История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 52

• Предыдущая
• 52/92
• Следующая

торжественность несколько снимается острым и горьким чувством

«метафизической иронии», но только у Белого она уступает место настоящему

и неотразимому чувству юмора. От торжественности происходит пристрастие к

«высоким словам»: «тайна», «бездна» и т. д. – знакомые нам еще по

Мережковскому, становятся самыми употребительными словами в словаре

символистов. Другая общая черта – значение, придаваемое эмоциональной

ценности самих звуков. Подобно Малларме, русские символисты старались

приблизить искусство поэзии к его близнецу – искусству музыки. В их

творчестве логическая ценность слов отчасти стиралась; слова – особенно

эпитеты – употреблялись не столько ради их прямого значения, сколько ради

112

эмоциональной ценности их формы и звучания: из знаков слова становятся, как

сказал русский критик, «фонетическими жестами». Это частичное подчинение

смысла звуку и использование слов как символов, отчего у каждого слова и

образа оказывалось множество значений, – производило общее впечатление

темноты, которую читатели долго считали неизбежной чертой «декадентской»

поэзии.

Сначала символизм был «западническим», поскольку главной его задачей

было поднять уровень поэтического мастерства и ввести новые формы

поэтического выражения – а это легче всего было сделать, учась на

иностранных примерах. «Иностранный» элемент навсегда остался одной из

составляющих символизма, но у него была и «славянофильская» душа.

Развитие символизма шло от иностранных образцов обратно к национальной

традиции. Большую роль в этой эволюции сыграл Достоевский – символисты

были в полной мере захвачены общей для своего времени «достоевщиной».

Чуть ли не каждый символист находился под влиянием индивидуализма и

трагической концепции жизни, свойственной великому писателю. Но кроме

того, символисты играли ту же роль в «открытии» и переоценке русской

литературы, какую Дягилев и Бенуа играли в русском искусстве. Они вернули к

жизни многих забытых, полузабытых или недооцененных писателей и влили

свежую кровь в понимание русских классиков. Они освободили классику от

глянца, наложенного на нее авторами учебников, и от интеллигентских общих

мест, и, хотя иногда сами затемняли ее лаком своих мистических

интерпретаций, они все-таки замечательно справились со своей задачей,

представив прошлое русской литературы в новом и неожиданном свете.

Кроме всего прочего, несмотря на свою манерность и известную

ограниченность, символисты были очень талантливы и очень много внимания

уделяли мастерству – отчего они и занимают такое большое место в истории

русской литературы. Их стиль может не нравиться, но нельзя не признать, что

они оживили русскую поэзию, вывели ее из состояния безнадежной прострации

и что их век был вторым золотым веком стиха, уступающим только первому

золотому веку русской поэзии – эпохе Пушкина.

Первые слабые симптомы нового движения проявились около 1890 г. в

произведениях двух поэтов, начавших с зауряднейших гражданских стихов, –

Минского и Мережковского. Но помимо большего интереса к метафизике, вкуса

к метафоре и (у Мережковского) чуть более высокого уровня техники, эта

поэзия мало отличается от общего направления поэзии восьмидесятников и

особой ценности не имеет. Бальмонт и Брюсов – вот кто были настоящие

зачинатели, которые тараном пошли на обывательскую тупость, – и когда они

выиграли битву, те же обыватели признали их величайшими поэтами века.

Бальмонт и Брюсов появились в печати в одном и том же году (у Бальмонта

вышел сборник Под северным небом, у Брюсова стихи в альманахе Русские

символисты) – в 1894 г. – последнем году царствования Александра III.

2. БАЛЬМОНТ

Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. в поместье своего

отца недалеко от Иваново-Вознесенска – «русского Манчестера». Он считал,

что его семья – выходцы из Шотландии. Сначала Бальмонта по политическим

мотивам исключили из гимназии, потом из Московского университета. Все-таки

ему удалось получить диплом юриста в Ярославле. Там в 1890 г. он напечатал

первую книгу стихов – совершенно незначительную и не обратившую на себя

никакого внимания. По-настоящему литературная карьера Бальмонта

начинается с публикации сборника Под северным небом в 1894 г. В девяностых

113

годах Бальмонта считали самым многообещающим из «декадентов», и

журналы, претендовавшие на «современность», охотно открывали ему свои

страницы. Бальмонт продолжал печатать поэтические сборники, лучшие его

стихи вошли в сборники Горящие здания (1900) и Будем как солнце (1903).

После них талант его быстро стал клониться к закату, и хотя он продолжал

выпускать по сборнику в год, все, что появилось после 1905 г., ценности не

представляет. В 1890-х гг. он забыл о своих гимназических революционных

настроениях и, как и прочие символисты, был на удивление

«негражданственным», но в 1905 г. вступил в партию С.-Д. и выпустил сборник

тенденциозных и крикливых партийных стихов Песни мстителя. Однако в

1917 г. Бальмонт занял твердую антибольшевистскую позицию и в конце

концов эмигрировал. Сейчас он живет во Франции. Он успел много

попутешествовать и видел много экзотических стран, в том числе Мексику и

острова Южных морей.

Написал Бальмонт очень много. Но большую часть им написанного можно

смело откинуть за ненадобностью, в том числе все стихи после 1905 г.,

большинство его многочисленных переводов (полный метрический перевод

Шелли особенно плох; Эдгар По, напротив, вполне приемлем) и всю без

исключения прозу – наиболее вялую, напыщенную и бессмысленную в русской

литературе. В пантеоне подлинных поэтов он останется шестью стихотворными

сборниками, опубликованными с 1894 по 1904 г. Даже в этих книгах он очень

неровен, потому что, хотя у него в ту пору был настоящий песенный дар, он

никогда не умел работать над стихом, а только пел, как птичка. Но у него было

острое чувство формы, которая играет в его стихах важную роль, потому что

главное в них звук и напев. В 1890-х и в начале 1900-х гг. читатели были

поражены богатством его ритмов и вокальным узором, который казался даже

излишним, смущающим, а для уха радикальных пуритан – безнравственным.

В русской поэзии такое пиршество звука было новшеством; элементы его были

заимствованы (без рабского подражания) у Эдгара По и у Шелли, автора

Облака, Индийской серенады и К ночи. Только Бальмонт менее точен и

математичен, чем По, и бесконечно менее тонок, чем Шелли. Успех бросился

ему в голову, и сборник Будем как солнце переполнен восклицаниями типа:

«Я – изысканность русской медлительной речи». Такая нескромность не совсем

безосновательна, так как по звуку Бальмонт действительно превзошел всех

русских поэтов. Но его стихам не хватает именно изысканности. Они

удивительно лишены оттенков и «окончательной отделки». У Бальмонта был

достаточно широкий диапазон чувств: от смелого fortissimo наиболее

характерных стихов из Будем как солнце до нежных, приглушенных тонов

Былинок и Сонной одури, но каждый раз чувство получается у него простым,

монотонным, однообразным. Еще один серьезный недостаток поэзии

Бальмонта, – присущий также Брюсову, – полное отсутствие чувства русского

языка, что, видимо, объясняется западническим характером его поэзии. Стихи

его звучат как иностранные. Даже лучшие звучат как переводы. Многие стихи

Бальмонта были переведены на английский – переводить их легко. Особенно

хороши переводы П. Сельвера в книге Modern Russian Poets ( Современные

• Предыдущая
• 52/92
• Следующая