Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 54

– Алексей Кондратьевич! Я разве не говорил вам вчера, что месяц не двинусь из Раздольного? Едете один. С Богом!

– Это не Алексей Кондратьевич, а я. Откройте, прошу вас, мне поскорее,.. раз вы не спите, я уже замерзла тут.

– И давно ты замерзаешь? Что ты тут вообще ищешь?

– Не очень давно…

– Заблудилась в темноте?

Дверь открылась, и Виконт, с подсвечником, вышел ей навстречу.

– Я просто за вами пришла, уже ведь утро!

– Что ты говоришь! – Виконт оглянулся назад, в темноту комнаты.

– Конечно так. Просто зима и темно, – она снисходительно рассмеялась, – уже восемь часов. И я пришла вам это сказать.

– Допустим, ты меня убедила, проспал. Как, очевидно, и все остальные, – он вошел на минуту в комнату и вернулся с часами. – Так. Десять минут седьмого. Спасибо. Здесь действительно прохладно. Ну, морозить я тебя не стану, придумаю что-нибудь похуже. Пошли вниз.

Услышав, который час,– кстати, это не было для нее такой уж неожиданностью,– Лулу сейчас же упала духом. Конечно, он отправит ее спать. Но, увидев с облегчением, что третий этаж они миновали, она сразу осмелела.

–Мы идем в столовую позавтракать? Лучше туда не пойти… Поймают же сразу!

Он покосился на нее особенно ярким в свете свечи глазом:

–Поймают, и что?

Они свернули в библиотеку, он зажег еще несколько свечей в настольном подсвечнике и показал на кипу бумаг на столе.

–Видишь эту гору? Это мое любимое занятие во время бессонницы. Кстати, до тебя она меня не посещала. Мы будем сидеть и разбирать почту за два месяца, – он сделал паузу и трагическим голосом добавил:

– Голодные. В темноте и холоде.

– А здесь, во-первых, не холодно, во-вторых светло… – весело ответила Лулу. – И потом действительно! Видите, как удачно, что мы встали пораньше, кто бы это разобрал? А вы всегда сами разбираете почту?

– Всег-да. Не пытайся меня разговорить, не выйдет.

Некоторое время он молча просматривал конверты и с невеселым выражением лица прочитывал бумаги. Лулу безмятежно перелистывала пришедшие с почтой журналы мод, сидя на ковре, и с удовольствием поглядывая на Виконта.

Вдруг он встал и вышел из библиотеки. Лулу сразу почувствовала, что очутилась в крошечном светлом мирке, окруженном пугающей темнотой. Она подошла к двери и крепко взялась за ручку. Вот оно, наказание хуже холода! За окном заскрипело как-то незнакомо… Такого звука она никогда не слыхала… Вдруг вспыхнула и потухла одна из свечей. Круг света на столе еще более съежился. Блики от камина заиграли на стене. И сочетание света от огня с зеленоватыми обоями создало неприятное, угнетающее чувство. Дверь дернулась. Лулу бросила ручку и, зажмурив глаза, прижалась к стене:

– Что еще такое? Что тут без меня произошло? – вошедший Виконт обвел взглядом комнату.

Лулу самой стало удивительно, чего она испугалась? Свеча погасла… Подумаешь!

– Огонь какой-то… – попыталась она все же объяснить.

– Огонь? Ты обожглась?

– Нет. Я так просто, кажется, испугалась.

– Чего? Ну, ладно, оставим эти глупости. Бери, – он протянул ей золотистый брусочек.

– Сыр. Хлеба не нашел. Кот, которого я побеспокоил, до сих пор орет в кухне. Голову я чуть не расшиб о полку. Свою голову, я имею в виду. На кота – наступил.

– Вам больно? Надо поскорее монетку-пятак положить!

– Чуть не расшиб, я сказал. Если бы это свершилось, то с тобой, виновницей моих злосчастий, я бы поговорил по-другому.

– Вы и так, с таким серьезным тоном сегодня, я вас с ним и не слышала еще!

– Ну и как, нравится? А я способен и на большее. Кстати предлог «с» здесь не при чем. «Вы говорите сегодня серьезным тоном». Вот как надо!

Лулу согласно кивнула и предпочла сменить тему:

– Какой вкусный-вкусный сыр!

Виконт выудил из розового конверта лист, пробежал глазами и усмехнулся: – Весьма интересное послание. Как думаешь, о ком?

– О вас? Почитайте мне, пожалуйста, можно?

