Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 94

– В другой раз, сынок, Сашку разбудим.

– У-у! Вредный, ему, небось, втихаря показываете. Чтоб он силу против меня имел! Любимчик!

– Спите, Алеша. Завтра. Я обещаю, с тем условием, что вы обучите меня гнуть железные прутья в руку толщиной.

– Это не уговор, – взвился успевший улечься Леха, – а дурилка! Ежели кто по натуре маломощный …

Виконт засмеялся необычно весело и, судя по звукам, свалил Алексея.

– Обратно покус! – сокрушенно простонал Леха, – да где же это видано, чтоб не сила, а арихметика какая-то ломила?

– Скорее анатомия. Алеша, надо понимать, как устроены суставы, мышцы, сухожилия, нервы, есть множество уязвимых точек.

Виконт похлопал Леху по спине, явно отправляя ко сну. Тот скоро захрапел. Виконт же перекладывал какие-то вещи, и в темноте была четко видна его белая рубашка. Со дня начала пути он впервые оделся так.

– Виконт!

– Не спишь? – он подошел к печи и положил на нее локти. В свете луны, падавшем из окна, его волосы были совсем светлыми. Она погладила его по голове. Так захотелось, что преодолела страх, но он и не возражал:

– Спасибо. А теперь – спи.

– А Караваджо!? – воскликнула Саша.

– Караваджо? Разве я тебе уже не рассказывал?

– И вам не стыдно, Виконт? – Саша чуть не закипела. – Вы опять???

– А что, собственно такое? Стыдно? Почему? Ладно. Подвинься. – Он подтянулся и сел рядом с ней:

– О! Какой обзор! Парим над землей! Возвышенные мысли, они уже посетили тебя?

Саша подозрительно заглянула ему в лицо. Так и есть. Широкая ухмылка на губах, глаза весело поблескивают под приспущенными ресницами – не остыл еще от дурачеств с Лехой. Ну что за непостоянный человек! Вот, уже невозможно вернуть его к нужному настроению. Сейчас поболтает о пустячках и спрыгнет, сказав категорическое: «Спи!» И почему у него желание рассказывать возникает только в самые неподходящие моменты? Например, о Лувре и французских королях он рассказывал в трясущейся и подпрыгивающей на бугорках бричке. У нее просто переболталось все внутри, растрясло ужасно. И все-таки она жалела, когда они доехали до городка, Харцызска, кажется, потому что все кончилось: и рассказы, и его смех при каждом подскоке брички. Или, когда им пришлось провести на ногах три часа на вокзале, где людей было больше, чем муравьев в центральном муравейнике леса. Там Виконту захотелось вдруг поведать ей о Каспаре Хаузере, тайне его рождения и смерти. Сашу так захватило это повествование, что посадку в вагон она восприняла как досадную помеху.

Виконт, между тем, болтал с удовольствием:

– Печь! О! Наконец-то я, русский человек, сижу там, где мне полагается, – на русской печи. Предел мечтаний. Емеля! Этот молодой человек всегда был моим кумиром. А Илья Муромец? Тридцать три года на печи! Сколько грандиозных планов зародилось в этой позиции! Интересно, сидел ли на печи, набираясь силы, наш богатырь? Кстати, его не видно. Но слышно отлично. Алексей, повернитесь и закройте рот, как вам не стыдно, Вы же молодой! Не внемлет. Ну, я свой долг исполнил. Как там вьюга? Нет, вьюги, нет. Так, поговорим еще и о погоде. Есть умельцы, определяют по звездам, по небу, полету птиц… Я не из их числа... Ну что, уснула?

– Как я могу спать, когда вы тут кричите про погоду и руками размахиваете! – обиженно сказала Саша, опасаясь вместе с тем, что и это вдруг прекратится.

– Д-а-а… – Виконт вздохнул. – Итак, Италия, конец шестнадцатого века. Колыбель Bозрождения, она стала ареной варварских войн. Кризис, упадок, искусство не движется в развитии. Леонардо, Микеланджело, Рафаэль, Джорджоне, Тициан – боги, идолы. Новых гениев быть не может. Это мнение знатоков. Эпигонство – если не прогресс, то покой, повторение пройденного, как ты любишь говорить, Александрин. Но есть и другое слово в искусстве – «маньеризм»– вычурность, фальшь, изломанность. Это – реакция. Шаг назад от истины. Поняла? Хорошо поняла? А теперь… отвлекись от всего этого. Представь. Рим. Ночь. Дымные факелы, смутные тени, широкие плащи. Вдруг ссора, шум, лязг оружия. Центр столкновения – невысокий, большеглазый смуглый юноша, пожалуй, немного женственный. Но не в движениях, нет, только внешне. Он ловок, силен... Лучший образец итальянской красоты. Кровь, падают тела. Не пугайся, это не наш герой. Он пока победитель. Обидчики наказаны, но снова и снова они будут травить его, доводить до исступления. Его ненавидят. Преследуют. За что? Кто он – государственный преступник? Вор? Политик? Инквизитор? Нет, создатель прекрасного, художник. Микеланджелло Меризи да Караваджо.

