Шпион, или Повесть о нейтральной территории (др. изд.) - Купер Джеймс Фенимор - Страница 79

• Предыдущая
• 79/96
• Следующая

— Этот анабаптист, методист, квакер или как его там зовут, словом мошенник псалмопевец, совсем напугал беднягу рассказами о кипящей сере и вечном пламени. Пойду-ка к нему и подбодрю его разумной беседой.

— Я слыхал, что от страха люди белеют, — сказал солдат, делая шаг назад и так тараща глаза, что они чуть не вылезли у него на лоб, — но сейчас королевский капитан, кажется, почернел!

Дело в том, что Цезарь не слышал замечаний говорившего вполголоса Мейсона, а так как страх его все усиливался и он хотел знать, что ему грозит, то он осторожно сдвинул парик с одного уха, чтобы лучше слышать, забыв при этом, что цвет кожи может его выдать. Часовой, не сводивший глаз с заключенного, тотчас это заметил. Тут и Мейсон обратил внимание на это обстоятельство и, отбросив всякую деликатность по отношению к несчастному собрату по оружию или, вернее, забыв обо всем, кроме позора, грозящего его отряду, кинулся в комнату и схватил за горло насмерть перепуганного негра; а Цезарь, поняв, что они разглядели цвет его кожи, и зная, что теперь ему не миновать разоблачения, едва услышал громкие шаги Мейсона, как тотчас вскочил со стула и забился в угол.

— Кто ты такой? — закричал Мейсон, стукая старого негра головой о стенку при каждом вопросе. — Кто ты, черт тебя подери, и где английский офицер? Отвечай же, негодяй! Говори, чучело, не то я вздерну тебя на виселицу!

Цезарь держался стойко. Ни угрозами, ни тумаками лейтенанту не удалось вырвать у него ни слова, пока тот не изменил тактику и, подняв ногу в тяжелом сапоге, не нанес невольнику сильный удар в самое чувствительное место — в голень. Тут даже твердокаменный человек не мог бы потребовать, чтобы Цезарь дольше терпел такие мученья, и бедняга сдался.

— Что вы, масса! Вы думаете, я ничего не чувствую? — закричал он.

— Боже праведный! Да ведь это старый слуга-негр! — воскликнул Мейсон. — Ах ты, плут, где твой хозяин? Кто этот проповедник? — И он хотел возобновить нападение.

Но Цезарь завопил, прося пощады и обещая рассказать все, что знает.

— Кто этот проповедник? — повторил драгун, поднимая свою ужасную ногу и держа ее наготове для нового удара.

— Гарви, Гарви! — кричал Цезарь, прыгая с ноги на ногу и пытаясь увернуться от сапога.

— Какой Гарви? — нетерпеливо вскричал лейтенант. — Говори, черная образина! — И, дав волю ноге, угрожавшей негру, с размаху отвесил ему тяжелый удар.

— Бёрч! — завопил Цезарь, падая на колени, и крупные слезы покатились по его лоснящемуся лицу.

— Гарви Бёрч! — как эхо, повторил лейтенант и, отшвырнув старого слугу, бросился вон из комнаты.

— К оружию! К оружию! Пятьдесят гиней за голову шпиона-разносчика! Не давать пощады ни тому, ни другому! На коней! К оружию! Вперед!

Поднялась суматоха: драгуны, спеша и толкаясь, бросились толпой к лошадям, а Цезарь поднялся с пола и принялся осматривать полученные им повреждения. К счастью для него, на этот раз ему расшибли только голову, и он решил, что дешево отделался.

Чтобы скрыться в горах, разносчику и капитану надо было проехать с полмили по открытой дороге, которая была отлично видна из дверей дома, недавно служившего Генри тюрьмой: она тянулась вдоль плодородной долины, доходившей до самого подножия гор, вздымавшихся впереди отвесными скалистыми уступами; здесь дорога резко поворачивала вправо и, петляя по извилистым ущельям, исчезала среди горных склонов.

Желая подчеркнуть расстояние, отделяющее священнослужителя от невольника-негра, Гарви ехал впереди, сохраняя спокойный, важный вид, соответствующий его роли. Справа возле дороги были раскинуты палатки, где отдыхали пехотинцы, о которых мы говорили выше, а неподалеку от них мерным шагом расхаживали часовые, охранявшие лагерь.

Первым побуждением Генри было пустить лошадь галопом, чтобы поскорей ускакать от них и избавиться от смертельной тревоги за свою жизнь. Но едва он рванулся вперед, как разносчик тотчас остановил его.

