Встреча над Тускаророй (сборник) - Ефремов Иван Антонович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/71
- Следующая
«Свинец… поверхностное и большое месторождение свинца… этого столь необходимого в эпоху атомной энергии металла… Если бы свинец! Давно уже выработаны его мировые поверхностные месторождения, а потребность в нем все растет… Впрочем, и цинк или серебро тоже неплохо, но лучше всего свинец!» Александров представил тяжелые слитки–чушки серого мягкого металла, сверкающе–синеватые на разрубе, — металла, так хорошо знакомого каждому промышленнику Сибири, каждому охотнику, вселяющего уверенность в успехе охоты, в борьбе с опасными зверями, добыче сторожкой дичи. Ленты и диски пулеметных патронов, готовые к отражению врага… детали для технических приборов и аппаратов, приготовляющих и исследующих ядерную энергию. С ними дело обстояло хуже: геолог смог вообразить лишь толстые листы и пластины свинца — могучую броню от вредного излучения.
— Кирилл Григорьевич, чего задумались? Застыли, будто на подсидке… Небось вспоминали тот поход? Растравил я вас, каюсь. Вот в окно вижу: жена ваша идет и с ней еще кто–то.
— Один мой сотрудник, — ответил геолог, — бывший мой, — поправился он, нахмурившись.
Привычка все замечать и мгновенно отдавать себе отчет в увиденном помогла разглядеть усталую походку и опущенную голову Люды. Она шла медленно, будто обремененная заботами старая женщина. Снова жалость больно уколола геолога. Не только забота, хуже — обреченная безнадежность, бесплодные усилия помочь любимому человеку. Нет, кажется, он начинает нащупывать почву в дне безысходного болота, в котором барахтается уже много месяцев.
Старый забойщик по–своему понял хмурую сосредоточенность Александрова.
— Мало ли, что теперь не с вами работают, небось часто бегают за советом?
— Ходят, а что?
— Я к тому, что советами тоже можно большую пользу принести… у вас опыт–то вон какой!
— Эх, Иван Иванович, добрая душа! — улыбнулся геолог. — Только советами не проживешь. Может, будь я очень старым, когда душе и телу мало чего нужно, тогда бы я жил… Посоветую дельное — и доволен! А сейчас хоть половина меня мертвая, зато другая — полна жизни по–прежнему… Да что говорить, ревматизм вас скрутил, а разве вы думаете на пенсию? Вы–то сами советами проживете?
Фомин насупился, вздохнул и, чтобы перевести разговор, спросил:
— Жена ваша, она тоже геологом работает?
— Да, — улыбнулся Александров, — настоящая геологиня!
— Как это вы сказали — геологиня? — переспросил Фомин.
— Это я выучился называть от студентов. Мне нравится, и, кажется, так правильнее.
— Почему правильнее?
— Да потому, что в царское время у женщин не было профессий, и все специальности и профессии назывались в мужском роде, для мужчин. Женщинам оставались уменьшительные, я считаю — полупрезрительные названия: курсистка, машинистка, медичка. И до сих пор мы старыми пережитками дышим, говорим: врач, геолог, инженер, агроном. Женщин–специалистов почти столько же, сколько мужчин, и получается языковая бессмыслица: агроном пошла в поле, врач сделала операцию, или приходится добавлять: женщина–врач, женщина–геолог, будто специалист второго сорта, что ли…
— А ведь занятно придумал, Кирилл Григорьевич! Мне в голову не приходило…
— Не я, а молодежь нас учит. У них верное чутье: называют геологиня, агрономиня, докториня, шофериня.
— Так и раньше называли, к примеру: врачиха, кондукторша…
— Это неправильно. Так исстари называли жен по специальности или чину их мужей. Вот и были мельничиха, кузнечиха, генеральша. Тоже отражается второстепенная роль женщины!
Старый горняк расплывался в улыбке.
— Геологиня — это как в старину княгиня!
— В точку попали, Иван Иванович! Княгиня, графиня, богиня, царица
— это женщина сама по себе, ее собственное звание или титул. Почему, например, красавица учительница — это почтительное, а красотка — так… полегче словцо, с меньшим уважением!
— Как же тогда — крестьянка, гражданка?
