В родном городе - Некрасов Виктор Платонович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/56
• Следующая

– На что?

Николай медленно повернулся и посмотрел на парня: тот сидел и крутил пальцами ус.

– На все! Как я. Иначе свихнешься. Можешь мне поверить. У меня вот фрицы стариков и двух братьев на тот свет отправили. Понял? А я вот под трамвай не бросаюсь. Один инженер, другой полковник. В двадцать пять лет – и полковник. А? Не то, что мы с тобой. Ты кем на гражданке был?

Николай пожал плечами.

– Д-два к-курса физкультурного института.

Парень протянул руку, на ней не хватало пальца.

– Дай пять. Два сапога пара. – Он зло рассмеялся, сверкнув вставными зубами. – Будем знакомы. Сергей. Человек без профессии.

Он вынул из кармана толстую пачку денег и бросил на стол.

– Видал?

Пачка состояла вся из сотенных. Сергей небрежно сунул ее в карман.

– И я один. Ни семьи, ни жены, ничего… Могу все фимкино заведение купить. А завтра столько же будет. Понял?

Он придвинулся к Николаю. Его серые, широко расставленные глаза блестели, на лбу выступил пот.

– А наши там вперед идут, пока мы с тобой здесь… – Он вытер рукой лоб. – Будешь еще?

– Нет, – Николай прикрыл свой стакан ладонью. – Нарзану выпью.

Сергей усмехнулся.

– Фимка, дай-ка еще нарзану. Так на чем мы остановились? На женах, кажется?

Николай, сощурившись, посмотрел на Сергея. Хмель постепенно проходил.

– А ты женат? – спросил Сергей.

– Нет, – коротко ответил Николай.

– Совсем нет?

– Совсем.

– И не был?

– А что вспоминать, что было?

Сергей понимающе улыбнулся.

– Ясно. И давно?

– С сорокового.

– А знакомы?

– С тридцать девятого.

– Красивая?

– А бог ее знает. Разве в красоте дело?

– В красоте, – уверенно сказал Сергей и сдвинул фуражку на затылок. – А у меня вот нет жены. Не было и не будет.

Николай согласился: «Может, так и надо, все мы дураки в девятнадцать лет…» – и вдруг почувствовал, что случилось то, чего он больше всего боялся, что он дольше не может, что он сейчас все расскажет этому парню, которого он видит в первый раз и, может, никогда больше не увидит. И про Шуру, и про то как он бегал к ней каждый день из института на Осиевскую, через весь город – она работала на Кабельном чертежницей, – и про ее мамашу-старушку, которая все хотела, чтоб они поженились. «Я, – говорит, – старая, скоро умру, так чтоб увидеть еще…»

Сергей внимательно слушал, засунув пальцы в лохматую шевелюру, потом спросил:

– А сколько ей лет?

– Умерла. Сегодня только узнал, что умерла.

– Да не ей, Шуре твоей!

– Моей? – Николай попытался улыбнуться. – Дяди Фединой, а не моей.

– Ну, дяди Федина, черт с ним, я его не знаю. Лет двадцать пять?

– Двадцать четыре. Когда на фронт шел, двадцать один был. Теперь, значит, двадцать четыре. Три года прошло… Три года, – повторил он, – и три года верил. Письма писал. Как город освободили, раза три или четыре писал. И все впустую. Дом фрицы сожгли, она перебралась… И вот теперь дядя Федя…

Сергей опять подмигнул – это было у него чем-то вроде тика.

– А ты, брат, ни разу дядей Федей не был? А?

– Я? Дураком я был, вот кем я был…

Николай посмотрел на часы. Сергей протянул руку и закрыл ладонью циферблат.

– Не уходи!

– Мне к десяти в госпиталь надо…

– Да плюнь ты на госпиталь. Наваляешься еще. А мне говорить хочется… – Он перегнулся через столик и, обхватив Николая за плечи, задышал в самое ухо. – Я десять тысяч заработал. А говорить не с кем. Понимаешь? Не с кем…

Николай опять посмотрел на часы. Он никак не мог разобрать, сколько они показывают.

– А ночевать?

– Ночевать? Ты на пуховой перине будешь ночевать, понял? И утром тебе в постельку какао принесут.

Он вдруг откинулся и надвинул фуражку на глаза.

– Иди… Со мной связываться… Иди лучше.

– Ладно, – сказал Николай и заказал еще водки.

