Собачье сердце (сборник) - Булгаков Михаил Афанасьевич - Страница 18
- Предыдущая
- 18/37
- Следующая
- Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? - осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом.
Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал предположение:
- А может быть, Зинка взяла…
- Что такое?… - закричала Зина, появившись в дверях как привидение, прикрывая на груди расстегнутую кофточку ладонью, - да как он…
Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом.
- Спокойно, Зинуша, - молвил он, простирая к ней руку, - не волнуйся, мы все это устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у нее на ключице.
- Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! - заговорил Борменталь растерянно.
- Ну, Зина, ты - дура, прости господи, - начал было Филипп Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук - не то «и», не то «е» - вроде «эээ»! Лицо его побледнело и судорожно задвигалась челюсть.
- Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией.
- Филипп Филиппович, - прочувственно воскликнул он, - я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель… Мое безмерное уважение к вам… Позвольте вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
- Да, голубчик, мой… - Растерянно промычал Филипп Филиппович и поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы.
- Ей-богу, Филипп Фили…
- Так растрогали, так растрогали… Спасибо вам, - говорил Филипп Филиппович, - голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок… «От Севильи до Гренады…»
- Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?… - искренно воскликнул пламенны Борменталь, - если вы не хотите меня обижать, не говорите мне больше таким образом…
- Ну, спасибо вам… «К берегам священным Нила…» Спасибо… И я вас полюбил как способного врача.
- Филипп Филиппович, я вам говорю!… - страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шепотом, - ведь это - единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать!
- Абсолютно невозможно, - вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович.
- Ну, вот, это же немыслимо, - шептал Борменталь, - в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали, дорогой профессор, как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная шутка. Но по моему глубокому убеждению, другого выхода нет.
Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул:
- И не соблазняйте, даже и не говорите, - профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, - и слушать не буду. Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами на «принимая во внимание происхождение» - отъехать не придется, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
- Какой там черт! Отец был судебным следователем в Вильно, - горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
- Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность.
Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мерси. «От Севильи до Гренады… В тихом сумраке ночей…» Вот, черт ее возьми.
- Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына… Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
- Тем более, не пойду на это, - задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
- Да почему?
- Потому что вы-то ведь не величина мирового значения.
- Где уж…
- Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я - московский студент, а не Шариков.
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на французского древнего короля.
- Филипп Филиппович, эх… - горестно воскликнул Борменталь, - значит, что же? Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана сделать человека?
Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил:
- Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение?
- Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! - с большим чувством ответил Борменталь и развел руками.
- Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве.
- А я полагаю, что вы - первый не только в Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде! - яростно перебил Борменталь.
- Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь: это никому не удастся. Конечно. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Finitа, Клим! - вдруг торжественно воскликнул Филипп Филиппович и шкаф ответил ему звоном, - Клим, - повторил он. - Вот что, Борменталь, вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как другу, сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не станете срамить меня - старый осел Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете - какое, тут, - Филипп Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, - но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где, - здесь, Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, будьте спокойны! Если бы кто-нибудь, - сладострастно продолжал Филипп Филиппович, - разложил меня здесь и выпорол, - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! «От Севильи до Гренады…» Черт меня возьми… Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов… Вы знаете, какую я работу проделал - уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается - зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
- Исключительное что-то.
- Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей.
- Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
- Да! - рявкнул Филипп Филиппович. - Да! Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели - какого сорта эта операция. Одним словом, я - Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего. Но на какого дьявола? - спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории Шариковской болезни. Мое открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош… Да, не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге. Москва беснуется… Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? - Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков, - исключительный прохвост.
- Предыдущая
- 18/37
- Следующая
