Двойник. Дверь в лето - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 9

• Предыдущая
• 9/91
• Следующая

— Ты сам виноват в этом, старина. Видишь ли, если человек — участник нашей аферы — заключает контракт на поставку груза к Ганимеду, то он или доставит туда свое корыто, или погибнет, пытаясь это сделать. Он не струсит и не удерет с деньгами, пока корабль стоит под погрузкой. Ты сказал, что берешься за работу, сказал без всяких «но» или «если», ты принял безоговорочное обязательство. А через несколько минут началась та свалка. Ты тут же напустил в штаны. Позже попытался удрать от меня в космопорте. Только десять минут назад ты вопил и добивался возвращения на Землю. Допускаю, что как актер ты выше Троубриджа, хотя в точности мне это и неизвестно. Но зато я знаю, что нам нужен человек, на которого можно положиться, который не впадет в истерику, когда потребуется напрячь все силы. Мне сказали, что Троубридж именно таков. Поэтому если он согласится, мы возьмем его, тебе же заплатим деньги, ничего более говорить не станем и отправим обратно. Понял?

Еще бы не понять! Дак не воспользовался специальным термином, я сомневаюсь, что он его знал, но то, что он говорил, означало — я никуда не годный член труппы и плохой товарищ. И самое печальное — он был совершенно прав. Я не имел права обижаться.

Мне можно было только сгорать от стыда. Я был дураком, когда заключал контракт, не оговорив деталей. А теперь я пытаюсь, как жалкий любитель, испугавшийся выхода на сцену, удрать от исполнения своих обязательств.

«Представление не может не состояться» — старинная заповедь в шоубизнесе. Возможно, с философской точки зрения она и слабовата, но из всего, что делает человек, лишь немногое поддается логическому объяснению. Мой папаша свято верил в эту заповедь — я сам видел, как он играл два акта с приступом аппендицита и, лишь раскланявшись на авансцене, позволил отвезти себя в больницу. И сейчас мне представилось его лицо с написанным на нем презрением к актеру, который обманул доверие зрителей.

— Дак, — сказал я, с трудом подбирая слова, — извините меня. Я был не прав.

Он бросил на меня пронзительный взгляд.

— Ты выполнишь эту работу?

— Да. — Я говорил искренне. Потом внезапно вспомнил обстоятельство, которое делало мои шансы на дальнейшее столь же ничтожными, как надежда сыграть когда-нибудь роль Белоснежки в «Семи гномах». — То есть… я хочу играть… но…

— Что «но»? — сказал он сердито. — Опять твой дурацкий темперамент?

— Нет-нет. Но вы говорили, что корабль идет на Марс… Дак, мне что — придется быть двойником в окружении марсиан?

— Что? Ну, разумеется… А как же иначе, раз мы будем на Марсе?

— Но… Дак, я же не выношу марсиан. У меня от них мурашки по всему телу. Я хотел бы… Я, конечно, постараюсь… но ведь я могу просто выпасть из образа…

— Ну, если тебя беспокоит только это, можешь выкинуть из головы.

— Как? Я же не в состоянии просто выкинуть из головы, это не от меня зависит! Я…

— Я сказал — забудь! Старик, нам известно, что ты в таких делах хуже всякой деревенщины. Мы о тебе ведь все знаем. Лоренцо, твой ужас перед марсианами такой же детский и иррациональный, как страх перед змеями или пауками. Это мы предусмотрели, все будет хорошо. Так что — забудь.

— Ну, хорошо. — Я не очень-то поверил, но все же то, что, можно сказать, болело, теперь только чесалось. «Деревенщина»! Надо же! Да вся моя публика состоит из деревенщины! Поэтому я решил промолчать.

Дак пододвинул коммуникатор и, не прибегая к помощи специального устройства для глушения звука, сказал:

— Одуванчик — Перекати полю. План «Клякса» отменяется. Действуем по плану «Марли Грас».

— Дак! — позвал я, когда он отключился.

— Мне некогда. Надо уравнять орбиты. Стыковка может получиться грубоватой, времени для маневрирования нет. Поэтому помолчи и перестань отрывать меня от дела.

Стыковка действительно вышла довольно грубой. К тому времени когда мы очутились внутри космического корабля, я уже был рад снова испытать прелести свободного падения. Тошнота при перегрузках ничуть не лучше тошноты от невесомости. Но состояние свободного падения продолжалось не более пяти минут.

