Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.) - Чадович Николай Трофимович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/84
• Следующая

Однако какой бы внезапной и сокрушительной ни оказалась атака регулярных сил, она была отбита с заметным уроном для нападавших. В зале гремел оркестр, состоявший из контрабаса, трубы, аккордеона, двух гитар и ударной установки, а в фойе трещали челюсти, матюкались окровавленные рты и пронзительно визжали виновницы всего этого бедлама – легкомысленные городские барышни.

Костя быстренько завязал на подбородке тесемки ушанки, вооружился стулом, но в первые ряды пробиваться не спешил. Он был убежден, что слава сама должна искать героев, а не наоборот. Косте пришлось лицезреть, как одного из его знакомых воткнули головой в самый центр громадного зеркала, возле которого в мирное время прихорашивались сразу по трое-четверо девчонок. Когда все стекло мелкими осколками осыпалось вниз, лицо человека-тарана засверкало свежей кровью, как елочный шар. В двух метрах от Кости бравому черноглазому сержанту оторвали левый ус. Драку он продолжал, имея под носом багровый безобразный комок. В фойе Костя получил первые два удара, смягченные, впрочем, ушанкой, и взял первый трофей – солдатский ремень из кожзаменителя с надписью на внутренней стороне «ДМБ – 66».

Тем временем силы противника прибывали со скоростью примерно одной единицы в три секунды – столько времени требовалось очередному солдатику, чтобы проскочить узкий вестибюль, в котором не только стекол, а даже дверей уже не осталось. (Позднее стало известно, что в тот вечер к Дому культуры прибыло не менее трех сотен мстителей – две роты в полном составе.) После новой отчаянной схватки доблестные защитники фойе были выбиты в танцевальный зал, переполненный людьми, как улей пчелами. Знойная мелодия «Аргентинского танго» оборвалась на полуноте…

То, что происходило в дальнейшем, слилось для Кости в сплошной, нескончаемый кошмар, картины которого ежесекундно рассыпались и тут же складывались по-новому. Он стал свидетелем истинного героизма и образцов самой подлой трусости. Свет то гас, то снова загорался. Шанцевый инструмент с пожарного щита и огнетушители разошлись по рукам в мгновение ока. Крашенные суриком ломы и багры крушили как защитников, так и нападающих. Струи рыжей пены слепили глаза и превращали праздничную одежду в вонючие лохмотья. От оркестра остались только дырявый барабан и обломанный гитарный гриф.

Неведомо откуда в Костиных руках оказался металлический штырь от пюпитра, на котором музыканты имели привычку раскладывать свои ноты, и он рубился им, как шашкой. Рубашка присохла к кровавым пятиконечным ушибам на спине и плечах, но уже три с боем взятых ремня украшали его чресла.

То, что казалось вечностью, на самом деле длилось не больше часа. Драка выдохлась сама собой, как выдыхается испепеливший все лесной пожар. Солдаты удовлетворили чувство мести и, волоча своих раненых, исчезли во мраке. Бедолагам предстояло еще пройти шесть километров по скользкой дороге, в конце которой их ожидали крупные неприятности, гауптвахта, лишение отпусков и увольнений, а некоторых – суд и дисбат.

Горожане зализывали раны в собственном логове. Дом культуры представлял ужасное зрелище. Такому разору, наверное, не подвергалась ни одна синагога в Третьем рейхе. Не уцелело ни единого стекла, ни единого стула. Недавно окрашенные стены теперь напоминали полотна абстракционистов, преобладающими тонами в которых были рыжий и багровый. Пол был усыпан выбитыми зубами, ботинками, туфельками, обрывками блузок и галстуков, эмалированными звездочками, кусками угля и раздавленными очками. Из кабинета директора появился благополучно хоронившийся там участковый и стал в растерянности осматривать совершенно изменившийся интерьер вверенного его попечению очага культуры.

Защитники, убедившись, что враг уже не вернется, стали понемногу покидать свой бастион. У входа появились две машины «Скорой помощи». Возле всех окрестных колонок обмывались пострадавшие.

На следующий день один из вражеских голосов передал сообщение о Большой Драке в эфир, исказив при этом название населенного пункта, и в клеветнических целях приписал конфликту политическую подоплеку.

