Маршал Советского Союза - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/16
• Следующая

12 февраля 1936 года. Москва. Площадь Дзержинского, дом 2.

Лазарь Каганович, выступая в роли председателя комиссии, проверяющей по распоряжению Сталина работу НКВД, сидел на очередном рабочем совещании. Работа шла очень энергично, а потому к нему на стол с каждым днем приходило все больше и больше рапортов, выявляющих нарушения и фальсификации в трудовой деятельности НКВД вообще и Ежова в частности. Кроме того, с каждым днем все сильнее и сильнее вырисовывалась истинная картина внешне благопристойного облика советских партийных руководителей. Пока никого не арестовывали. Просто проверяли дела, но руки у Лазаря Моисеевича уже чесались. Да и внутри все кипело от злобы и возмущения.

– …Таким образом, – завершал свой доклад Лаврентий Павлович Берия, надежный чекист, проверенный в позапрошлом году во время совместной работы над новыми нормативными документами, регламентирующими деятельность НКВД, – за Ежовым Николаем Ивановичем числится свыше двухсот дел, закрытых по его личному распоряжению до завершения следствия…

Лазарь Моисеевич снова погрузился в свои мысли, слушая этот монотонный поток фактов и цифр. Ужас, который обрушивался на него, был поистине тошнотворным.

– Лаврентий, – перебил Берию Каганович, – как ты считаешь, зачем перечисленные выше граждане делали все эти ужасные дела? Ради чего?

– Сложно сказать, Лазарь Моисеевич, – задумался Берия. – Мы трех следователей, которые при проверке показали самый высокий процент сфабрикованных дел, отправили в санаторий на лечение, где подвергли негласной медицинской комиссии. У них оказалось сильнейшее расстройство психики.

– Вы уже выяснили, что стало причиной столь странного поведения? Карьеризм?

– Я не могу ответить на этот вопрос. Медики на текущий момент затрудняются объяснить причины, побудившие этих граждан так поступать. Однозначно они озвучили только тот факт, что указанные следователи душевно больны, а потому полноценно выполнять свои обязанности не в состоянии. Тут есть только два основных варианта: либо они сломались в ходе работы, либо такими их уже зачислили в органы.

– Вы продолжаете проверять их дела?

– Да, – ответил вместо Берии Андреев. – Самым тщательным образом. Они вели дела в лучших традициях двадцатых годов, то есть практически никак. И даже там, где есть какие-то скудные материалы, мы с трудом вообще понимаем, на основании чего этими людьми формировалось обвинительное заключение. Всплыло много эпизодов выбивания признательных показаний, не подтвердившихся после проверки. Кроме того, возникли вопросы по остальным этапам делопроизводства. Например, совершенно не ясно, куда смотрели судьи.

– Хорошо, работайте, товарищи, – потер виски Каганович и отправился в Кремль. Нужно было доложить обстановку.

После доклада Сталин задумчиво произнес:

– Ты считаешь, что Тухачевский прав?

– Да. Ситуация в НКВД очень сложная. Выборочная проверка показывает большую халатность в ведении дел, многие из которых при проверке оказываются высосанными из пальца. И главное, личный состав, связанный с Ежовым, имеет серьезные проблемы со здоровьем.

– Как это выражается?

– Они маньяки, получающие удовольствие не только и не столько от раскрытия дел, сколько от чувства собственной власти над людьми. Применяли пытки, где надо и не надо. Иными словами, НКВД сейчас больше представляет угрозу для честных граждан, чем для преступников и врагов. И это несмотря на то что было выявлено много честных и ответственных сотрудников, в том числе на руководящих постах. Но вот такие Ежовы настолько сильно портят работу, что весь наркомат лихорадит.

– Кто занимается проверкой?

– Две независимые группы. Первую возглавляет Лаврентий Берия, вторую – Андрей Андреев.

– Их выводы сходятся?

– Да. Исключая незначительные мелочи.

