Волшебное наследство - Ржезач Вацлав - Страница 7
- Предыдущая
- 7/29
- Следующая
Вит и его пес были забыты и предоставлены сами себе. Под неистовый треск летавших туда-сюда головней они добрались до ворот дворца.
Тем временем волнение охватило весь лагерь. Сбегались рейтары и мушкетеры, саперы и алебардники. Повара вцепились друг в друга, почему — никто не понял, но это было уже неважно, главное, такое зрелище увидишь не каждый день — так разве можно его упускать? Дело в том, что повара, которых и теперешние вояки именуют свиными отбивными, были ненавистны солдатской братии испокон веку, начиная с Пунических войн и Гая Юлия Цезаря, а может, и с еще более ранних пор, откуда начинается история регулярных войск и военных походов.
Однако, как говорит пословица, где двое дерутся, третьему несдобровать: подбежавшие солдаты, вначале просто глазевшие на свалку, набросились друг на друга, и в одну минуту весь лагерь был перевернут вверх тормашками.
— Смотри, Лохмуш, вот это драка так драка! — сказал Вит, желая разбойникам, тяжко обидевшим его отца и обчистившим их лавку, получить по заслугам.
Но где же Лохмуш? Оставив своего хозяина, пес сводил счеты с теми, кто в свое время не скупился на пинки и удары. Он рвал и кусал, и если кто-то и оказался в этом сражении победителем, то им был Лохмуш.
Пострадали не только люди, разгромлен был весь лагерь. Валялись опрокинутые палатки, кипящая похлебка из перевернутых котлов лилась на ноги, обжигая и причиняя боль пострашнее, чем собачьи клыки.
Шум драки дошел до слуха бледного человека, засевшего в герцогском дворце. Вздрогнув, он вызвал начальника личной охраны, дабы узнать, что происходит на улице. Герцогу все мерещились бунтовщики, и если днем вид наемников уверенность ему придавал, то по ночам мрачные мысли брали верх — в это время любой, даже самый храбрый, чувствует себя одиноким, один на один со всеми опасностями. А герцог Густав, скажем прямо, особой храбростью не отличался.
Сейчас он расхаживал по просторной зале, приглаживая непослушные волосы. Вошел начальник охраны.
— Что там происходит? — взволнованно спросил герцог. — Бунт?
Начальник охраны был человек еще молодой, но его расписанное шрамами лицо выдавало необузданный нрав и любовь к дракам. Отец его был городским живодером, и пареньку казалось, что ему на роду написано всю жизнь заниматься усмирением других. Он чувствовал себя униженным в глазах своих друзей, хотя никто из них к тому повода не подавал. Так он и стал одним из тех, кто помог Густаву захватить власть; превосходно проявив себя в этом деле, он получил в знак благодарности место начальника личной охраны.
Услышав вопрос испуганного герцога, начальник охраны презрительно усмехнулся:
— Бунт? Да кто в этом городишке способен на бунт? Они же трусы, ваша милость. Всякие там дубильщики, суконщики, шапочники, галантерейщики, колесники, пекари и черт знает кто еще — короче говоря, шушера; да у них коленки дрожат, стоит им меч в ножнах увидеть, а уж если из ножен вынуть, они тут же грохнутся без чувств. Впрочем, большинство вас любит, а тем двум-трем недовольным мы уж как-нибудь сумеем доказать, что без вашего разрешения они и чихнуть не смеют.
Слушая такие речи, герцог мало-помалу успокаивался. Уже спокойно проведя рукой по волосам, он как мог выпятил грудь (герцог из-за низкого роста ходил на высоких каблуках) и осведомился тоном могущественного владыки, которого зря побеспокоили:
— Что же в таком случае происходит?
— Ваши солдаты подрались.
— Из-за чего?
— Не знаю, ваша милость. Начали вроде бы повара, а сейчас дерутся все, и никто их унять не может. Боюсь, никто и не пытается, потому что схватились даже офицеры. В лагере все вверх дном: котлы опрокинуты, костры разбросаны, палатки повалены. В людей словно бес вселился.
Побагровев от гнева, герцог воскликнул:
— Вызвать мою охрану, я пойду и утихомирю их сам!
В отряд охраны герцога входило сто пятьдесят отборных головорезов, которые по приказу герцога не пощадили бы и отца с матерью, если бы те у них были. Телохранители построились так, чтобы оставить для герцога место в середине, и когда их повелитель вышел из комнаты, процессия направилась к воротам.