Армия в пожарном порядке отремонтировала многострадальный Дом культуры (первый и последний раз в жизни Косте пришлось видеть, как прапорщики моют полы, а капитаны стеклят окна) и даже приобрела прекрасный комплект музыкальных инструментов взамен уничтоженных. Однако много лет после этого танцевальные вечера в городке не проводились. Табу было наложено не только на твист, но и на все другие виды дрыгоножества.

Самое удивительное в этой истории оказалось то, что все обошлось без жертв. Правда, носов, челюстей и пальцев было перекалечено без счета…

Следующее по времени Костино увлечение с первого взгляда могло показаться несколько странным. Оно вызрело как реакция на школьную скуку, когда все другие развлечения: «крестики-нолики», «морской бой», «двадцать одно», балда и кроссворды – были уже исчерпаны. Начиналось все это как безобидная игра, в которую вскоре втянулось и население трех-четырех ближайших парт. Игра шла в хунвейбинов.

Кровь на Даманском еще не пролилась, и то, что творилось в некогда дружественной, а теперь всячески охаиваемой стране, казалось школьникам веселым маскарадом и забавными приключениями. Ну какие пацаны откажутся громить райкомы, водить на веревке по городу своих учителей, огромными буквами писать на заборах все, что приходит в голову, и хором скандировать всякую белиберду?

Идейным обеспечением для самозваных хунвейбинов служили несколько томов собрания сочинений Мао, похищенных в тот момент, когда идеологически вредные книги по особому списку изымались из школьной библиотеки. Вскоре Костя и его друзья при каждом удобном случае к месту и не к месту стали цитировать афоризмы Великого Кормчего. На внутренней стороне откидной крышки Костиной парты был вырезан бессмертный лозунг «Винтовка рождает власть». После окончания урока вслед измученному учителю неслись афоризмы, разъясняющие тактику партизанской войны: «Враг приходит, мы уходим. Враг остается, мы его беспокоим. Враг уходит, мы возвращаемся». Все уроки напролет на задних партах малевались дацзыбао, направленные против преподавателей и отличников. Пригодились и Костины способности к стихосложению. Он сделал вольный перевод гимна бойцов «культурной революции». Припев там был такой: «Как в туалете не обойтись без бумаги, в бурном море не обойтись без Кормчего».

Вершиной его поэтических экзерсисов в ту пору по праву считался марш хунвейбинов, написанный на популярный мотив хали-гали. Начинался он так:

Ну и так далее. Тем не менее Костя сумел добиться лишь клички Линь Бяо. Председателем Мао большинством голосов избрали рыхлого, плаксивого и мнительного Петю Драчева, больше других в классе похожего на китайца. Главным ревизионистом был назначен тихий и безответный еврей Рувик Гланц, отличник по всем предметам, кроме физкультуры. После уроков ему вешали на шею свежий дацзыбао с перечислением всех мыслимых и немыслимых грехов, выводили в школьный двор и заставляли публично каяться, приседая при этом на одной ноге или подтягиваясь на перекладине. Приседать Рувик еще кое-как приседал, но на перекладине висел, как сосиска. Нельзя сказать, чтобы он саботировал волю коллектива. Наоборот, он вкладывал в попытки подтянуться все свои жалкие силенки. Каждая его тонюсенькая мышца лихорадочно трепетала, черные глаза излучали древнюю иудейскую скорбь, голенастые ноги дрыгались, как у висельника, но тело ни на сантиметр не подавалось вверх. Выглядело это настолько комично, что не только хунвейбины, но и посторонние зрители захлебывались от смеха. Обычно муки Рувика на этом и заканчивались. Его осторожно снимали с перекладины, отряхивали и в виде компенсации даже соглашались сыграть с ним в шашки, на что в обычных условиях вряд ли кто решился бы. Быстро и без всякой радости обыграв всех соперников, Рувик уходил – все такой же печальный, тихий и пришибленный. (Так он и в Штаты уехал – с затаенной обидой, ни с кем не простившись. Говорили, что там он закончил престижный колледж и устроился конструктором в НАСА.)

• Предыдущая
• 9/84
• Следующая