31 июня. Дженни Вильерс - Пристли Джон Бойнтон - Страница 13

– Замечательно! Благодарю вас, Тед Гиззард. Ну, а каково суждение деревни, как относится к этому важному вопросу сельское население, мистер Марлаграм?

– Молоко–яички–мед, раз–два–три–четыре–пять, цап–царап да хвать–похвать, хлев–подойник–маслобойня, гуси–гуси, га–га–га, загоняй скорей корову, ну–ка, выгони быка. – Марлаграм сыпал словами с фантастической быстротой, лицо его было серьезно и задумчиво. – В общем – нет, другой раз – да, особенно в апреле и сентябре, но по пятницам – избави бог!

– Понятно, – сказал Чидлуорт, хотя ему, разумеется, ничего не было понятно. – Принцесса Мелисента, ваша очередь: о каких новых возможностях думаете вы?

– Я думаю о Сэме, – твердо сказала Мелисента.

– Его только что сунули в темницу, – сказал Марлаграм.

– В темницу?

– В самую что ни на есть глубокую… Хи–хи–хи! Но не тревожьтесь, все обойдется.

– Господин ведущий, – начала миссис Шайни, – надо отметить…

– Да, да… чрезвычайно интересно, – в полном смятении сказал Чидлуорт. – Вы хотите сказать, Мелисента, что Сэм даст вам новые возможности?

– Не смейте называть меня Мелисентой, – оборвала его принцесса. – Вы не входите в круг моих друзей.

– Как домохозяйка, – сказала миссис Шайни, – и как председательница…

– Не вмешивайтесь! – резко сказала Мелисента. – Магистр Марлаграм, вы уверены, что Сэм в темнице?

– К порядку ведения, господин Чидлуорт, – возгласил Тед Гиззард. – Насколько я могу судить, стоящий на повестке дня вопрос ни в коей мере не предполагает замены общего частностями и безличного личностями…

– Да, конечно, мы учтем ваше замечание, – поспешил откликнуться Чидлуорт. – Но теперь…

– Опять–таки к порядку ведения, мистер Чидлуорт, – взял слово Марлаграм. – Насколько я могу судить – хи–хи–хи! – сексуальная возбудимость несовместима с неограниченными возможностями психического склада, благоприятствующими сложным и обильным словоизлияниям.

– Не уловил вашу мысль, – сказал Гиззард.

– Каковы ваши первые впечатления от Лондона, принцесса Мелисента? – спросил Чидлуорт, вытирая пот со лба.

– Если он невсамделишный, – сказала Мелисента серьезно и убежденно, – и вы все это сами придумали, почему он у вас такой ужасно безобразный и шумный и почему все люди такие озабоченные, или сердитые, или грустные? Или, может, все это – одно наваждение?

– Простите… как?

– Наваждение.

– Я тридцать лет участвую в тред–юнионистском движении,

– сказал Гиззард, – и, насколько я могу судить…

– Ох, да замолчите вы! – Мелисента повернула голову и увидела, что кресло Марлаграма опустело. Большая бурая крыса трусцой бежала по полу. – Магистр Марлаграм, магистр Марлаграм, куда же вы?

– Перемолвиться словечком с Сэмом. Хи–хи–хи!

– Возьмите меня с собой.

– Потом, моя девочка. Будьте в «Вороном коне» около шести. Хи–хи–хи!

– Хи–хи–хи! – отчаянным эхом отозвался Чидлуорт, почувствовавший (и не без оснований), что дискуссия вышла из–под его контроля. – Чрезвычайно, чрезвычайно интересно… и мы, конечно, пожелаем им всем удачи, удачи и еще раз удачи.

– Разумеется, – подтвердил Гиззард. – А теперь следующий вопрос. Наша телезрительница из Сэрбитона желает знать, не станет ли женщин в ближайшем будущем значительно больше, чем мужчин, и если да, то как именно это случится. Миссис Шайни, прошу вас.

– Говоря как домохозяйка, – сказала миссис Шайни, – а также от имени многих тысяч британских домохозяек, каждая из которых испытывает живое и глубокое чувство ответственности за наше ближайшее будущее, я отвечу: возможно – да, а возможно – и нет, но каким именно образом – сказать трудно. Вы согласны со мною, мистер Гиззард?

– Да – в ограниченном смысле и нет – в менее ограниченном и гораздо более широком смысле, хотя, заметьте, я бы не хотел высказываться категорически и безапелляционно. Но у нас в тред–юнионистском движении…

– По–моему, это глупости, – сказала Мелисента, поднимаясь с места. – Я ухожу. Прощайте.

