Т. 04 Дорога доблести - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 61

• Предыдущая
• 61/189
• Следующая

— О, только из переднего! Как это так — с обоих?

— Очень просто. Увидишь в модели будущего года. А сейчас — тихо! Мне нужен Руфо. Он-то, думаю, убивал драконов в прошлом?

— Мне не известен ни один человек, который бы это сделал, милорд муж.

— Вот как! Моя Принцесса, я, конечно, горжусь доверием, которое ты мне оказываешь. Или тобой двигает отчаяние? Не отвечай, не хочу об этом знать. Помолчи, дай мне подумать.

Доехав до ближайшей фермы, мы отправили туда Руфо, чтобы он договорился о доставке обратно многоножек. Они были наши — дар Дораля, но нам приходилось их отправлять назад; там, куда мы направлялись, они бы не выжили. Мьюри обещала мне присмотреть за Арс Лонга и даже выгуливать ее.

Руфо вернулся, сопровождаемый деревенским парнишкой, восседавшим на тяжелой рабочей скотине, — он ерзал между второй и третьей парами ног, дабы не обременять спину животного, и управлял голосом.

Когда мы спустились с седел, забрав с собой луки и колчаны, и уже готовились в путь, подошел Руфо:

— Босс, этот навозник мечтает поговорить с Героем и коснуться его шпаги. Гнать его в шею?

Положение обязывает, а не только дает привилегии.

— Зови сюда.

Парень, уже вышедший из детского возраста, с реденькой порослью на подбородке, подходил почтительно, заплетающейся походкой и расшаркивался так, что чуть не упал.

— Держись смелее, сынок! — подбодрил я. — Как тебя звать?

— Паг, милорд Герой, — ответил он ломающимся голосом. (Паг?![112] Впрочем, сойдет. Значение этого слова на невианском языке сродни грубым шуткам Джоко).

— Достойное имя. Кем хочешь стать, когда вырастешь?

— Героем, милорд. Как ты.

Подумал, не рассказать ли ему о булыжниках на Дороге Доблести. Но он и сам обнаружит их очень скоро, если только выйдет на нее, и либо пойдет по ней дальше, не обращая на них внимания, либо вернется и забудет эти глупости. Я одобрительно кивнул и заверил, что на верхних ступенях геройской профессии всегда найдется место для парня, крепкого духом, и что чем ниже будет лежать начальная точка отсчета, тем больше славы… Главное — трудиться не покладая рук, учиться изо всех сил и ждать случая. Постоянно быть настороже, беседовать с незнакомыми дамами… и Приключение само найдет тебя. Потом я дал ему дотронуться до своей шпаги — только дотронуться, но не в руки. Леди Вивамус — моя, и я скорее разделю с кем-нибудь свою зубную щетку.

Когда-то, когда я был еще мальчуганом, меня представили конгрессмену. Он всучил мне ту же отеческую жвачку, которую я сейчас произносил от своего лица. Подобно молитве она не может принести вреда, но способна дать и пользу. Обнаружилось, что я был совершенно искренен, говоря все сказанное выше, как был искренен и конгрессмен. Впрочем, вред возможен — парнишку ведь могут убить на самой первой миле Дороги Доблести. Но это лучше, чем в старости сидеть у огня, жевать смолку и думать об упущенных шансах и о девчонках, которых не потискал. Верно, не так ли?

Я решил, что этот случай достаточно серьезен для Пага и надо отметить его по-настоящему. Я порылся в своей сумке и нашел там американскую монету в 25 центов.

— Как твое полное имя, Паг?

— Просто Паг, милорд. Из дома Лердики, конечно.

— Теперь у тебя будет три имени: я дам тебе одно из моих. — У меня было одно, в котором я не нуждался, поскольку имя «Оскар Гордон» меня вполне устраивало. И, конечно, не «Флэш», этой клички я никогда не признавал. И не мое армейское прозвище — его я даже на стенах уборной не писал бы. «Изи» — было имя, которым я мог пожертвовать. Я всегда предпочитал писать И. С. Гордон вместо Ивлин Сирил, а в школе «И. С.» превратились в «Изи»[113], что в свою очередь происходило из моего поведения на поле — я никогда не бегал скорее или медленнее, чем того требовали обстоятельства.

— Властью, данной мне штабом командования армии США в Юго-Восточной Азии, я, Герой Оскар, повелеваю, чтобы с этого дня ты был известен под именем Лердики’т Паг Изи. Носи его с честью.

Потом я дал ему четвертак и показал изображение Джорджа Вашингтона на аверсе.

