Двойник. Дверь в лето - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 63

• Предыдущая
• 63/91
• Следующая

— Может, и не так уж спешно…

— Тогда сделайте мне одолжение, ложитесь в кровать. Позвольте мне сперва вас осмотреть, потом вы позавтракаете и, может, побеседуете со мной немного, прежде чем рвануть на все четыре стороны. Может быть, я даже смогу посоветовать вам, в какую сторону лучше рвануть.

— Гм, хорошо, доктор. Извините за беспокойство. — Я снова забрался в кровать. Лежать в ней было удобно — и я вдруг почувствовал, как устал.

— Какое там беспокойство, пустяки. Что именно нас беспокоит, вы еще увидите. Хоть бы от части забот избавиться. — Он поправил на мне одеяло, потом наклонился к тумбочке-столу: — Доктор Альбрехт из семнадцатой. Пошлите палатную прислугу с завтраком, да… меню — четыре-минус. — Он опять повернулся ко мне: — Повернитесь на живот и задерите пижаму — хочу проверить ваши ребра. Пока я вас осматриваю, можете задавать вопросы. Если хотите.

Я попытался обдумать вопросы, пока он тыкал чем-то мне в ребра; штуковину, которой он пользовался, я принял за стетоскоп, хотя он скорее напоминал уменьшенный слуховой аппарат. Но у нее имелся все тот же недостаток — поверхность датчика была холодной и твердой.

О чем спросить, проспав тридцать лет? Достигли или нет звезд? Кто теперь проповедует «война войне»? Выращивают ли детей в колбах?

— А что, док, в фойе кинотеатров все еще стоят машины для продажи попкорна?

— Стояли, когда я последний раз смотрел кино. У меня нет времени бывать там часто. Кстати, теперь в ходу слово «хваталка», а не «кино».

— Вот как? А почему?

— А вы сходите разок. И сразу поймете. Да не забудьте пристегнуть привязной ремень: от некоторых кадров зрителей аж из кресла выбрасывает! Видите ли, мистер Дейвис, мы-то сталкиваемся с подобным ежедневно и уже привыкли. Но к наступлению каждого нового года мы подготавливаем установочные словари, а также обзоры по вопросам истории и культуры. Это совершенно необходимо, ибо, хотя мы многое делаем, чтобы смягчить потрясение наших клиентов от встречи с действительностью, им все равно чрезвычайно трудно ориентироваться в незнакомой обстановке.

— Хм, пожалуй.

— Несомненно так. Особенно если промежуток времени, проведенного в холодном сне, так велик, как в вашем случае. Все-таки тридцать лет.

— А тридцать лет — максимум?

— И да, и нет. Самый долгий период сна, с которым мы имели дело, — тридцать пять лет. Первый клиент на коммерческой основе был охлажден в декабре 1965 года. Но среди тех, кого я вернул к жизни, вы проспали дольше других. Теперь здесь есть клиенты, заключившие контракт на срок до ста пятидесяти лет. Но, честно говоря, вас не должны были принимать на такой долгий срок — тридцать лет: в те годы о гипотермии знали еще недостаточно. Они здорово рисковали, но вам повезло.

— В самом деле?

— В самом деле. Перевернитесь-ка на спину. — Он продолжил осмотр, потом добавил: — Но с теми знаниями, какими мы обладаем теперь, я взялся бы подготовить человека к прыжку через тысячелетие, если бы кто-нибудь взялся финансировать такое предприятие. Я бы с годик продержал его при температуре, в которой пребывали вы, потом обрушил бы на него минус двести в миллисекунду. Он бы выжил. Я уверен. Давайте-ка проверим ваши рефлексы.

Слово «обрушил» мне не очень понравилось. А доктор Альбрехт продолжал тем временем:

— Сядьте и положите ногу на ногу. Вряд ли вы столкнетесь с языковыми трудностями. Конечно, я следил за своей речью и говорил на языке 1970 года. Я весьма горжусь тем, что могу разговаривать с пробуждающимися пациентами на языке того года, когда они поступили к нам. Я прошел специальный курс обучения под гипнозом. Но вы полностью овладеете современным разговорным языком через неделю — тут все дело в дополнительном словарном запасе.

