Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 92

– Ну почему? Я – девочка, он – мальчик. Виконт! И стихи мне вечером тоже! Когда Леша спать пойдет. А я буду следить за своей речью. Что я там такое сказала, скажите, я исправлю. Вы просто мало разговариваете со мной последнее время... Я обещаю в будущем внимательно следить за построением фраз.

– Так. Теперь пошла цитата из грамматики Кирпичникова.

– Не вы ли ворчите, Виконт?

– Я, я ворчу. Знаешь, тымне почитаешь стихи. Мне тоже нужна духовная пища. Я люблю слушать, когда ты читаешь. Сегодня Беранже или Готье.

– Хорошо, хотите «L’Art» par Gautier?[57] А может « Art poétique» par Verlaine?[58] Только, Виконт, давайте, не только на французском! И русские. Ведь стихи – самая правильная, красивая речь. Вот и потренируюсь под вашим присмотром. Хотите Тютчева или Фета? Или вы все-таки не любите Фета?

– Не люблю. Знаешь, Сашенька, почитаешь Пушкина. Ты замечала, что французские поэты поверхностны рядом с ним. Их стихи прозрачны, изящны. Но они, как узор на стекле, за которым – жизнь.

– Просто, Пушкин наш. Ваш и мой. А вы подумали когда-нибудь, что у меня с ним одно имя? Хорошо, верно?

– Верно.

На них давно уже поглядывала какая-то женщина, видимо, имевшая отношение к хозяину. Саша, увлеченная разговором, только краем глаза отмечала ее настойчивое присутствие где-то неподалеку. Наконец, женщина решительно подошла к их столику. Улыбаясь, присела на тот же сундук, где сидел Виконт, и заговорила, с мягким украинским придыханием:

– Ось, дивлюся, що ви за людина така? Якщо хочете ще поїсти, чого ж мене не кличете? Сидить собі, розмовляє, нічого не робить[59]

– А вы, каких действий от меня хотели бы?– Виконт оглядел ее как-то по контуру и растянул губы в ответной улыбке.

Женщина, заслышав русскую речь, стала вплетать русские слова, возможно, считая, что полностью перешла на этот язык:

– А я к тому,– с коротким утробным смешком сказала она, – шо може хтось по наливке скучает, той що в погреби? Може бути, що так? А може бути, хтось поглядить на вси боки[60], чи не нравиться хто? – не сводя с лица Виконта взгляда, женщина сделала знак хозяину рукой.

Прослушать

– Вы, то есть? Я ведь смотрю уже, – тоже не отводя от нее глаз, заметил улыбающийся Виконт.

Хозяин поставил перед ними бутыль с переливающейся темно- малиновой жидкостью.

В «гляделках» принимала участие и Саша, в упор рассматривая женщину. Красивая! Сочная и стройная одновременно. Кожа гладкая, блестящая, глаза крупные и яркие, как сливы, щеки с румянцем. Да что же это? Неужели в ней нет никаких изъянов? Не может быть! Есть, есть, наверняка! Брови широкие, короткий носик – толстоват, на щеке – темная большая родинка, подбородок тяжелее, чем требуется по канонам изящества. Но, как назло, это ее совершенно не портит! И видно, знает, что красивая, такие томные тягуче-медовые движения! Самое неприятное, что на нее, Сашу, – никакого внимания. Хоть сгори от возмущения! Разговаривает с Виконтом, как будто сто лет его знала, да еще теребит кончиками пальцев обшлаг его тужурки! А рука Виконта даже не думает убираться!

– …Да, Серафима, Сима, Симочка для вас! Чи знаете, цей дом мне от чоловика остався, як наследство, не дарма ж я доглядала три года за семядисетилитним? Панасичу ось тепер здаю!

– Чему же вы смеетесь, раз ваш муж умер?– сурово, как обвинитель в суде, вставила свое слово Саша.

– Красивий хлопчик у вас какой! Не-е-жненький! От по кому дивчата помирать будуть!

– Не думаю,– засмеялся Виконт.

– Ий-богу, сама бы расцеловала! Задушила б просто! Ревнувать не будете? А може дочушка моя коли в него закохаеться…[61]

– Вряд ли мы задержимся здесь до этих времен!

Вот это он сказал правильно, но все равно Саша была недовольна ситуацией и возмущенно посапывала слегка заложенным носом.