Сергей молча исподлобья следил за ним. Когда стаканы появились на столе, он отодвинул их и аккуратно прикрыл тарелкой от колбасы.

– Спасибо, капитан, – потом добавил совсем тихо: – Я давно никому спасибо не говорил.

Какой-то парень с лошадиным лицом, в кепочке с крохотным козырьком подсел к их столику и попытался завязать разговор. Сергей мрачно взглянул на него:

– Пей свое пиво и закругляйся.

Парень, торопливо допив свою кружку, ушел. Сергей поднял голову, посмотрел на Николая.

– Вот такие-то дела, брат… Пойдешь ты завтра себе потихонечку в госпиталь. Месяца два-три поваляешься на чистых простынках, а потом фью… Разведчик?

– Разведчик.

– По штанам вижу… Наводчик зорок, разведчик смел. Своих, вероятно, уже в Германии застанешь.

– Надо еще всю Польщу пройти.

– Пройду-ут… – Он потянулся, хрустнул пальцами и посмотрел на Николая. Глаза его стали серьезны, и хмель как будто совсем прошел. – Ну, а мне куда прикажешь деться, товарищ?

– Как куда?

– Вот ты на фронт, а я куда?

Он медленно отодвинулся, засучил штанину на правой ноге и показал протез – коричневый, кожаный протез, выше колена.

– Понял теперь?

Николай молча смотрел на протез. Сергей хлопнул по нему ладонью.

– Курская дуга, четыре «фоккера» на одного «Лавочкина».

Он опустил штанину и ногтем почистил прилипшую к ней грязь.

– А Васькины косточки даже собрать не удалось… А ты говоришь, дядя Федя, жена… Да ты завтра другую найдешь, захоти только. А где я Ваську найду? Я тебя спрашиваю: где я его найду? – Он встал, с шумом отодвинул табуретку. – Пойдем-ка лучше, капитан, я тебя с хорошими девушками познакомлю. Фимка, сколько с меня?

Они расплатились и вышли. На улице было темно, накрапывал теплый летний дождик. Был первый час ночи.

Николай долго потом не мог отделаться от какого-то неприятного ощущения, когда вспоминал проведенную с Сергеем ночь. Где-то еще пили, и пили много. Потом проснулся в незнакомой комнате. Долго не мог понять, как сюда попал. Голова трещала, хотелось воды. На маленьком столике у окна – оно выходило куда-то во двор, набитый автомашинами, – стояла наполовину пустая четвертинка, а рядом лежал огурец и записка, написанная красным карандашом на обрывке газеты:

«Опохмеляйся и топай в госпиталь. Я срочно уехал в Ростов. Если нужны деньги, возьми под кроватью, в чемодане. Ты хороший парень. Сергей».

Николай съел огурец – на водку он и смотреть не мог, – а через час он был уже в белом госпитальном костюме, и на температурном листе над его койкой появилась первая цифра – 36,8.

В палате, кроме него, лежало еще пять человек. Все пятеро попали в госпиталь не с передовой, как Николай, а по болезни: госпиталь был Окружной, и фронтовиков в нем было относительно мало. У двоих была язва желудка, у одного – пожилого майора – карбункул на шее, у другого остеомиелит бедра и у пятого – самого молодого – геморрой, доставлявший ему не столько физические, сколько моральные мучения, а остальным повод для бесконечных шуток.

Рана Николая, как это ни странно, оказалась в хорошем состоянии. Рентген показал, что раздробленная пулей плечевая кость начала уже срастаться, гипс решено было не накладывать, ограничились лангеткой, и надо было только раз в неделю, а то и реже ходить на перевязку. Зато нерв, приводящий в движение пальцы, был поврежден, и о полном восстановлении его раньше чем через пять-шесть месяцев, даже при самом интенсивном лечении, не могло быть речи. Иными словами, возвращение на фронт откладывалось надолго.

Товарищи по палате относились к Николаю хорошо, с тем особым уважением, с которым относятся к людям, раненным на фронте. Но он как-то мало с ними разговаривал. Ложился задолго до отбоя, в шахматы и домино не играл, а проснувшись, – он просыпался раньше всех, – долго лежал и смотрел в окно. После завтрака пролезал через дырку в заборе и устраивался где-нибудь на тенистых склонах стадиона, того самого, на котором когда-то сам занимался. Внизу, на зеленом поле, тренировались футболисты, и Николай следил за игрой, или читал, или просто лежал и смотрел в небо.

• Предыдущая
• 4/56
• Следующая