Я хотел было заметить ему, что по меньшей мере раза четыре он употребил слова, которых в 1970 году не знали или вкладывали в них совершенно противоположный смысл. Но потом решил, что это будет невежливо по отношению к нему.

— Вот пока и все, — наконец сказал он. — Да, кстати, вас хотела повидать миссис Шульц.

— Как?

— Разве вы с ней не знакомы? Она утверждала, что вы ее старинный друг.

— Шульц, — задумчиво повторил я. — Вероятно, я знавал когда-то нескольких женщин по фамилии Шульц, но единственная, кого могу вспомнить, — моя учительница в начальной школе. Впрочем, она вряд ли жива.

— Возможно, она тоже находилась в «холодном сне». Получить ее записку сможете, когда захотите. Так, я могу вас выписывать. Но если вы человек смекалистый, то побудете здесь еще несколько дней, чтобы проникнуться духом новой для вас обстановки. А я загляну к вам потом. Ну, смываюсь, как говорили в ваше время. Вот и прислуга с завтраком.

Я сделал для себя окончательный вывод, что в медицине он разбирается лучше, чем в лингвистике. Но тут я увидел прислугу и забыл обо всем. Он вкатился, аккуратно объехав доктора Альбрехта, а тот вышел из палаты, не обращая внимания на прислугу и не дав себе труда посторониться.

Итак, он вкатился, подъехал к кровати, выдвинул столик, повернул так, что столик оказался передо мной, и поставил на него завтрак.

— Налить вам кофе?

— Да, пожалуйста, — ответил я. Вообще-то мне не хотелось, чтобы кофе стыл в чашке, пока я завтракаю, но я сгорал от желания посмотреть, как он справится.

Представьте себе мое изумление — ведь это был… «ловкий Фрэнк»! Нет, это была не та неуклюжая, на скорую руку собранная мною модель, скорее напоминавшая электронный макет, конечно нет! Он походил на «Фрэнка» не более, чем гоночный турбомобиль на первую безлошадную повозку. Но разве мастер может не узнать свое творение? Я создал базовую модель, и она неизбежно должна была быть усовершенствована… Вот он, правнук «Фрэнка» — улучшенный, доведенный до ума, более сноровистый, — но одной с ним крови.

— Больше ничего не надо?

— Минутку…

Очевидно, я ляпнул что-то не то, потому что робот вытянул из себя лист плотного пластика и вручил мне. Лист соединялся с его корпусом тонкой стальной цепочкой; на нем было напечатано вот что:

На фабричной марке был изображен Алладин, выпускавший джинна из бутылки. Ниже приводился длинный перечень простых приказаний: «стой, иди, медленнее, быстрее, подойди сюда, позови сиделку» и так далее. Был и короткий список заданий медицинского характера, вроде растирания позвоночника, а о некоторых процедурах я вообще никогда не слышал. Список заканчивался официальным уведомлением: «Приказания с номера 87 по номер 242 отдаются только персоналом больницы и поэтому не включены в этот список».

Мой «ловкий Фрэнк» управлялся кнопками на приборном щитке, а не голосом. Не потому, что я не додумался до этого, просто система анализа речи была более громоздкой и стоила гораздо дороже, чем весь мой «Фрэнк» (старший) без упаковки. Я решил, что прежде, чем смогу вернуться к работе по специальности здесь, в будущем, мне придется основательно изучить все новое в области миниатюризации и упрощения электронных систем. Я горел желанием побыстрей приступить к делу; судя по «трудяге», мне предстояла интереснейшая работа, передо мной открывались невиданные возможности. Инженерное искусство зависит от общего технического уровня общества, а не от таланта отдельно взятого инженера. Ведь железные дороги появились только тогда, когда развитие техники достигло соответствующего уровня. Бедный профессор Ленгли все силы души, весь свой гений отдал разработке летательного аппарата, который, по его мнению, обязательно должен был взлететь, — но он на несколько лет опередил время и не смог воспользоваться успехами сопредельных наук, чтобы увидеть результаты своего труда. Или взять великого Леонардо да Винчи — наиболее блестящие его изобретения не были претворены в жизнь; он намного обогнал эпоху, в которой жил.

• Предыдущая
• 63/91
• Следующая