Глаза Саши разгорались все больше с каждой минутой. Только бы не перестал внезапно, это он тоже умеет: «заболтался, достаточно на сегодня». Но Виконт, видимо, увлекся сам. Он говорил так, словно был с Караваджо рядом в скитаниях по Сицилии и Мальте, бежал из мальтийской темницы, оборонялся от наемных убийц Варейса в Порт Эрколе. Караваджо– бунтарь и мятежник от живописи, первый художник-реалист мира, тот, кому поклонялся Рубенс и которого не поняли до конца и много столетий спустя. Саша воспринимала эту необыкновенную фигуру через своего друга-рассказчика и потому понимала и оправдывала в нем все: и чрезмерно болезненное самолюбие, и вспыльчивость, принесшую ему скандальную славу авантюриста. Где-то прокричал петух, но Виконт продолжал, не прислушиваясь:

– …и ощущение, пусть в последний раз, полноты жизни… А после – «Давид с головой Голиафа». Может быть, тебе доведется увидеть эту картину – разгляди в ней сознание неотвратимости судьбы.

Он взглянул на разгоряченную вконец Сашу. Она стояла на коленях, прижимая скрещенные руки к груди, и прерывисто дышала.

– В самом деле, машу руками, кричу, как ты можешь спать? Спокойной ночи.

Виконт неслышно спрыгнул с печи. Саша умоляюще зашептала, чтобы он вернулся и поговорил еще, не оставлял ее переживать рассказ одну, объяснил что-нибудь. Но снизу раздалось:

– Спи-спи.

И Саше не осталось ничего, как уткнуться горячим лицом в тюфячок.

ГЛАВА 6. DEUS EX MACHINA?[65] НЕТ, ИЗ ТРАКТИРА…

– … Хватит! Это последний раз. Доиграем и пойдем на главную улицу, если эту кривульку можно назвать так. Может, сами договоримся о бричке. Я тебе говорю, мы так ехали, и было очень хорошо. Нельзя, чтобы Виконт один все время бегал по делам. Шестой день пропуска достать не можем! Или мы иждивенцы?

– Да кидай ты, Сашка! Будь те молоть. Чо томишь? Проигрываешь и хочешь мне башку задурить!

– Она у тебя давно задуренная!

– Че? А сам что ли лучше? Трус, трусишка, Сашец! Шелбанов испугался?

– У нас щелчки неравноценные. Несправедливо!

– Эт точно. Мне твои вроде комариных жиганий, а тебе мой – гроб и крест!

– Чего хвастаешь, объясни мне? Лучше воды принеси.

– Ты нет-нет, да забалабонишь тютелька в тютельку, как Викентий. Ты ему что, впрямь родня?

– А ты думал!

– Еще думать про тя. Че у Лехи, других делов нет? На те воды, хоть все ведро дуй на здоровьишко, братышок-михрютка!

– Сам ты хрютка эта самая! За воду – спасибо. Ну, теперь, пошли.

Вот уж не думала Саша, что будет знать каждую улочку, каждый поворот в какой-то Балаклее. Она и вообще не подозревала, что город с таким названием существует. А вот, поди ж, почти неделю гуляет по этим закоулкам. Одна или с Лехой. Только на «главную» улицу идет впервые. Уж очень неприятно на каждом шагу натыкаться на серые шинели. Виконт, к огорчению Саши, дома почти не появляется. Зайдет раз в сутки, выложит новости насчет добычи пропусков и вещественные результаты обменных операций, пошутит со всеми и снова пропадает. Бабу Капу он переместил к Саше, Леху – в бабушкину комнату, сам тоже укладывается там поспать несколько часов, не соблюдая дня и ночи. Никогда с ними не ест. Саша беспокоится. А вдруг он голодает, отдавая им последнее? Он кормит Леху так естественно, как будто тот и в самом деле член семьи. Не очень похоже, что сам голодный, хотя, вдруг Виконт просто очень выносливый? …Правда, именно он со смехом доказывал недавно, что чем сильнее мужчина, тем больше страдает от голода. И добавил, что, судя по аппетиту, лично он – Голиаф. Но ходит не страдающий, а довольно веселый. Забегая к бабе Капе, рассказывает смешные истории, дарит подарки. Один раз Капитолине Карповне – красивый вязаный широкий шарф, в другой раз Лехе – жилетку, тоже вязаную. Саша пошутила, что теперь ее черед, а Виконт не особенно шутливо ответил, что она и он обойдутся своими вещами. Видно, рассердился, что она напрашивалась на подарок…