Гражданин Галактики (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 57

• Предыдущая
• 57/216
• Следующая

Однако Баслим не стал утруждать себя проверкой, а вернулся к столу, осторожно уселся на свой стул и взял ложку. Мальчик потянулся за своей, а потом внезапно сорвался с места и выскочил за дверь. Баслим продолжал есть. Дверь оставалась приоткрытой, и свет из нее лился в темный коридор.

Завершив свой обед, Баслим вдруг почувствовал, что мальчишка смотрит на него из темноты. Не оборачиваясь, старик произнес на том языке, который, как он считал, мог быть понятен мальчику:

— Может, вернешься и поешь, или мне выбросить твою еду?

Мальчик не отвечал.

— Ну что ж, — пробормотал Баслим. — Если ты не хочешь входить, я закрываю дверь. Оставлять ее нараспашку при включенном свете — слишком большой риск, — он неторопливо поднялся, подошел к двери и начал потихоньку ее затворять.

— Последний раз зову, — объявил он. — Дверь закрывается на всю ночь.

И когда дверь уже почти захлопнулась, мальчик крикнул:

— Подожди!

На том самом наречии, которое и ожидал услышать старик.

Парнишка стремглав юркнул в дом.

— Добро пожаловать, — невозмутимо произнес Баслим. — Я не стану запирать дверь на замок — на тот случай, если ты передумаешь, — он вздохнул. — Будь моя воля, вообще никто не сидел бы взаперти.

Мальчик не ответил. Он сел, склонился над миской и набросился на еду с такой жадностью, будто боялся, что она вдруг исчезнет. Он бросал по сторонам быстрые взгляды, а Баслим сидел и наблюдал за ним.

Вскоре мальчишка стал есть медленнее, но все еще продолжал жевать и глотать, пока не исчезла последняя капля похлебки, последний стручок чечевицы и крошка хлеба. Остатки паренек поглощал через силу, но все же справился с ними, заглянул в глаза Баслима и застенчиво улыбнулся. На улыбку старик ответил улыбкой.

Внезапно лицо мальчика исказилось, стало белым с каким-то зеленоватым отливом; из уголка рта потекла струйка слюны, и мальчишку вырвало.

Баслим проворно отодвинулся, спасаясь от этого извержения.

— Звезды небесные, какой же я дурак! — вскричал он на своем родном языке.

Он вернулся с ведром и тряпкой, отер лицо мальчика и наклонил его над ведром, потом вытер каменный пол.

Немного погодя он принес ребенку гораздо более скромную снедь — бульон и краюху хлеба.

— Макай хлеб и ешь.

— Да ну его!

— Ешь. Больше этого не будет. По тому как у тебя живот к спине прирос, мне бы, дураку, догадаться, что тебе не следует давать сразу много. Ешь, только помедленнее.

Мальчик поднял глаза, его подбородок затрясся. Он проглотил немножко бульона. Баслим смотрел на ребенка, пока тот не одолел весь суп и почти весь хлеб.

— Вот и хорошо, — сказал наконец старик. — Ну, парень, пожалуй, пора и на боковую. Кстати, тебя как зовут?

Мальчик поколебался.

— Торби…

— Торби. Хорошее имя. Можешь звать меня папой. Спокойной ночи.

Он отстегнул протез, доскакал до шкафа и спрятал его, потом добрался до своей постели. Ложе было нехитрое — просто тюфяк в углу. Старик отодвинулся подальше к стене, чтобы освободить место для мальчика, и сказал:

— Будешь ложиться — погаси свет.

С этими словами он закрыл глаза и стал ждать.

Довольно долго не доносилось ни звука. Потом Баслим услышал, как мальчик идет к двери. Свет погас. Старик ждал, откроет он дверь или нет. Нет. Он почувствовал, как мальчик залез на тюфяк.

— Спокойной ночи, — повторил Баслим.

— Спокойной…

Старик уже почти дремал, когда вдруг почувствовал, что мальчишку всего трясет. Нащупав его тело ладонью, Баслим погладил обтянутые кожей ребра, и тут мальчик разрыдался. Тогда старик повернулся, устроив поудобнее искалеченную ногу, обнял трясущиеся плечи мальчугана и притянул его лицо к своей груди.

— Все хорошо, Торби, — ласково проговорил он. — Все в порядке. Все кончилось. Это никогда больше не повторится.

