Т. 04 Дорога доблести - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 72

• Предыдущая
• 72/189
• Следующая

Я не колебался ни секунды. Нора в этом месте была пошире, так что мне удалось подобрать под себя ногу и рвануться вперед, откинув в сторону гобелен своей шпагой. Я споткнулся, вскочил на ноги, готовый к бою.

Он был так же быстр, как я. Швырнул книгу на скамейку, выхватил свою шпагу и двинулся мне навстречу в то самое мгновение, когда я вылетел из норы.

Он принял стойку ан-гард — колени согнуты, кисть напряжена, левая рука за спиной, клинок нацелен мне в лицо — ну прямо учитель фехтования. Он оглядел меня с ног до головы, наши вытянутые клинки разделяло три-четыре фута.

Я не кинулся на него. Есть такая рискованная тактика — «Мишень для уколов», иногда практикуемая самыми опытными фехтовальщиками, заключающаяся в стремительном наступлении с вытянутыми в одну линию рукой, кистью и шпагой — все нацелено на атаку и ничего для защиты от шпаги противника. Но эта позиция результативна только в том случае, если момент нападения тщательно рассчитан, если вы видите, что ваш противник на мгновение расслабился. В противном случае — это самоубийство.

И в данном случае это было бы самоубийство: он был начеку, словно выгнувший спину бродячий кот, готовый к драке.

Я попытался оценить его боевые качества, а он, в свою очередь, так же внимательно изучал меня. Это был маленький ловкий человек с руками явно более длинными, чем полагалось иметь по росту. Не могу сказать, что это сулило мне какие-нибудь преимущества, тем более что он обладал старомодной рапирой, более длинной, чем Леди Вивамус (возможно, это обстоятельство могло повлиять на скорость его движений, разве что кисть у него окажется очень сильной). Одет он был так, как одевались в Париже при Ришелье, а не по моде Карт-Хокеша. Нет, тут я не прав: Большая Башня была вне моды, иначе и я бы тут выглядел старомодно в моем стилизованном робингудовском костюме. «Иглины дети», которых мы встречали, вообще были без одежды.

Это был очень некрасивый и дерзкий человек с озорной улыбкой и самым крупным носом к западу от Дюране[128], заставивший меня вспомнить нос моего Первого сержанта, который не терпел, когда его поддразнивали кличкой «Носач». Впрочем, на этом сходство между ними и заканчивалось — мой сержант никогда не улыбался, а глазки у него были злые и свинячьи. У этого человека глаза были веселые и гордые.

— Ты христианин? — Тон был очень требовательный.

— А тебе-то что?

— Ничего. Кровь есть кровь, тут разницы нет. Но если ты христианин, то покайся в грехах. Если язычник — обратись к своим ложным богам. Я дам тебе не больше трех схваток. Но я сентиментален и всегда хочу знать, кого мне предстоит убить.

— Я американец.

— Это страна? Или болезнь? И что вообще ты делаешь в Хоуксе?[129]

— Хоукс? Или Хокеш?

Свое безразличие он выразил только глазами, острие рапиры даже не дрогнуло.

— Хоукс, Хокеш — вопрос географии и произношения. Этот замок находился где-то в Карпатах, поэтому «Хокеш» правильнее, если сознание твоей правоты доставит тебе удовольствие перед смертью. Ну а теперь начнем наш дуэт.

Он скользнул ко мне так быстро и так плавно, что казалось, плыл по воздуху, и наши клинки зазвенели, когда я парировал его в позиции сикста и сделал ответный выпад и был отбит — ремиз, реприз, снова выпад — схватка лилась так легко, так долго и с таким разнообразием приемов, что посторонний зритель принял бы ее не за бой, а за салют дуэлянтов.