— Опять правильно! Мы привыкли издавна к этому самому «ка», а в нем, точно жало скрытое, отмечается неполноценность женщины. Это ведь уменьшительная приставка. И женщины сами за тысячи лет привыкли… Разве вам так не покажется — прислушайтесь внимательно, как звучит уважительное — гражданин и уменьшительное — гражданка. А если правильно и с уважением, надо гражданиня или гражданица!
— Верно, бес его возьми! Чего же смотрят писатели или кто там со словами орудовать обязан? Выходит, что они о новом не думают, какие настоящие слова при коммунизме должны быть.
— Думать–то думают… да неглубоко, пожалуй, — вздохнул Александров.
В этот момент дверь палаты раскрылась и вошли посетители.
По обыкновению Люда уселась поближе к голове Александрова, предоставив товарищу стул в ногах постели. Пришедший геолог развернул профиль, и они занялись обсуждением наиболее экономичной разведки недавно найденного месторождения «железной шляпы».
Когда молодой геолог ушел с извинениями, Александров откинулся на подушку, чтобы дать отдых уставшей шее. Люда воспользовалась этим, чтобы уловить взгляд мужа.
— Кир, ты сегодня другой, я это услышала, когда ты говорил с Петровым.
— Не слишком ли ты изучаешь меня? — деланно усмехнулся Александров.
Молодая женщина глубоко вздохнула:
— Родной мой! Я чувствую у тебя в глубине глаз твердую точку, этого давно не было. Что случилось? Или этот славный старик, — она перешла на шепот и оглянулась на койку Фомина, — сумел чем–то подействовать на тебя? Почему у него вышло так легко? Я не могла…
— Фомин тут ни при чем, хотя он гораздо больше, чем просто славный… Но я думал, думал и понял, что должен сделать все, что могу… — Геолог умолк, подбирая слова.
— Что можешь, чтобы поправиться?.. — Голос жены дрогнул.
— Ну, хоть не поправиться, но нервы привести в порядок — это прежде всего! Я слишком много бился о непроходимую стену… слишком долго переживал свое несчастье. Это не могло не сказаться, и я калека не только физически, но и духовно. Так надо попробовать вылечиться духовно, если уж физически нельзя!
Люда низко опустила голову, и слезы часто закапали на край подушки геолога. Александров погладил жену по горячей щеке.
— Не горюй, Людик! Как врачи отпустят, поеду в санаторий. Еще недельки две… Хорошо будет переменить место.
— Я не от горя, Кир. Я оттого… — жена громко всхлипнула и сдержалась отчаянным усилием, — что ты как прежний, не сломанный.
— Вот и хорошо. Теперь ты тоже можешь поехать… Люда с острым подозрением посмотрела на мужа. Тот спокойно встретил ее испытующий взгляд. Жена молчала так долго, что Александров заговорил первым:
— Люда! Обмана нет, сама видишь, все чисто.
— Д–да… у тебя твердые глаза и вот морщинка, — Люда провела мизинцем около рта мужа, — горькая, усталая, но больше не жалобная… Все так внезапно…
— Всякий перелом внезапен. Но ты ничем не рискуешь — я буду в санатории, никуда не денусь, если что — приедешь.
— Будто ты не знаешь, что там у меня со связью неважно. Пока туда и назад — целый месяц.
— А я в санатории должен быть три месяца!
— Хорошо, поговорим потом. — В тоне жены Александров уловил нотку неуверенного согласия. — Я хочу расспросить Ивана Ивановича, чем он на тебя подействовал.
— Светлыми жилками! Еще, Люда, чтобы не позабыть: в моем столе в нижнем ящике — знаешь, где старые материалы, — мои дневники тридцать девятого года. Принеси, будь добра!
— Хорошо. Что–нибудь вспомнилось?
— Иван Иванович напомнил насчет лунного камня… Надо найти характеристику пегматитов той жилы…
* * *
— Значит, уезжаете, Кирилл Григорьевич?
— Завтра! Вы что–то задержались здесь, Алеша!
Унылый радист по–детски обиженно сложил губы.
— Черт, не зарастает рука, и держат и держат… Иван Иванович уехал в прошлую среду, завтра — вы. Совсем пропаду тут один. Привык я к вам, а Иван Иванович уехал — так что–то оборвалось во мне, будто отца проводил.
— А сначала–то спорили!
— Так ведь от неосмыслия. Какой старикан хороший! Около него и жизнь полегче кажется. Было бы таких людей побольше, и мы побыстрей до настоящей жизни доходили…
- Предыдущая
- 30/71
- Следующая