— Стойте! — закричал он и, быстро повернув свою лошадь, преградил ему путь. — Вы что, хотите погубить и себя и меня? Не забывайте — негр должен ехать позади своего хозяина. Вы, кажется, видели драгунских кровных скакунов: они стоят оседланные и взнузданные на солнышке перед домом. Долго ли продержится ваша жалкая голландская кляча, если за ней помчатся сытые кони виргинцев? Каждый фут, выигранный нами до начала погони, стоит целого дня жизни. Поезжайте спокойно за мной и не вздумайте оглядываться назад. Эти драгуны хитры, как лисицы, и кровожадны, как волки!

Генри с трудом подавил свое нетерпение и послушался разносчика. Но воображение его все время рисовало страшные картины, и ему чудился шум погони, хотя Бёрч, который иногда оборачивался, как будто для того, чтобы отдать ему распоряжение, уверял его, что пока все спокойно.

— Однако, — заметил Генри, — Цезаря несомненно должны скоро узнать. Не лучше ли нам сразу пустить лошадей в галоп? Пока драгуны будут раздумывать, почему мы так несемся, мы успеем добраться до опушки леса.

— Вы, видно, плохо знаете их, капитан Уортон, — возразил Бёрч. — Смотрите, вон на нас глядит их сержант, и вид у него такой, словно он чует, что тут дело нечисто. Он уставился на меня и следит, будто притаившийся тигр, готовый к прыжку. Когда я стоял на колоде, он уже начал в чем-то меня подозревать. Нет, нет, придержите вашу лошадь — мы должны ехать медленно, спокойно. Я вижу, он уже положил руку на луку своего седла. Если он вскочит на коня — мы пропали. Пехотинцы могут застрелить нас из мушкетов.

— А теперь что он делает? — спросил Генри, сдерживая лошадь и в то же время прижимая каблуки к ее бокам, чтобы быть наготове, если придется броситься вскачь.

— Он отвернулся от своего коня и смотрит в другую сторону. Теперь можете ехать рысцой… Не спешите, не спешите. Поглядите на часового, вон там в поле, чуть впереди: он уставился на нас — глаз не спускает.

— Пехотинцы меня не пугают, — нетерпеливо сказал Генри, — они могут только нас застрелить, а вот драгуны могут снова взять меня в плен. Слушайте, Гарви, я слышу топот позади нас. Вы ничего там не видите?

— Гм! — пробормотал разносчик. — Кое-что вижу, но не там, а в чаще, слева. Поверните-ка слегка голову, посмотрите сами и сделайте нужные выводы.

Генри живо воспользовался этим разрешением, посмотрел влево, и кровь застыла у него в жилах: они проезжали мимо виселицы, сооруженной, несомненно, для него самого. Он отвернулся, не скрывая ужаса.

— Это предостережение, чтобы вы были осторожны, — сказал разносчик назидательным тоном, каким он часто говорил теперь.

— Какое страшное зрелище! — воскликнул Генри и на мгновение прикрыл глаза рукой, словно стараясь отогнать грозное видение.

Разносчик, слегка обернувшись назад, сказал с болью и горечью:

— И, однако, капитан Уортон, вы смотрите на виселицу издали, и вас освещают лучи заходящего солнца, вы дышите свежим воздухом, и перед вами выступают зеленые холмы. С каждым шагом вы удаляетесь от проклятой перекладины, и каждое темное ущелье, каждый дикий утес может дать вам приют и скрыть вас от мстительных врагов. Я же видел плаху там, где ничто не сулило избавления. Дважды бросали меня в тюрьму, и много ночей я томился в оковах, ожидая, что утренняя заря принесет мне позорную смерть, и холодный пот покрывал мое иссохшее тело. А когда я подходил к крошечному окошку с железной решеткой, откуда в темницу проникал свежий воздух, и хотел обрести утешение, взглянув на природу, которую бог сотворил для всех, даже для самых отверженных своих созданий, перед моими глазами вставала виселица, и это видение терзало меня, как нечистая совесть — умирающего грешника. Четыре раза я был в их власти, не считая сегодняшнего дня; и дважды я считал, что пришел мой смертный час. Тяжело расставаться с жизнью, когда ты счастлив и любим, капитан Уортон, но еще ужаснее встречать смерть в полном одиночестве, ни у кого не видя жалости; знать, что ни один человек не подумает об ожидающей тебя судьбе; помнить, что через несколько часов тебя выведут из темницы, которая кажется тебе желанной при мысли о том, что тебя ждет; представлять себе, как при свете дня люди будут разглядывать тебя, словно дикого зверя, а потом ты покинешь земную обитель, осыпанный насмешками и оскорблениями твоих ближних, — вот, капитан Уортон, что значит настоящая смерть.

• Предыдущая
• 79/96
• Следующая