История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/92
• Следующая

Толстой, вскоре после своего обращения, ходил по трущобам и ночлежкам

Москвы. Религиозные его взгляды были приведены в систему в ряде работ,

начиная с брошюры В чем моя вера? (1884). За ней последовали Исследованье

догматического богословия, Царство Божие внутри нас, Соединение и перевод

четырех Евангелий и Христианское учение. Самая большая, наиболее известная

за границей – В чем моя вера? , дающая самое полное изложение толстовского

учения. В отстоявшейся, откристаллизовавшейся форме установившегося

учения тут передано все, о чем он рассказывал в Исповеди как о личном, еще не

до конца освоенном переживании. В Христианском учении (1897) – изложение

той же доктрины, в еще более логической и твердой форме, в стиле катехизиса.

Для тех, кто в Толстом больше всего ценит ясность, мастерство определений и

точность фразы, эта книжка – источник постоянного наслаждения. Соединение

Евангелий обладает этими качествами в меньшей степени, и там больше

натянутых и не совсем bona fide (добросовестных) интерпретаций.

В Исследованьи догматического богословия Толстой является как полемист,

хорошо знакомый с тактикой диспутов, ее приемами и уловками; как умелый

фехтовальщик, великолепно владеющий оружием иронии. Его любимые

полемические методы – осмеяние и призыв к здравому смыслу. «Непонятная

чепуха» – самый сногсшибательный его довод. Множество мелких статей

написано по всевозможным поводам, от уточнения подробностей до «злобы

дня». Такова статья Почему люди себя одурманивают, осуждающая

употребление табака и пьянство. Такова статья Не могу молчать – гневная

инвектива против русского правительства и многочисленных казней во время

подавления первой русской революции.

Но из всех нехудожественных произведений Толстого для историка

литературы всего интереснее Что такое искусство? (1897). Собственному

вкусу его в литературе и искусстве отвечало все классическое, рациональное и

народное. Все романтическое, разукрашенное или чрезмерное ему не

нравилось. «Чистой поэзии» он не понимал. Ему нравился классический театр

Расина, аналитический роман Стендаля, Книга Бытия и русские народные

песни. Елизаветинская чрезмерность Шекспира его отталкивала. В своей

14

знаменитой атаке на Шекспира Толстой обвиняет его не только в том, что он

безнравственный писатель, но и в том, что он плохой поэт. Он предпочитал

шекспировской трагедии дошекспировского Короля Лира, потому что он проще,

не такой «чрезмерный», не такой барочный. Вольтер согласился бы со многими

толстовскими нападками на эту трагедию. И у других великих писателей

Толстой находил немало недостатков: Гомер был безнравственный поэт, потому

что идеализировал гнев и жестокость; Расин и Пушкин – второстепенные

писатели, потому что обращались лишь к узкой аристо кратической аудитории и

были непонятны народу. Но Шекспир – плохой писатель, потому что он плохо

писал, и его поэзия так Толстого никогда и не тронула. Искусство же, по

Толстому, есть то, что «заражает» добрыми чувствами. «Испытывает человек

это чувство, заражается тем состоянием души, в котором находится автор, и

чувствует свое слияние с другими людьми, тогда предмет, вызывающий это

состояние, есть искусство: нет этого заражения, нет слияния с автором и с

воспринимающими произведение – и нет искусства».

Шекспир и Вагнер не заразили Толстого своими чувствами, и поскольку он

не верил в искренность людей, утверждавших, что чувства Вагнера и Шекспира

их «заразили», – то Шекспир и Вагнер не искусство. Толстой

противопоставляет им творения примитивного народного искусства – историю

Иосифа, венгерский чардаш, театр примитивного сибирского племени –

вогулов. Он приводит чей-то рассказ о вогульской пьесе, в которой очень

просто и наивно изображается охота на оленя и тревога лани за своего

детеныша как пример истинного искусства: «И я по одному описанию

почувствовал, что это было истинное произведение искусства», потому что

чувства лани его заразили. Все, что не «заражает», не искусство, и только

затемняет искусство. Чрезмерная техника, чрезмерная пышность в постановке

пьесы, чрезмерный реализм – все это затемняет и умаляет художественную

ценность картины, пьесы, книги. Чем проще, чем обнаженнее, тем лучше.

«В повествовании об Иосифе не нужно было описывать подробно, как это

делают теперь, окровавленную одежду Иосифа и жилище и одежду Иакова, и

позу и наряд Пантефриевой жены, как она, поправляя браслет на левой руке,

сказала: «Войди ко мне», и т.п., потому что содержание чувства в этом рассказе

так сильно, что все подробности излишни и только бы помешали передать

чувства, а потому рассказ этот доступен всем людям, трогает людей всех наций,

сословий, возрастов, дошел до нас и проживет еще тысячелетия. Но отнимите у

лучших романов нашего времени подробности, что же останется?» ( Что такое

искусство? ).

Истинное искусство может быть нравственным или безнравственным в

зависимости от нравственной ценности чувств, которыми оно заражает. Многие

произведения современной литературы, хотя и представляют истинное

искусство, в нравственном отношении дурны, потому что это классовое

искусство, понятное только богатым и образованным, и ведет к разъединению,

а не к единению. Из общего приговора современной литературе за

безнравственность Толстой исключает очень немногое. Он называет лишь

несколько произведений: Шиллера ( Разбойники), Гюго ( Отверженные),

Диккенса ( Повесть о двух городах,

Рождественские колокола

и

Рождественская песнь в прозе), Джорджа Элиота ( Адам Бид), Достоевского

( Записки из Мертвого дома) и... Бичер-Стоу ( Хижина дяди Тома) – «как

образцы высшего, вытекающего из любви к Богу и ближнему» искусства –

искусства, по его словам, «религиозного». Как примеры не столь высокого, но

все же хорошего искусства, «искусства, передающего самые простые житейские

чувства, такие, которые доступны всем людям всего мира», Толстой называет,

15

правда, с большими оговорками Дон Кихота, Мольера, Давида Копперфильда и

Записки Пиквикского клуба, рассказы Гоголя, Пушкина и Мопассана. Но «по

исключительности передаваемых чувств и по излишку специальных

подробностей времени и места, и, главное, по бедности содержания

сравнительно с образцами всенародного древнего искусства, как, например,

история Иосифа Прекрасного, они большею частью доступны только людям

своего круга».

Свои собственные ранние произведения Толстой осудил и с нравственной

(классовая исключительность и дурные чувства), и с эстетической (излишество

подробностей, весь стилистический набор реализма) точки зрения. Но еще

задолго до того, как была написана статья Что такое искусство? Толстой стал

писать новые художественные произведения, которые должны были отвечать

его новым идеалам. Новизна этих вещей не только в том, что они написаны с

определенной тенденцией, которой полностью подчинены многие его ранние

рассказы (особенно написанные между 1856–1861 гг.), но в том, что он оставил

свою раннюю реалистическую, обильную подробностями манеру, стараясь

приблизиться к чистоте и простоте своего любимого шедевра – рассказа об

Иосифе.

Сразу после Исповеди он написал ряд просветительских рассказов для

народа. Они были впервые опубликованы в 1885 году и продолжали

публиковаться в следующие годы издательством «Посредник», специально

• Предыдущая
• 6/92
• Следующая