Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 48

– Тут Ароша со всем своим остроумием… тупым… – заливалась Маня, – лезет к Москвину и передает записку для этой девицы, а Москвин подумал…

Что подумал Москвин, осталось неизвестным, их перебил усатый швейцар, окликнув:

– Поди-ка, сюда, господин ищет кого-то из ваших.

– Я уже нашел, – тихо, но внятно прозвучало в ответ, и Лулу, оттолкнув Маню, как на крыльях полетела по лестнице к господину – Шаховскому. Ей так хотелось его обнять, но стеснительность не замедлила сковать ее руки и вложила в уста короткое: «Это вы!»

Виконт посмотрел на нее с шутливым подобием умильной улыбки, и так же шутливо ее согнав, сказал:

– Здороваться надо!

– Здравствуйте, Виконт, здравствуйте.

– Все. Этого достаточно. Не затягивай церемонии приветствий, мы и так почти опоздали.

Лулу оглянулась и заметила, что не только сестры Гинзбург, но и Лаврова перегнулись через перила, наблюдая за ней со второго этажа. И если бы не ослепляющее великолепие момента, почувствовала бы, как ее авторитет стремительно летит вверх.

Но она не смогла продемонстрировать во всей полноте дружеские отношения с необычным гостем. Тому была очень странная причина: она никогда не видела его в зимней одежде и не смогла сразу освоиться... Черная бекеша со светлой опушкой, похожая на охотничью, делала его каким-то неродным.

Шаховской помог Лулу одеться и протянул руку в кожаной перчатке к ее школьной сумке.

– Придется ехать, я рассчитывал на прогулку до спектакля, но не учел, что вас могут так сильно задержать.

– Это рукоделие. Мы шьем кисеты, знаете, что это такое?

– Примерно.

Лулу принялась объяснять, но он перебил:

– Знаю, конечно.

– А про какой спектакль вы говорили?

– А ты, я вижу, не ждала. – Он посмотрел на нее краем глаза. – Разве мы не договаривались?

Лулу запуталась в объяснениях, стараясь сказать сразу и то, что ждала, и то, что о спектакле не договаривались. Тем временем Виконт окликнул извозчика, подсадил Лулу, сел сам:

– Я что, тебе еще не объяснил, куда мы идем? Островский. «Снегурочка». Увидел афишу и подумал, что это неплохо. Не стану пересказывать содержание, только имей в виду – ты увидишь одну из самых поэтичных русских сказок.

Как спросить, он по делам был в Ростове и увидел афишу с поэтичной сказкой, которая входит в программу изучения русского языка в его представлении, или… может быть… приехал, чтобы пойти с ней?

– Значит, мы пошли в театр? – спросила она вместо этого.

– Поняла, умная девочка.

– А вдруг меня не пустят? – раньше Лулу никогда не интересовалась, можно ли гимназисткам в театр – это ей было ни к чему. Театр – не цирк и не зоосад. Туда запросто, без взрослых, не пойдешь.

– Из-за формы? Опасаешься? Ну, отменим, провожу домой.

– Нет, нет, я так хочу в театр! Я не знаю такого правила. Я просто спросила, я всегда мечтала… именно об этом… в театр.

Виконт посмотрел на нее, пожал плечами и сказал:

– Многовато местоимений.

Лулу поежилась, но предвкушение чего-то таинственного, необычного, дополненное сознанием, что он, несмотря на прохладный тон, вряд ли выскочит из пролетки, помогли ей задать вопрос:

– А там поют, танцуют?

– Нет, мы идем на драматическое представление. Поют – в опере, танцуют – в балете. Впрочем, в «Снегурочке» могут быть и хороводы, и песни, слава Яриле и прочее! Потерпи!

– А у нас, в гимназии делали спектакль про ребенка без родителей – сиротка это называется. Я была мачеха.

– Значит, имеешь представление.

– А сиротка была Агаджанова – она такая толстая и румяная. Когда она вышла и спела, что умирает от голода на морозе, все так похохотали увесисто, – вспомнила Лулу Тонино словечко. Виконт только брови приподнял.

– А еще она на голову выше меня, а я – ее злая мачеха, обижаю сиротку, представляете?

– Что же не наоборот? Любишь характерные роли?

– Просто так выбрали! А я, между прочим, побила эту Агажданову и в жизни настоящей, недавно совсем. На тех днях!

– Побила эту румяную великаншу? Хм… И стоило?

– Очень стоило. На всей земле она самая противная. Я бы и еще ей дала, но с ними надо словами.