По пути обратно в контору Филип Спенсер–Смит без передышки втолковывал Мелисенте, что ее поведение во время передачи, по всей видимости, закроет перед Уоллеби, Диммоком, Пейли и Туксом двери телестудии на ближайшие два года. Но все мысли Мелисенты были заняты Сэмом, брошенным в темницу, и она даже не пыталась делать вид, будто слушает его. Филип сказал, что, прежде чем сообщить о случившемся Диммоку, он переговорит с Энн Датон–Свифт. Но Энн на месте не было, и где она – никто не знал. Пегги тоже на месте не было, и где она – никто не знал. А в довершение всего Диммок ушел и никто не видел когда.

– Ну, это уж слишком, – сказал Филип Мелисенте. – Сперва Сэм…

– Я знаю, где Сэм, – промолвила Мелисента печально. – Он в темнице, у нас в Перадоре. Вы разве не слышали, что говорила та крыса? Это ведь был магистр Марлаграм.

– Да, но, видно, мне это не запомнилось, – осторожно сказал Филип. – Интересно, здесь ли еще доктор Джарвис.

Но, как выяснилось, доктор Джарвис сперва что–то долго и бессвязно объяснял насчет шкафа, а потом отправился на прием к одному из коллег в психиатрическую клинику.

– Вам придется повести меня в «Вороного коня», – сказала Мелисента.

– Ради бога, – сказал Филип. – Как только там откроют, лапочка. Но вам незачем ходить так далеко, если вы просто хотите выпить.

– Нет, я не хочу выпить. Я хочу к Сэму.

– Но ведь вы сами сказали, что он у вас в темнице, хоть я и ума не приложу, как это понимать.

– Если я не пойду в «Вороного коня», я не смогу увидеться с Сэмом в темнице…

– Ах, пропади оно все пропадом, прекратите вы когда–нибудь или нет? – закричал Филип, швыряя эскиз рекламного плаката для «Маминого пусика» в дальний угол комнаты.

Мелисента разрыдалась.

Темница и впрямь была самая что ни на есть глубокая. Сперва двое солдат спустились с Сэмом на обычную глубину, потом отворили какую–то дверь чуть не в фут толщиною, столкнули нового узника вниз по осклизлым каменным ступеням и замкнули за ним дверь. Скудный свет проникал через единственное крохотное оконце, пробитое высоко под потолком и совершенно недосягаемое. Это была мерзкая дыра. Здесь стоял тот характерный унылый запах, какой идет от старых журналов, сваленных в кучу где–нибудь на чердаке. Сэм присаживался то на сырой обомшелый камень, то на третью снизу ступеньку лестницы. Из темного угла, обследовать который у него не было ни малейшего желания, доносился стук падающих капель и странные чавкающие звуки, наводившие на мысль о каких–то живых существах. В общем веселого мало. К сожалению, этот вывод он сделал уже в течение первых двух минут, а за последующие час–полтора ни к каким новым выводам ему прийти не удалось. Он закусил так плотно и выпил так много, что в любом мало–мальски пристойном месте наверняка бы заснул, но здесь, в подземелье, было очень уж мокро и пакостно. Поэтому он только зевал и бранился.

Наконец дверь у него над головой отворилась, пропустив полоску света. Двое солдат, по–видимому весьма довольные собою, спустились по лестнице.

– Хлеб, – объявил первый солдат, подавая Сэму хлебец.

– Вода, – сказал второй, протягивая кувшин.

– Вот на чем тебе придется посидеть, приятель.

И оба загоготали. Сэм поглядел на них с отвращением.

– Ничего тут смешного нет.

– Да мы просто шутим, приятель, – сказал первый солдат.

– Это твой паек по темничному уставу. Но мы с Фредом – золотые парни, правда, Фред?

– Истинная правда, Джек.

– Гляди–ка, что мы для тебя спроворили на кухне, приятель. – Он достал пакет, доверху набитый ломтями говядины и ветчины и горбушками пирога. – Действуй. «Спасибо» говорить не обязательно.

– А ну, навались, браток, – сказал второй солдат, тот, которого звали Фред.

– Нет, спасибо, – ответил Сэм.

– Да ты что? – удивился Джек. – Такой харч, а он нос воротит.

– Свинья ты неблагодарная, – сказал Фред. – А мы–то думали, ты все глаза себе от счастья выплачешь, как увидишь эдакую благодать, правда, Фред? Ну, давай, начинай. Вот гляди, какой шикарный кусок ростбифа с кровью…