Те три парня, что должны были возвращаться на «Деянии», в ту минуту, когда мы с Даком вплыли в шлюз корабля, уже были там.

Дальше все смешалось в моей памяти. Уверен, что по натуре я настоящий жук-землеед, так как совершенно теряю ориентацию, когда разница между полом и потолком исчезает. Кто-то крикнул:

— А где он?

Ему ответил Дак:

— Тут.

Тот же голос воскликнул:

— Вот этот? — таким тоном, будто он глазам не верил.

— Он, он, — отозвался Дак, — только он в гриме. Да ты не беспокойся, все будет в порядке. Помоги мне заложить его в «давильню».

Чья-то рука схватила меня за кисть и потащила по узкому коридору в одну из кают. Вдоль стены, почти впритык к ней, стояли две койки для перегрузок, иначе именуемые «давильнями» — похожие на ванны сосуды с равномерным распределением давления, применяемые при больших ускорениях на кораблях дальнего радиуса действия. Я-то их раньше никогда в натуре не видел, но в пьесе «Нашествие на Землю» у нас были довольно приличные макеты.

На стенке, прямо над койками, была выведена по трафарету надпись: «ВНИМАНИЕ! ПРИ ПЕРЕГРУЗКАХ БОЛЬШЕ ДВУХ G ОБЯЗАТЕЛЕН АНТИПЕРЕГРУЗОЧНЫЙ КОСТЮМ. ПРИКАЗ…»

В эту минуту меня развернуло вокруг собственной оси, надпись исчезла из поля зрения до того, как я успел ее дочитать, и тут же кто-то впихнул меня в «давильню». Дак и другой парень привязали меня ремнями безопасности, и вдруг где-то совсем рядом страшно завыла сирена. Она выла несколько секунд, потом ее сменил рев человеческого голоса:

— ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ЧЕРЕЗ ТРИ МИНУТЫ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ЧЕРЕЗ ТРИ МИНУТЫ!

Сквозь этот шум я слышал, как Дак требовательно выспрашивал кого-то:

— Проектор подготовлен? Пленки доставлены?

— Конечно, конечно.

— Где шприц? — Дак проплыл надо мной и сказал: — Слушай, старина, мы сделаем тебе укол. Ничего такого в нем нет. Туда входит нульграв и стимулятор, потому как тебе придется пободрствовать и начать учить свою роль. У тебя сначала появится жжение в глазах, да еще, может, чесаться начнешь, а больше тебе ничего не грозит.

— Подождите, Дак, я…

— Времени нет. Мне еще надлежит раскочегарить эту стальную коробку. — Он оттолкнулся и исчез за дверью раньше, чем я успел ему возразить. Его помощник закатал мне левый рукав и прижал инъекционный пистолет к коже, так что я получил дозу, даже не успев опомниться. Потом исчез и помощник. Вой сирены вновь уступил место голосу:

— ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ЧЕРЕЗ ДВЕ МИНУТЫ!

Я попытался оглядеться, но наркотик затуманил мне зрение.

Глазные яблоки начали гореть, заныли зубы, возникло непреодолимое желание почесать спину. Однако ремни безопасности не оставили мне даже надежды добраться до нужного места, что, вероятно, спасло мою руку от перелома в момент начала перегрузок. Снова прекратился вой сирены, и на этот раз раздался уверенный баритон Дака:

— Последнее предупреждение! Двойное ускорение. Через минуту! Всем бросить заниматься чепухой и устроиться поудобнее на своих жирных задницах! Мы отправляемся!

На этот раз вместо воя сирены послышалась запись «К звездам» Акрезиана, опус 61, си-мажор. Это была весьма спорная версия Лондонского симфонического, где в четырнадцатом цикле все заглушается тимпанами.

В моем состоянии — измученный, замороченный, да еще напичканный наркотиком — музыка не вызывала особых эмоций ведь пописав в реку, трудно ждать наводнения.

Тут в каюту вплыла русалка. Конечно, чешуйчатого хвоста у нее не было, но это отнюдь не мешало ей походить на русалку. Когда мои глаза стали видеть получше, я обнаружил, что она отнюдь не дурна, с весьма пышной грудью, одета в шорты и безрукавку. А то, как она вплыла в каюту головой вперед, выдавало наличие у нее достаточного опыта пребывания в невесомости. Она взглянула на меня без улыбки, улеглась в другую «давильню» и крепко уцепилась за подлокотники — возиться с ремнями безопасности она не стала.

• Предыдущая
• 9/91
• Следующая