Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 72

У Лулу пересохло горло, она беспокойно заерзала на простыне. Мысли путаются, крутятся в голове с неприятной, болезненной настойчивостью. Как привести их в порядок? Отец расстреливает дезертиров за нежелание бессмысленно убивать людей, не являющихся их личными врагами. А, если бы были личными? Тогда убивать правильно? Дядя призывает поливать демонстрантов свинцом, товарищи готовят (и она знает об этом не понаслышке) оружие, тоже, видимо, чтобы лишать кого-то жизни… Тема убийств в последнее время обступила со всех сторон. Только Виконт всегда оставался уверенным в чем-то ином, и это было просветом в стене насилия и взаимной ненависти. Что же теперь? Если он тоже будет мечтать об убийстве? Просвет закроется?

Так хочется поговорить с ним обо всем этом, но разве они разговаривают по-настоящему в это лето? Может быть, виноват год разлуки? А может, ее действительно дикий характер? Они с Виконтом, конечно, видятся, и катаются, и гуляют – он очень любит ходить пешком далеко и достаточно быстро, может и побегать с ней, а может почитать что-нибудь по ее просьбе, рассказать. Внешне у них самые лучшие отношения. А на самом деле? Сколько раз она начинала серьезный разговор… Хотела объяснить, какое место он занимает в ее жизни и почему ей важно рассказать именно ему все, что беспокоит… Хотела дать понять, насколько жизнь ее стала бы яснее, вырази он свое отношение, подскажи, как действовать. Ей так нужно, чтобы он подумал о ней и ее проблемах! В конце концов, пусть, как бывало в детстве, впрямую разрешит какие-то ее действия или запретит. Но Виконт с удивительным упорством прерывает все ее тирады в самом начале, правда, мягко, полушутя, словно не желая в чем-то обидеть, переводит разговор на совершенно отвлеченные темы! Сегодня, как будто, наконец, собрался выслушать и что-то объяснить, но пришлось прервать разговор… А теперь… удастся ли вообще поговорить?

При всех, например, за столом, Лулу сама с трудом верит, что они с ним такие близкие друзья. Он разговаривает с ней абсолютно, как с другими, даже меньше, потому что всегда находятся домочадцы постарше, желающие обсудить с ним какие-нибудь дела. Сам он в последнее время,– еще и Петра никакого не было,– стал задумчивым, часто хмурым. Говоришь и чувствуешь, что мысли его далеко-далеко. Поэтому и не удается вести себя с ним, как она хотела бы. То болтает, как дурочка, о ерунде, то прорывается, как сегодня, совсем не то, что надо: «всегда надо поговорить, хочу быть с вами…». Лулу стало жарко – она соскучилась и нечаянно выболтала то, чего не следует, кому нужна эта сентиментальная болтовня! Он, наверное, тоже, как Петр, подумал: «какая назойливая»… Нет, не может быть, он хорошо, хорошо к ней относится! Ну, может, она и докучает ему иногда… Но ведь меньше, чем в детстве, сама удивляется, как тогда буквально проходу ему не давала. Он ведь сам, бывает, зовет ее … Надо только терпеливо ждать, обязательно позовет! А вдруг теперь, когда все это случилось, не позовет? Вообще, не до нее ему станет?

Какая бесконечная и жаркая ночь! По коридору кто-то долго ходил, топали, раздавались голоса. Но уже давно воцарилась мертвая тишина… Только, как заснуть, если ожидаешь, что не сегодня-завтра произойдет что-то страшное… Какой ненавистью блеснули глаза Петра, когда он сказал: «Я не помнил о вас» и насколько тяжелее был взгляд, которым ответил Виконт!

Все комками, и подушка, и одеяло, голова горит и, никак не найти удобного положения. Да еще отец должен приехать. Можно ли ждать, что станет лучше?

Июньский рассвет наступает быстро, но Лулу показалось, что такой тяжелой, долгой ночи не было и в декабре.

ГЛАВА 2. КОНСПИРАЦИЯ. СЛОВО. КУРГАНЫ .

Лулу подозрительно оглянулась на дом. Спокойно? Да, вроде. Рабочий момент для опытного конспиратора: представить себе то ч но, где кто сейчас находится. Тетка с Тоней производят ревизию клад о вых. С продуктами трудно даже обитателям Раздольного, а в Ростове, гов о рят, громаднейшие хвосты за хлебом, о Петрограде же вообще рассказывают ужасы…

Маман, – Лулу так и не стала звать ее просто мамой, тем более что это сокращение почему-то звучало в ней именно по-русски,– спит еще, не выходила... Братья, кажется, у дяди. Вот это уже опасно и непрофессионально! «Кажется» или на самом деле? По крайней мере, в другом месте она их не видела… Зато все ясно с самим дядей. Захлебывающийся смех Веры раздавался как раз где-то возле комнаты, выделенной ему. А это уже – почти гарантия...

