятал ее в карман и, зорко взглянув на Толю, сказал:

— Не подохли еще, следовательно подохнут, по законам природы. Азбучная истина, молодой человек. Тем более что на самолет Зооцентр денег не отпустил и дальше приказано продвигаться малой скоростью. Подохнут… А мы ждать не будем, спишем, по законам природы, пятнадцать бобриков. — Агент протянул Толе широкую ладонь, и лицо его вновь стало не строгим, а ласково-снисходительным: — По рукам!..

• Предыдущая
• 2/19
• Следующая