Но я-то знал! Этот первый выпад должен был убить меня на месте, и на это же было рассчитано каждое его движение в течение всей схватки. И одновременно он испытывал меня, испытывал крепость кисти, искал слабые места, изучал, боюсь ли я ударов в нижнюю часть тела, постоянно возвращался к выпадам в верхнюю часть туловища, а возможно, и изыскивал способ обезоружить меня. Мне практически ни разу не пришлось сделать выпад, не было даже отдаленного шанса на это, каждая часть схватки была навязана мне, я лишь отвечал, стараясь изо всех сил сохранить жизнь.

Уже через три секунды я понял, что против меня стоит фехтовальщик гораздо более высокого класса, чем я, — со стальной кистью, столь же гибкой, как нападающая змея. Это был единственный фехтовальщик из всех мне известных, который пользовался примой и октавой, пользовался, я имею в виду, так же часто, как сикстой и квартой. Их, разумеется, изучают все, мой собственный учитель заставлял меня практиковаться в них столько же, сколько и в остальных шести, но большинство фехтовальщиков прибегают к ним, лишь когда к этому вынуждают обстоятельства — из страха потерять очко.

Мне же грозила опасность потери не очка, а жизни, и я знал, знал еще задолго до окончания этой первой затянувшейся схватки, что, каковы бы ни были ставки, жизнь я потеряю.

А этот идиот при первом же лязге скрестившихся шпаг еще принялся скандировать!

Стихи были достаточно длинны, чтобы прикрыть по меньшей мере тридцать почти увенчавшихся успехом покушений на мою жизнь, а на последнем слове нападающий отступил так же плавно и неожиданно, как и вступил в бой.

— Что ж ты, дружок? Подхватывай! Уж не хочешь ли ты, чтобы я пел один? Хочешь умереть как клоун перед глазами прекрасных дам? Пой! И сумей сказать свое «прости» грациозно, так, чтобы последняя твоя рифма бежала бы вперегонки со смертным хрипом в твоей глотке! — Он несколько раз притопнул правым ботфортом, будто собирался танцевать фламенко. — Пробуй же! Цена-то все равно будет одна — и так и этак!

Я не опустил глаза к полу, когда раздалось щелканье сапога — это старый гамбит, некоторые фехтовальщики притопывают при каждом выпаде и даже при ложных выпадах, надеясь, что резкий звук действует на нервы противника, выбивает его из темпа, заставляет отшатываться назад и таким образом доставляет им желанное очко. Последний раз, когда я попался на эту удочку, относится ко времени, когда я еще и бриться не начал.

Но его слова подтолкнули мою мысль. Его выпады были коротки — глубокие выпады противопоказаны рапире, они слишком опасны в настоящем бою. Я уже начал отступать, медленно, так как за спиной была стена. Сразу же, как начнется новая схватка, я либо превращусь в пришпиленную к обоям бабочку, либо споткнусь обо что-нибудь, полечу вверх тормашками, и тогда он нанижет меня на рапиру, как нанизывают на острый штырь бумажные обрывки в скверах. И тем не менее я не осмеливался покинуть стену.

Хуже всего было то, что Стар могла в любую минуту появиться из крысиной норы, что находилась за моей спиной, и тогда ее убили бы в самый момент появления, и даже если бы я тут же пронзил шпагой моего противника, это бы ничего не изменило. Но если бы мне удалось развернуть его в другую сторону… Моя любимая была практичной женщиной, и никакие «спортивные соображения» не удержали бы ее шпагу от погружения в спину врага.

Тут же в голову пришла и другая счастливая мысль: если я подыграю его безумию, попробую рифмовать и декламировать, то он, возможно, еще поиграет со мной, прежде чем решится меня заколоть.

Но и затягивать эту игру было нельзя. Я не заметил, когда он успел задеть мне руку ниже локтя. Это была просто царапина, которую Стар залечила бы в несколько минут, но она могла ослабить мою кисть и поставить меня в трудные условия при парировании ударов в нижнюю часть тела — кровь сделает рукоять скользкой.

• Предыдущая
• 72/189
• Следующая