— Это глава моего Дома, Герой более великий, чем я смогу стать когда-либо. Он был храбр и горд, он говорил правду и сражался за Право так, как он его понимал, против страшных опасностей. А тут, — я перевернул монету другой стороной, — герб моего Дома, который он основал. Эта птица олицетворяет храбрость, свободу и высшие идеалы. (Я не сказал ему, что Американский Орел теперь питается падалью, нападает только на тех, кто слабее, и вероятно скоро вымрет вообще. К чему все это говорить? Он именно олицетворение Идеалов. Символ — всегда лишь то, что мы сами в него вкладываем.)

Паг Изи яростно кивал головой, из глаз его текли слезы. Я не представил его своей новобрачной — не был уверен, захочет ли она с ним познакомиться. Однако она сама подошла и мягко сказала:

— Паг Изи, запомни слова милорда Героя. Цени их, и они определят всю твою жизнь.

Парнишка хлопнулся перед Стар на колени. Она дотронулась до его волос и проговорила:

— Встань, Лердики’т Паг Изи. Встань и будь честен и смел.

Я попрощался с Арс Лонга, пожелал ей быть славной девочкой и пообещал когда-нибудь вернуться. Паг Изи отправился на свою ферму с нашими многоножками, а мы вошли в лес с натянутыми луками. Руфо изображал арьергард. На том месте, где мы свернули с желтой кирпичной дороги, был знак, приблизительный смысл которого — «Оставь надежды всяк сюда входящий».

(Буквальный перевод несколько напоминает надписи в Йеллоустонском парке: «Предупреждение: хищники в этих лесах не ручные. Путешественникам рекомендуется оставаться на дороге, иначе возвращение их останков ближайшим родственникам не может быть гарантировано. Милорд Лердики. Его герб».)

— Милорд муж…

— Да, Крохотные Ножки? — Я не смотрел на нее. Я отвечал за свою сторону тропы и отчасти за сторону Стар, но, кроме того, время от времени приходилось поглядывать и вверх, будто нам угрожала бомбежка, а вернее, нечто вроде коршунов-стервятников, только меньших размеров и целившихся прямо в глаза.

— Мой Герой, ты действительно благороден, и ты заставил свою жену гордиться тобой.

— А? Как это? — Я оторвался от мыслей о наиболее вероятных целях: два вида их были наземные — крупные крысы таких размеров, что вполне могли питаться котами, и дикие свиньи, примерно такой же величины, из которых нельзя было бы выкроить даже приличного сандвича с ветчиной, поскольку состояли они исключительно из толстенной шкуры и дурного характера. Мне рассказывали, что свиньи, увидев вас, кидаются тут же и не раздумывая. Посему промах не рекомендуется. Лучше иметь наготове шпагу, ибо пустить вторую стрелу уже вряд ли удастся.

— Я говорю об этом парнишке Паг Изи. Вернее, о том, что ты сделал для него.

— Для него? Накормил его старыми побасенками. Товар дешевый.

— Это был истинно королевский поступок, милорд муж.

— Ерунда, Цветочек. Он ожидал услышать от меня громкие слова, и он их услышал.

— Оскар, мой возлюбленный, а можно послушной жене сказать своему мужу, что он несет чепуху и несправедлив к себе? Я ведь знала многих героев, и некоторые из них были такие олухи, что их следовало бы кормить на кухне, если бы своими делами они не завоевали место за парадным столом. Но я знала лишь немногих, кто был благороден, ибо благородство души встречается куда реже героизма. Настоящее благородство легко распознается даже в тех, кто тщательно скрывает свою истинную сущность — как ты, например. Парень ожидал, поэтому ты выдал ему, но nobless oblige[114] — это чувство, которое способны испытывать лишь те, кто истинно благороден.

— Что ж, возможно. Стар, ты опять слишком много болтаешь. Ты что — не думаешь, что у этих скотов есть уши?

— Извини, милорд… Уши такие хорошие, что они слышат шум шагов, разносящийся по земле, задолго до того, как услышат наши голоса. Разреши мне сказать еще одно слово, раз уж сегодня день моей свадьбы. Если ты… Нет, не так… Когда ты галантен к какой-нибудь красотке, например к Летве или Мьюри, черт бы побрал ее красивые глазки, то это не благородство. Такое поведение вытекает, надо полагать, из гораздо более обыденных эмоций, чем nobless oblige. Но когда ты разговариваешь с деревенским дурачком, ноги которого измазаны навозом, дыхание воняет чесноком, сам он весь пропах потом, а лицо его усеяно прыщами, и говоришь мягко, заставляя его на какое-то время почувствовать себя таким же благородным, как ты сам, пробуждая в нем стремление и надежду стать когда-нибудь равным тебе, я знаю, что это не потому, что ты решил позабавиться с этим мальчишкой.

• Предыдущая
• 61/189
• Следующая