Ристалища Хаббы - Мэнсон Майкл - Страница 9
- Предыдущая
- 9/25
- Следующая
Но светловолосому попался достойный соперник! Этот полунагой гигант был, конечно, ваниром или асиром – с рыжей бородой и огненной гривой, с мощными мышцами, бугрившимися и перекатывавшимися словно морские валы в бурю, с ногами, напоминавшими дубовые стволы. Он дрался тяжелым молотом на длинной, окованной сталью рукояти с острым шипом внизу. Головка молота с одной стороны была плоской, с другой – вытянутой и слегка изогнутой, как клюв ворона. И следы от этого клюва уже темнели на блистающих доспехах немедийца.
Или, быть может, аквилонца – все равно. Все равно, ибо он проигрывал схватку и мог считаться уже покойником. Конан, понаблюдав недолгое время за двумя бойцами, был столь же уверен в своих выводах, как и в том, что в громовых раскатах над киммерийскими горами слышен голос Крома, Владыки Могильных Курганов.
Оружие асира (несомненно, Сайга, с которым ему предстояло сразиться) казалось потяжелее двуручного меча, но рыжебородый размахивал им с легкостью, чуть-чуть опережая выпады соперника. Конечно, аквилонец был хорош, силен и быстр, но Сайг все-таки превосходил его и силой, и быстротой. И он великолепно справлялся со своим молотом! Он отбивал удары меча то обухом, то вороновым клювом, то рукоятью; когда же сам делал выпад, то оружие неизменно поворачивалось острием к врагу и, если удавалось пробить его защиту, то на панцире аквилонца возникала новая трещина или вмятина. Кое-где по доспехам уже струилась кровь – первый признак того, что рыцарь проигрывает бой.
Молот – коварное оружие, думал Конан, разглядывая асира и стараясь запомнить его приемы. Неопытный воин не выстоит с молотом против меча или топора, а опытный – победит. В клинке и в лезвии секиры мощь словно бы растянута вдоль заостренного края, в боевом молоте она собрана в точку. Один верный удар – и шлем пробит вместе с черепом, либо проломлен панцирь и ребра, либо дыра в набедреннике, и плоть под ним превратилась в кровавую кашу… Да, коварное оружие молот, и не всякий оборонится от него клинком!
Светловолосому это пока удавалось, хоть движения его стали замедленными, а кровавые ручейки все чаще и чаще пятнали доспех. Но асиру, похоже, надоело играть с соперником; внезапно он сделал богатырский замах, и когда меч взвился кверху, чтобы отразить удар, перехватил свое оружие и неуловимым движением вогнал стальной шип на конце рукояти под самое забрало аквилонца.
Или немедийца – теперь это и в самом деле не имело никакого значения. Противник Сайга рухнул на песок, меч его отлетел в сторону; зрители, взревев и потрясая кулаками, вскочили. Эти знатные хаббатейцы не церемонились – хватали у разносчиков подносы с кувшинами, фруктами да сладостями и в восторге метали на арену. Следом полетели серебряные браслеты и цепи, целые жаровни с мясом, зонты и шелковые шарфы. Победившему праллу все это было ни к чему; по обычаю он мог взять что-то из еды либо питья, а все остальное доставалось служителям и стражам арены.
Сайг, бросив свой молот на труп побежденного, вылил в глотку кувшин вина, потом схватил жареную баранью ляжку и неторопливо направился к двери. Крепкие зубы его рвали мясо, челюсти работали без передыху, залитая потом и жиром волосатая грудь лоснилась.
Таким он и появился в камере – с куском мяса во рту, с полуобглоданной костью в руке. Не одарив Конана ни взглядом, ни словом, асир опустился на скрипнувший под его тяжестью топчан, прожевал кусок, запил добрым глотком бранда и, не глядя, швырнул остаток бараньей ноги на половину Конана. Киммериец тоже промолчал, поднял кость и переправил ее обратно. Но, я отличие от Сайга, он глядел, куда бросает, и потому метательный снаряд угодил асиру прямо в лоб.
Раздался жуткий рев. Рыжебородый вскочил, потрясая кулаками, и бросился к решетке. Казалось, она не выдержит столь мощного напора, однако толстые железные прутья хоть и дрогнули, но устояли. Асир просунул между ними руку, словно пытаясь дотянуться до Конана, стоявшего у противоположной стены, стиснул огромный кулак и погрозил обидчику. Кулак, размером с небольшую дыню – из тех, что выращивают в Туране – раскачивался в пяти локтях от киммерийца, и Кован, не выдержав соблазна, плюнул. С достаточной меткостью, надо заметить.