– Конечно, вы же девочки! – Лулу с огорчением уловила нотки равнодушия. Вообще, он говорил, как бы, не вдумываясь, и не глядя на собеседницу.

Они приехали. Лулу сказала:

– Удивительно. Я столько живу в Ростове, но не представляла, что где-то здесь есть театр. Смешно?

– Смешно. Кстати, я тоже тут не бывал.

– Вы тоже первый раз в театре?

– Ты шутишь? Я сказал, что не был в Ростовском театре. Посмотрим, многого ли я лишал себя. Впрочем, это, кажется, гастролеры.

Из магазина, на вывеске которого красовались замысловатые головные уборы, вышли две богато одетые дамы, одна из них – под руку с солидным господином.

Вторая, та, на которую посмотрела Лулу, вдруг удивленно и оттого громче, чем, очевидно, хотела, сказала своим спутникам:

– Это же Поль Шаховской! Он что, в Ростове? И что это за ребенок с ним?

Она чуть приостановилась, другая, потянув спутника за локоть, тоже замедлила шаг, и обе поздоровались с Виконтом, похоже, собираясь начать с ним разговор. Но он, ответив легким кивком, прошел мимо.

– Это кто? Такие нарядные?

– Кто? – задумался на ходу Виконт, – затрудняюсь тебе ответить. Не помню.

Дальше спрашивать не было времени. Они едва успели снять верхнее, причем Лулу стянула понезаметнее фартук и подсунула его под стойку гардероба, пока Виконт отдавал одежду и брал номерок. Проходя мимо большого зеркала, Лулу посмотрела, как они выглядят. Какой же он большой там, в зеркале! Лулу ему чуть-чуть выше локтя. Оба они одеты не особенно нарядно. На нем тот самый «серый походный». Значит, все-таки, по делам здесь… Добрый друг, воротник рубашки апаш, поражает белизной… И как же красиво все это смотрится, он лучше всех здесь, подтянутый и спокойный. Лулу преисполнилась гордости, но мысли ее бежали вперед. Впервые в театре! Она была полна предчувствий.

Свет погас, едва они успели усесться на свои места, занавес потянуло вверх, и Лулу растворилась в сказочном зачарованном лесу, где красавица Весна с великолепными синими ресницами говорила с Дедом Морозом о дочке. Лулу ни на минуту не отрывалась от сцены. Как хорошо! Хотя все время немножко хочется плакать. Жалко бедных Бобыля с Бобылихой, жаль Купаву, ее обманул Мизгирь, и самого Мизгиря тоже жаль – ведь снежная девочка не хочет его любить… А уж саму Снегурочку жалко-прежалко. У нее холод в сердце, она не может полюбить никого.

Как Лулу удерживалась на самом краешке стула, да еще вся устремленная вперед, непонятно. Она раскраснелась и, кажется, вообще перестала моргать. Купава побежала топиться, а Лулу вцепилась в ручки кресла.

Свет зажегся, зрители стали расходиться. КАК??? Неужели все? Не может быть! Они же пошли к царю. Это должны показать. Она повернулась к своему спутнику за разъяснениями и только сейчас подумала, что он и не пытался ее как-то успокоить, что-то шепнуть, объяснить или хотя бы посадить нормально. Он даже не смотрел в ее сторону, а бесстрастно разглядывал зал, в настоящий момент – потолок.

– Это что, перерыв? – осторожно начала Лулу.

– Да, антракт.

– Как переменка в гимназии?

– Угу, – продолжая свой осмотр, согласился Виконт. – Ну, это все эклектика!

– Где? Кто? Это она виновата? Я такой не заметила!

– Нет, мы определенно отвыкли друг от друга, – покрутил он головой. – Эклектика к страданиям Купавы отношения не имеет. Это я так, себе.

– Значит, кончится все хорошо? Раз не имеет?

– М-м-м, нет. Для Снегурочки нехорошо.

– Как ужасно! А что же такое будет? Умрет?

– Здесь дело не в судьбе ее даже. Видишь ли, она неестественна среди людей, – он помолчал. – Ты как-то слишком прямолинейно воспринимаешь сказку, я бы сказал, событийно. Ты же большая уже, пора понимать – здесь символика, поэзия.

– Снегурочка, что же, никого так и не полюбит?

– Смотри сама. Только особенно безоблачного конца не жди. – Виконт вздохнул и с удвоенным вниманием стал рассматривать стены и потолок.