Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Нагорный Алексей Петрович - Страница 85

• Предыдущая
• 85/182
• Следующая

Ему ничего не стоило подкрасться к ним, попытаться обезоружить или убить. А что потом? Допустим, он сумеет пройти по территории лагеря и не привлечет к себе внимания. Допустим даже, что ему удастся обнаружить Колю и прийти к нему на помощь. Сколько они продержатся вдвоем? Пять минут? Десять? Конец все равно неминуем… А еще через полчаса, когда придет отряд, начнется тяжелейший бой и десятки красноармейцев и милиционеров сложат здесь свои головы только потому, что он, Коломиец, оказался неумелым, не смог перехитрить противника, не смог найти точное решение, которое привело бы к максимально бескровной победе.

Часовые лежали в трех метрах перед ним. Ни о чем не догадываясь, положив головы на стволы изготовленных к бою винтовок, они лениво переругивались. И Коломиец решился. Он вышел из кустов, негромко сказал:

— Спокойно, не стрелять!

Бандиты вытаращили глаза, не в силах опомниться от неожиданности, и, не давая им прийти в себя, Коломиец продолжал:

— Я — уполномоченный Объединенного Госполитуправления Алексей Коломиец. Проводите меня в лагерь. Можете не опасаться, я один, а мое оружие… — он отшвырнул маузер далеко в сторону. — Вот.

Бандиты переглянулись.

— Шлепнуть его к чертовой матери, — с испугом сказал один.

Коломиец замер. Сейчас он целиком и полностью был во власти этих людей. Если они решат его убить — помешать этому он не сможет. «Неужели я неправильно рассчитал? — подумал он. — Неужели ошибка, смерть?»

Второй бандит, помоложе, смерил Коломийца с головы до ног и неожиданно сказал:

— А я, допустим, Николай Второй… Чем докажешь?

— Глядите. — Коломиец бросил им служебное удостоверение.

— Точно, — сказал второй. — Он из ЧК. Отведем его?

— Шлепнем, — с тоской повторил первый.

— Ведите меня в лагерь, — настаивал Коломиец. — Есть разговор.

— Руки на затылок! — скомандовал молодой. — Вперед, шагом марш!

Они шли по лагерю, и с каждым мгновением их окружало все больше и больше людей. Лагерь загудел, как растревоженный улей, послышались выкрики:

— Гепеушник это! Смерть кровопийце! За ноги его! На сосну!

Коломиец остановился:

— Чего орете? Я один, без оружия! Стыдно так трусить, мужики!

— Убить его немедленно! — сквозь толпу протиснулся Лысый. — Отведите и расстреляйте, — приказал он. — Вместе с тем оборотнем.

— Первое! — крикнул Коломиец. — Дайте сказать, убить нас вы еще успеете, потому что до подхода частей ОГПУ и милиции осталось, — он посмотрел на часы, — минут двадцать-тридцать. Я требую, — повысил он голос, — чтобы вы меня выслушали, а потом поступайте, как знаете… Отберите оружие у этого плешивого: у него нервы слабы…

Лысый схватился за наган, но его обезоружили.

Коломиец продолжал:

— Мужики! Вы сеяли хлеб и лен, занимались мирным трудом! Зачем вы поддались на агитацию врагов народа? Что общего у вас с кулачьем, которое обожралось и опилось вашей же кровью? Большинство из вас втайне мечтает вернуться в свои избы и жить мирно, забыв о кровавом прошлом! Я даю вам слово сотрудника ГПУ и большевика, что те из вас, кто не запятнал себя кровью активистов, погромами и поджогами, чьи проступки перед Советской властью не носят характера особо опасного преступления, — те получат полное прощение, а всем остальным в случае добровольной сдачи будет оказано судом максимально возможное снисхождение!

Кто-то выстрелил.

— Вы можете меня убить, — негромко сказал Коломиец, — но я не боюсь вас! Я прошу внять голосу разума, прислушаться к моим словам! Земля стоит без хозяев, разрушаются дома, вас ждет работа для собственного блага! Не верьте провокаторам, которые льют грязь на политику Советской власти! У нас не было и нет других целей, кроме одной: всему народу дать зажиточную, счастливую жизнь! — Коломиец вытер пот со лба и замолчал.

Молчали и бандиты. Лысый попытался вырваться из рук своих подчиненных, но его держали крепко.

— Пока вы чешете языки, — яростно выкрикнул он, — ГПУ окружает нас! А потом просите пощады, — насмешливо улыбнулся он. — Вас пощадят. Каждому будет по девять граммов пощады!

— Он верно говорит! — не давая никому опомниться, крикнул Коломиец. — Кроме одного: пощады не будет ему, а в остальном мое слово — закон! Мужики! Сдавай оружие!

Свалка и стрельба, которые вспыхнули в двух-трех местах, уже ничего не могли изменить. Гора винтовок, обрезов, наганов росла с каждой секундой. Через несколько минут привели Колю. Коломиец сам развязал его и обнял. Оба молчали, потому что бывают минуты, когда слова совсем не нужны.

Через тридцать минут, как и предполагал Коломиец, подоспел Басаргин с отрядом.

На станцию Колю и Машу снова вызвался везти Басаргин. Перед отъездом пришел Тихон, привел пацана — сына Лукича.

— Мне путевку дали, — сказал Тихон. — В детский приют. Для него. Я бы его себе взял, да надолго в больницу ложусь, гложет меня хворь. Довезете? До Пскова.

— Довезем, — Коля посмотрел на Машу. Она без слов поняла его:

— До Питера довезем. Как тебя звать?

— Генка, — отозвался мальчишка.

— Будешь жить в Ленинграде, на реке Фонтанке, — улыбнулся Коля. — Учиться пойдешь…

— Пойду, — кивнул Генка.

— Ну и поехали, — Коля пожал руку Тихону и вдруг увидел Коломийца. Тот что-то кричал и махал рукой.

— Слушай, — Коломиец запыхался и несколько мгновений не мог говорить. — Только что я связывался с Псковом. Они все знают, уведомили твое начальство в Ленинграде. Слушай, Кондратьев, здесь твои родные места, ей-богу, оставайся! Будешь нашим уполномоченным по всему району! ГПУ нужны талантливые кадры!

— Хватит для ГПУ и тебя, — пошутил Коля. — Уголовный розыск тоже, знаешь, нельзя оголять. Приезжай к нам в Ленинград, и я тебе гаран… — он беспомощно оглянулся на жену. — Как это?

— Гарантирую, — улыбнулась Маша.

— Во! — Коля кивнул. — Почетное и боевое место в нашем аппарате. Нам такие ребята, как ты, — ох, как нужны!

И поняв, что серьезный разговор все равно обратился в шутку, оба рассмеялись.

…Телега мягко переваливалась на ухабах проселка. Коля смотрел на жену, на Генку и думал о том, что те десять лет, которые прошли со дня его отъезда из Грели, — прожиты недаром, и пусть они были подчас невозможно трудными, другой жизни Коля уже не мыслил, ибо ощутил всем сердцем, что именно в этих трудностях, в этой вечной, ни на секунду не ослабевающей борьбе, наверное, и заключено лично его, Коли Кондратьева, счастье.

• Предыдущая
• 85/182
• Следующая