Рев внезапно прекратился. Перестав трясти решетку, асир вернулся к столу и своему ложу. Он словно бы успокоился, и Конан отметил эту внезапную смену настроения, характерную для северян: они легко впадали в ярость, но с той же быстротой ее огонь угасал, сменяясь холодным и мстительным расчетом. В таком состоянии асы и ваниры были наиболее опасны.
Сайг, казалось, что-то задумал. Он то косился на соседа, защищенного неприступной решеткой, то с сомнением разглядывал находившиеся на столе кувшины с водой и остатками бранда, и две глиняные тарелки – с огрызками яблок, полуобъеденной гроздью винограда и десятком медовых лепешек. Наконец асир отвернулся от стола, шагнул к двери и грохнул в нее кулаком, подзывая служителей.
– Мяса! Мяса, вороний кал! Мяса, порази вас Имир! И побольше! Целое блюдо!
Голос у него был басистым и гулким, напоминавшим звуки боевых асирских рогов. Конан поморщился; у него заложило уши.
Затем он стал с интересом наблюдать, как приотворилась дверь, как в щель просунули овальное блюдо с исходившим паром барашком, как Сайг принял его, грохнул на стол и с хрустом выломал две задние ноги. Конану было еще неясно, что собирается делать рыжебородый, и потому дальнейшие события застали его врасплох. Сайг вцепился зубами в мясо, отодрал по куску с одной и другой бараньей ляжки, а затем метнул их – так ловко и быстро, что киммериец не успел увернуться.
Одна нога попала ему в плечо, другая мазнула по щеке. Асир с издевкой захохотал. Конан, отправив оба метательных снаряда обратно (без особого успеха, потому что Сайг был начеку), скрипнул зубами и подошел к двери. Теперь пришла его очередь стучать, звать стражей и требовать мяса, но заказал он не баранину, а бычью ногу. Ведь кости у быка куда увесистей, чем у жалкого барана!
Когда обед был доставлен, Конан запустил им в Сайга, едва не своротив тому челюсть. Заодно его метательный снаряд сбросил на пол кувшины с водой и брандом, а также блюда с фруктами и лепешками. Асир не остался в долгу, и некоторой время по камере летали самые разнообразные предметы: бараньи и говяжьи кости, огрызки яблок, осколки глиняной посуды, бесформенные комья, хлебного мякиша – словом, все, что пролезало меж прутьев решетки.
Наконец, сдирая медовую лепешку со скулы, Конан прорычал:
– Рыжая шкура! Ублюдок!
Сайг не задержался с ответом, рявкнув:
– Медвежье дерьмо!
– Моча черного верблюда!
– Киммерийский козел!
– Отрыжка Нергала!
– Протухшая свинья!
– Волосатый недоумок!
– Вонючий червь!
– Смрадный пес, сын пса!
– Нужник Крома!
– Имирово отродье!
– Шакалья задница!
– Потомок шелудивого осла!
Так они переругивались некоторое время, а когда запас проклятий истощился, перешли к угрозам.
– Моя секира еще почешется о твою шею, киммерийская вошь! – пообещал асир.
– Почешется, и только! А вот твою печень я вырву и швырну псам! – Мою печень?! Чтоб тебя бешеный волк обмочил! Тебе, крыса, никогда не добраться до моей печени!
– Это сделает мой клинок, тупоголовый.
– Твоим клинком только в заду у кабана ковырять!
– Верно! В заду у рыжего вонючего асирского кабана! Мне, знаешь ли, все равно, где сделать дырку, чтоб поглядеть на твою печень: в брюхе или в заднице.
– Глядеть-то будет нечем! Вышибу тебе гляделки молотом, да заодно и череп сворочу!
– Свой побереги, асирская обезьяна! Сайг приблизился к решетке, обхватил прутья ладонями и попробовал просунуть меж них голову. Голова не проходила. Она была слишком огромной, и прутья уперлись в скулы и виски. Если б Сайг все же ухитрился продвинуть ее хоть немного вперед, то наверняка потерял бы уши.
– Эй, киммериец, – сказал он, внезапно понизив голос. – Иди-ка сюда, приятель, я тебе что-то расскажу.
- Предыдущая
- 9/25
- Следующая