Мальчик всхлипнул и плотно прижался к старику. Баслим успокаивал его, бормоча что-то ласковое, пока не унялась судорожная дрожь. Но и потом он долго не отпускал его от себя — до тех пор, пока Торби не уснул.

Раны Торби затягивались: телесные — побыстрее, душевные, как водится, медленнее. Старик-нищий раздобыл где-то еще тюфяк и положил его в другой угол, но все равно, просыпаясь по ночам, порой обнаруживал рядом с собой маленькое теплое тело. Тогда он понимал, что мальчику снова приснился кошмарный сон. Баслим спал очень чутко и не любил делить с кем-либо свое ложе, но когда такое случалось, он не гнал Торби обратно на его тюфяк.

Иногда мальчик принимался громко кричать во сне. Однажды Баслим пробудился оттого, что Торби скулил:

— Мама… мама…

Не зажигая света, старик проворно подполз к его лежанке и склонился над мальчуганом.

— Ну-ну, сынок, все в порядке.

— Папа?

— Спи, сынок, а то маму разбудишь. Я побуду с тобой, — добавил Баслим. — Тебе нечего бояться. Успокойся. Нельзя же будить маму, правда?

— Ладно, пап…

Затаив дыхание, старик сидел рядом и ждал. В конце концов он сам затрясся от холода и у него разболелась култышка. Убедившись, что мальчик спит, Баслим пополз на свое ложе.

Этот случай навел старика на мысль о гипнозе. Давным-давно, когда у Баслима еще были оба глаза и две ноги и не надо было нищенствовать, он изучал это искусство. Но гипноз ему не нравился, даже если применялся в лечебных целях: Баслим почти фанатично верил в неприкосновенность личности, а гипнотическое внушение противоречило его принципам.

Но сейчас был случай особый. Старик мог поклясться, что Торби разлучили с родителями в таком возрасте, когда у него еще не было осознанных воспоминаний. Все, что мальчик видел в своей жизни, сводилось к бесконечной череде все новых и новых хозяев, один другого хуже, каждый из которых на свой лад стремился сломить дух «негодного мальчишки». Торби сохранил яркие воспоминания о некоторых из этих хозяев и описывал их на грубом своем языке — красочно и беспощадно. Однако он не имел представления, где и когда с ним все это происходило. «Место» для него было равнозначно «поместью», «имению» или «рабочему бараку», но не определенной планете или звезде (познания мальчика в астрономии были большей частью неверными, а о галактографии он и вовсе понятия не имел); что до времени, то тут для него существовало только «до» и «после», «долго» и «коротко».

Поскольку на каждой планете — свои сутки, свой год и свое летоисчисление, ученые пользовались стандартной секундой, длина которой вычислялась по радиоактивному распаду; стандартным считался год планеты — колыбели человечества, и единой датой отсчета — день, когда человек впервые добрался до спутника этой планеты, Сол III. Неграмотный мальчишка просто не мог пользоваться такой датировкой. Земля была для Торби мифом, а день — промежутком времени между пробуждением и отходом ко сну.

Возраст парня Баслим определить не мог, даже приблизительно. На вид Торби был чистокровным землянином и вроде бы еще не достиг своего отрочества, однако любые догадки на этот счет были не более чем домыслами. Вандорианцы и итало-глифы выглядят, как земляне, но вандорианцы взрослеют втрое медленнее. Баслим вспомнил анекдот о дочке консула, которая пережила двух мужей, причем второй из них был правнуком первого. Мутации иногда совсем не проявляются внешне.

Не исключено, что мальчишка «старше» самого Баслима — в стандартных секундах. Ведь космос велик, и человечество неоднозначно приспособилось к разным условиям. Но это неважно: Торби еще так мал и так нуждается в его помощи.

Гипноза он не испугался: это слово было для него пустым звуком, а давать объяснения Баслим не стал. Однажды после ужина старик просто сказал:

— Торби, я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

— Разумеется, пап. А что?

— Ложись к себе на тюфяк, потом я тебя усыплю, и мы поговорим.

— Хе, ты хочешь сказать, что мы сделаем наоборот?

— Нет, это не простой сон. Ты сможешь и спать, и одновременно говорить.

• Предыдущая
• 57/216
• Следующая