– Пускай потихоньку раскручивают это дело. Но без ежовщины. Лично за это отвечаешь. Нам дорог каждый боец.

11 марта 1936 года. Москва. Кремль. Кабинет Сталина.

Михаил Николаевич Тухачевский шел на доклад с некоторым трепетом, потому как по большому счету вся его работа основана на знаниях из его прошлого, но существенны ли возможные отличия или нет – он не мог даже догадываться. Риск огромен, но выбора не было никакого. Да и сама по себе подача столь сложной и неоднозначной информации – архисложная вещь…

– Здравствуйте, товарищи, – сказал слегка опешивший Тухачевский, войдя в кабинет Сталина и застав там целую делегацию. Тут был и сам вождь, и Ворошилов, и Шапошников, и прочие – всего пятнадцать человек. «Вот тебе и личный доклад», – подумал Тухачевский, не выдавая, впрочем, своего удивления. Тем более что на что-то подобное он и рассчитывал, уж больно странным казался доклад одному товарищу Сталину по вопросам, в которых он сам нуждается в консультациях.

Главной проблемой всего доклада, ясно осознанной еще на стадии подготовки, стало то обстоятельство, что давать в лоб информацию было нельзя. К ней нужно подготавливать. Мало того, требовалось избежать прямой критики всех деятелей, которые пользовались уважением и доверием вождя. Что было сложно, так как, несмотря на откровенное вредительство со стороны участников путча, немалую лепту в трагичность ситуации внесли и лично Климент Ефремович, и масса других некомпетентных командиров РККА. Не по злому умыслу, конечно, а по банальному незнанию. Поэтому фундаментальной задачей оказалось не столько преподнесение аналитических заметок, сколько уклонение от прямой критики Ворошилова и ему подобных командиров. «Не нужно дразнить гусей». Но кого-нибудь все-таки требовалось выставить козлом отпущения, ведь не бывает так, что все плохо и никто в этом не виноват. Поэтому основной шквал его критики обрушился на «гнилое наследие Троцкого» и анархизм в армейской среде, или, как говаривал Фрунзе, «партизанщину», связанную с «вредным наследием эсеров» и «махновщиной».

Впрочем, это еще не вся особенность «аналитической записки», представленной Михаилом Николаевичем «благодарным зрителям». Благодаря тому, что в ходе слияния личностей обновленному Тухачевскому стала доступна вся полнота памяти обеих жизней, он развернулся с необычайным размахом. То есть не только использовал мощные пласты не существующих пока аналитических материалов как предвоенного, так и послевоенного происхождения, но и пользовался гигантскими фактическими знаниями обоих маршалов по реальному положению дел в войсках. Кроме того, превосходная аномалия в памяти позволила ему обширно использовать цитаты Ленина, Фрунзе, Ворошилова и прочих уважаемых деятелей молодого Советского Союза, тщательно прикрывая и обосновывая ими свою позицию. Дескать, это не он придумал, а прозорливые товарищи подсказали. Даже Сталина цитировал, под его сдержанные улыбки в усы. Таким способом Михаил Николаевич не только избавлялся от неловкого момента лобовой и огульной критики, но и устанавливал очень прочные идеологические барьеры на пути глупостей и вредительства, маркируя их как троцкизм, направляющие армейское строительство в нужное русло.

Доклад получился не очень долгий, так как руководство РККА было к нему просто не готово. Ведь Тухачевский изменил своей обычной тактике и шел не в лоб, обильно критикуя все и вся, кроме себя любимого, подспудно переходя на личности. Нет. Он их удивил и поставил в ступор. Мягкие, обтекаемые формулировки. Высочайшая детализация материала. Гигантский пласт цитат и ссылок на уважаемых людей. Поэтому, когда комиссия, собранная Сталиным для оценки предложений маршала, совершенно растерялась, Иосиф Виссарионович предложил собраться через две недели, чтобы уже «детально рассмотреть все замечания и предложения товарища Тухачевского».

• Предыдущая
• 13/16
• Следующая