– Можно,– с готовностью ответил он, – почитаю.

Он боком присел на стол и с выражением отчаяния и обреченности прочел следующее:

«Любезные родственники!

Сестра Евдокия, невестка Домна Антоновна, дети!

Вчера, в гимназии Берберова произошло происшествие, которое вопиет к небесам! Увы, содеяно оно нашей бедной, не осененной божьей благодатью, заблудшей овечкой, Александрой. Я была призвана ее удрученной наставницей, ибо другие родственники детки в удалении. И вот, пишу вам, скорбя всем сердцем.

Я долго щадила вас, а также уповала на раскаяние заблудшей овечки. Увы, такового не последовало: она с преступной настойчивостью преследует госпожу Флигелеву – даму с весьма высокими и ярко выраженными моральными принципами. Вчера неучтивость злосчастной детки перешла все границы: на досточтимейшую госпожу ею был обрушен град оскорблений, на кои та смиренно отвечала лишь зажатыми ушами». – Тут Виконт, как бы, слегка подавился, но чуть помедлив, продолжал еще более обличающим тоном:

– «Тем не менее, наиболее вопиющее из сказанного было ею донесено до меня в целости и сохранности, и поразило своей недостойностью и крамолой. Почтенная наставница была обвинена не боящейся кары Всевышнего деткой в несправедливости и злонамеренности. Я страшусь подумать, чего заслуживает нечестивица!

И все же молю вас о снисхождении к блуждающей впотьмах Александре, хотя не в одной дерзновенности к госпоже Флигилевой она повинна. На уроках ею неуместно читаются книжки цивильного содержания, в коридорах она предается передразниванию классной дамы и даже (Прости меня, Боже!) изображению позорных номеров местного цирка.

Я денно и нощно молюсь за спасение нашей детки и надеюсь, с Божьей и вашей помощью привести ее к смирению и покорности!

Молящая Вседержителя за вас, Софья».

Во время чтения Лулу несколько раз порывалась вмешаться, но Виконт останавливал ее движением руки.

– Госпожа Флигелева! Это же Мария Михайловна!– вскричала она, как только он закончил чтение, положил письмо в карман и посмотрел на нее, склонив голову к плечу. – Вот скажите, знаю я французский язык?

– Ну, предположим.

– Разве плохо?

– Знаешь.

– Она мне только четверки ставит! Ну, пусть. Но я обнаружила в классе таких девочек, которые совсем не знали, и чуточку позанималась с ними. Они так хорошо ответили, а она даже не послушала, а про помощь разузнала и устроила крик! – Лулу продолжила, выделяя все гласные, как Мария Михайловна, – «Курнакова! Может, мне закончить учительскую работу? Наконец-то вы облегчили мне жизнь! Вы, надо понимать, теперь госпожа преподавательница!» Я только чуть-чуть пререкнулась, что я не ей, а девочкам помогала, а ей бы помогать никогда не стала! А она вызвала Софью Осиповну. Зачем? Она же не моя родительница?

– Мда. Отношения, я вижу, у тебя с этими дамами накаленные. Но неужели у тебя по французскому не высший балл?

– Только четыре шесть раз. Это не высший. Но я ведь не отвечаю совсем ничего…

– То есть как? Ты еще и бойкот объявила этой Марии?

– А вы, Виконт, когда-нибудь учились в гимназии?

– Что, на мне настолько незаметны следы образования?

– Я подумала, может быть, вас учил дома кто-то очень умный… Если бы вы меня всегда учили, на мне тоже были бы заметны следы…

– То есть, заметно образование, хочешь сказать. Но я меньше всего хочу быть причиной твоего нежелания учиться в гимназии. Один человек никогда не сможет столько дать... Так. Дальше нам на кусочке сыра не продержаться. Пошли завтракать.

В доме давно уже хлопали двери. Из столовой слышались голоса и звон посуды. Когда Лулу, забежав наскоро к себе, явилась к общему столу, товарищ по заутреннему бдению уже сидел между Доминик и Дмитрием, а ей пришлось опять устроиться возле тетки.

Он рассказывал мальчикам, по-видимому, о поездке, но Лулу не могла поймать нить. Тем более, что разговор шел о линии Румынского фронта, полках и других вещах, малопонятных ей. Отправив позавтракавшего Коко с бельгийкой в спальню, к разговору подключилась мать. Она выглядела весьма довольной и стала спрашивать Шаховского о какой-то коляске. Братья и маман разговаривали с Виконтом наперебой и все были очень оживлены…