Виконта она видела из своего окна: он против обыкновения, сам разбудил Пузырева и под руку провел его, спотыкающегося и нечесаного, на задний двор.

Местоположение братьев так и не уточнено... Все же идти приступать к выполнению задания? И тут она с облегчением заметила их силуэты, мелькавшие в окне. Ошибки не было, они у Петра. Значит, путь свободен, можно, никого не опасаясь и никого не подвергая опасности, пробраться к беленькой, покосившейся сторожке.

– Сань, зайди-ка с другой стороны!

– Зачем, дядя Гриша?

– Да просто здесь я покуриваю, на завалинке!

– Еще не пришли?

– Ты, Санек, лишних слов, давай, не говори и в лишнюю опасность себя не вторгай! Поглядела, кто где, упредила, что все тихо-спокойно – вот и лады, вот и домой беги. А там тихонько, осторожно приглядывай, чтоб дать знать, если что. Сама, чтоб в полном курсе была, а семейству, чтоб и невдомек, что ты настороже. Вот и славно выйдет! – дядя Гриша покивал в подтверждение слов своей круглой головой с пшеничными плотными волосами.

– А что они задерживаются? Вдруг что-нибудь случилось?

– Случись, меня б упредили, дело налажено, ночью, возможно, стану здесь на постой.

– Конечно, сюда никто не ходит, даже заросло все как! Но, если будет опасность, если приедут, – я прибегу и предупрежу.

– Часто бегать – это и тебе, и нам всем лишняя опасность, ну как проследят тебя! Пошли Антонину лучше, что ли. Она меня и так видала. Да только… вот дал господь язык без костей, как говорится. На пятак сделает, на рубль разболтает. Ну, Санюш, домой топай.

– Я хочу Ваню увидеть и Сережу… И послушать...

– Что за «хочу» такие? Снова в тебе барышня любопытная вылезла, да разве ж дело так делают?

– Любопытство здесь совершенно не при чем, ты напрасно так говоришь, дядя Гриша! Я же их друг, а Ваня – брат Тани, я спросить хотела…

Послышался осторожный кашель.

– Григорий, Григорий! – позвал Трофимыча надтреснутый, словно болезненный голос.

– Вот и Валентин! – Лулу пошла навстречу очень худому желтолицему человеку с резкими провалами на щеках. – Здравствуйте, Валентин, надо кого-нибудь встретить? Будет кто-то новый?

– Нет, нет, Шура, никого нового. Ты свое дело сделала, теперь, сделай такое одолжение, иди.

Лулу так и не дождалась Вани. В самом деле, не игрушки. Ведь, если дядю Гришу поймают, то даже при нынешних послаблениях в армии, о которых все говорят, сильно накажут, а совсем недавно, точно бы, расстреляли. Он – дезертир. Тот самый, которых проклинают в каждом благопорядочном семействе, и в газетах, и в гимназии. А она, Лулу, помогает этому человеку... Этому смелому, справедливому человеку, который борется за счастье народа вместе с Таниным отцом, братом, Сергеем и другими товарищами.

Увидев его после разлуки – грязного и небритого, она ужасно обрадовалась тому, что он вернулся живым и целым. Но горестно вздохнула и должна была согласиться, когда он назвал ее отца изувером. «Здесь я, потому, – разъяснил дядя Гриша, – что у себя в логове волк добычу не ищет». Лулу – против убийств, а отец ... еще свежо воспоминание о рассказе Софьи Осиповны, как он беспощадно расправлялся с дезертирами. Она и с товарищами всегда стремится поговорить о том, что всякий конфликт надо хотя бы попытаться решить без крови...без жертв. Но, наверное, не умеет быть убедительной – ее слова не принимаются всерьез. Ничего, надежда не потеряна … А в целом, ей уже доверяют, как взрослой. Именно ей поручили разузнать, как обстоят дела с садовым домиком. Она все тщательно разведала, высмотрела и написала Таниному отцу, что в заброшенной половине сада сейчас не бывает никто, не до этого, а покосившаяся сторожка выглядит совсем нежилой и заросла ежевикой так, что ни с одной стороны ее не видно. И это именно Александра Курнакова, дочь владельца имения, незаметно бродя по дому и саду в те часы, когда в сторожке собираются товарищи, сигнализирует им о возможной опасности.