– До цих, до тих, а поки поживите у мене, ради будете. Дом большой, светлий, покойний... Ви ж шукаете, я слыхала. – Она свернула округлым сдобным калачом руки на груди и потянулась. – От-дох-не-те…

Ведь хорошо. Саша так устала, еще неизвестно, что там найдет Леша и найдет ли вообще, а здесь, сама говорит, большой дом. И правда – чисто, уютно… Нет сил терпеть уже, кончились они, эти силы, даже высморкаться воспитанная Саша не может себе позволить при людях, а давно надо бы... Так хорошо, удачно, – убеждала она сама себя. Но, что же мучает ее в этой женщине, так, что расплакаться хочется?

Виконт оглянулся на Сашу, которая исходила тревогой, помолчал и с неопределенной полуулыбкой ответил:

– Да нет, пожалуй!

Серафима принялась его уговаривать. И опять, ничего такого – не хотела упустить явно выгодного жильца. Но чем горячее становились ее предложения, тем решительнее он отказывался. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, и сколько бы Саша гадала, в чем тут подвох у Виконта, если бы в сгустившиеся сумерки «залы» не вбежал запорошенный снегом, запыхавшийся, но радостный Леха.

– Раскатавасилося! Метет – во! Но Леха сработал! Все по фактуре! Старуха – мировецкая, хотя труха с ей сыплется без вопросов… От ведьма носатая, а домишко-то сдает! Мне уж невмоготу было. Куда ни ткнешься – обратно паразиты ошиваются. Врежу, думаю, хоть душеньку отвести, да тут ты, Викентий, встал передо мной, как лист перед травой, со своим наказом против колотушек, значит… Да еще и про страну распрекрасную... хотя, пусть се там бы и проживали. А че? И вот оно – тут же подфартило! Старушенция на отлете жизнь устроила и, грит,… хоть бы последний бандюган, да свой… – Леха шмыгнул носом то ли расчувствовавшись, то ли оттаивая. – А мы, рази, последние? Пущай, грит, чего хочут, того и делают в моем дому, и банька к тому же прилагается… А грабить, чтоб не очень, грит. Так рази мы будем? Мы че? Я ни-ни, а Викентий – антилигенция, ему не до того! Оттуда и лицо подозрительное для того гада оказалося! И где ж тот паразит теперя? В Харькове? А Викентий- антилигенция? Здесь, с Лехей, пуд соли делит напополамку! Да я такую антилигенцию за сотню фраеров…

У Лехи, по видимому, было и еще что сказать, если бы Виконт, зайдя сзади, не зажал, смеясь, ему ладонью рот и не подтолкнул в бедро коленом. Серафима тоже заливисто рассмеялась, а Леха, застеснявшись, надвинул шапку на лоб. Он так младенчески не понимает, что в действительности произошло в поезде, так накрепко прилепился к ним… Неужели до Петрограда доедет?

– В общем, я понял, – вытирая руку, а заодно и Лехину физиономию белоснежным платком, проговорил Виконт. – Пристанище есть. Так идемте: вечер, вьюга.

– Ось охота людям добираться до якойсь старой! – блеснула крупными зубами Серафима. – Так що ж? Насильно в рай не тягнуть!

Виконт с прежней улыбкой (Саша решила, что именно это и раздражало ее весь разговор – его непонятная улыбочка!), начал:

– Видите ли, Симочка, рай всегда…, – но не договорил и встал, – ну, всего доброго!

Еще и «Симочка»! Если бы не встал так решительно, то Саша, кажется, готова была устроить что-то, о чем бы сильно пожалела потом. Женщина еще раз потянулась и запрокинула голову, разметав по плечам длинные прямые волосы, лента, перехватывавшая их где-то внизу, соскочила…

– З Богом! Може бути, зайдете ще коли небудь погостювати?

– Что ж, в следующий раз – обязательно!– пообещал, выходя, Виконт, и Саша, чуть не впервые с удовольствием, отметила, что он очень часто нарушает свои обещания.

Леха сориентировался поздно, почти на пороге, зато, приметив Серафиму, посмотревшую на него вскользь, чуть не отвертел себе всю шею, оглядываясь.

На улице он, однако, принял вид презрительный:

– Подумаешь! Штучка! Видали мы… Гривой затрясла, а, Викентий? Ух ты! Подумаешь! А то че б ? Могли б…

Резкий порыв ветра бросил им в лица колючую снежную крупу. Мела настоящая метель. Ноги скользили по бугристой корке, сковавшей то, что недавно было грязными лужицами, сильнее, чем по гладкому льду.

– Далеко? – осведомился Виконт, и только снег помешал Лехе пуститься в пространное объяснение.