Звуки побоища донеслись до подземелья и башен замка, где в темных камерах, куда свет и воздух проникали только через узкие зарешеченные оконца, томились пленники герцога. «Это восстание!» — решили они, и сердца их забились быстрей. В некоторых камерах находилось по несколько человек, они стали тесным кружком, обняв друг друга за плечи, и напряженно прислушивались к звукам боя. Или пытались дотянуться до зарешеченных окон и выглянуть наружу. Настоящих преступников среди заключенных было мало. Тюрьма была забита врагами герцога, а врагом его становился всякий, кто осмелился воспротивиться герцогскому указу или высказаться о повелителе неодобрительно. Герцогские осведомители писали доносы и частенько называли тех, на кого сами имели зуб и на ком хотели выместить злость, — много мучилось здесь невинных людей, оторванных от родных.
Тем временем герцог, окруженный когортой наемников, достиг ворот и вышел на площадь. Он не обратил никакого внимания на мальчика в странной шапочке и на собаку, стоящую рядом с ним, — так поразила его картина хаоса.
— Гаркни на них, пусть немедленно прекратят! — набросился герцог на начальника охраны.
Хотя голос у того был зычный и напоминал рык льва, заглушить шум битвы и привлечь к себе внимание ее участников ему не удалось. Тогда он приказал трубачам протрубить тревогу.
Пятеро молодцов вскинули вверх длинные блестящие трубы. Пронзительный звук оказал действие волшебной палочки. Дерущиеся тут же прекратили драку и застыли будто вкопанные. Те, кто катался по земле, схватившись врукопашную, оттолкнув друг друга, вскочили как ошпаренные.
Возбужденные потасовкой и одуревшие от побоев, они шатались, как пьяные, и непонимающе таращили глаза. Что такое, что будет дальше, почему нам помешали объясниться друг с другом? Господи боже мой, да ведь это сам герцог, он нам задаст! Люди добрые, и чего мы вообще дрались-то?
Когда лагерь успокоился, герцог приступил к расследованию. Вызвав офицеров, он пытался дознаться, с чего все началось. Но и офицеры, вовлеченные в драку, как и их подчиненные, пожимали плечами, не в состоянии ответить ничего путного. Кажется, больше других виноваты повара — по крайней мере, с них все началось.
Герцог был вне себя. На лагерь страшно было смотреть: он выглядел так, как будто здесь и впрямь разыгралось сражение. Остались сплошные руины.
— Значит, повара? — взревел герцог. — Позвать сюда поваров!
Собравшиеся повара понуро выстроились перед своим повелителем.
Они выглядели хуже всех, жалко было глядеть на этих толстяков, оборванных, разукрашенных синяками, с опаленными бородами и расцарапанными лицами.
— Ну-ка, отвечайте, любезные, — начал герцог ласково, но, впрочем, вскоре перешел на рев, — кто из вас придумал эту забаву? Говорите, мерзавцы, не то прикажу держать вас в оковах, пока не почернеете, а потом повешу! Отвечай! — Он показал тонкой, изукрашенной золотом тросточкой на самого толстого повара.
Вздыхая и всхлипывая, как мальчишка, застигнутый на чужой груше, толстяк поведал, с чего, собственно, началась всеобщая свалка. Посередине повествования он замолк и вытаращил глаза, будто увидел привидение.
— Да вот же он, этот малец со своим псом! — воскликнул повар, показывая на Вита, который все это время стоял неподалеку, с любопытством наблюдая за происходящим.
Мальчик не знал за собой никакой вины. У ног его сидел Лохмуш, который вернулся, как только кончилась драка.
— Это он во всем виноват, — орал повар, — не будь его и того лохматого чудовища, ничего бы не случилось!
Повернувшись к мальчику, герцог указал тростью на место перед собой:
— Подойди сюда.
Вит приблизился. Он не испытывал никакого страха. Лохмуш, разумеется, плелся следом.
Вит впервые видел герцога так близко. До этого мальчик лицезрел своего повелителя только однажды, когда тот ехал по городу, величественный, в пышных одеяниях, на прекрасном вороном коне, окруженный телохранителями, никогда не оставлявшими его. Вит был потрясен этим зрелищем, как и все остальные мальчишки в городе, и мечтал быть на месте герцога. Однако сейчас, когда он стоял от владыки в трех шагах, а тот не сидел на коне, Виту показалось, что в герцоге нет ровно ничего величественного и ничего, внушающего страх. Собственно говоря, Виту этот человек был противен — так смешон был он в своей широкополой шляпе со страусиными перьями, которую, похоже, даже не сумел как следует надеть.
- Предыдущая
- 7/29
- Следующая
