Двойник. Дверь в лето - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 32

• Предыдущая
• 32/91
• Следующая

Вскоре я обнаружил, что лица многих придворных мне знакомы по фотографиям. Здесь собралось большинство безработных членов королевских семейств Земли, скрывших свои прежние звания под псевдонимами герцогов или графов. Кое-кто поговаривал, что король Биллем держит их на пенсионе, чтобы украсить свой двор; другие — что он просто хочет держать их под присмотром, оберегая от соблазнов принять участие в политике и других столь же неблаговидных делах. И в том и в другом, надо думать, есть частица правды.

А еще тут толклось немало знатных людей, которые к королевским домам не принадлежали. Некоторым из них приходилось зарабатывать себе на кусок хлеба.

Вскоре я обнаружил, что выискиваю на лицах присутствующих губы Габсбургов и носы Виндзоров.

Наконец Биллем опустил свиток. И музыка, и разговоры тут же смолкли. В мертвой тишине он произнес:

— Ты предложил Нам славную команду. Думаем, ее следует утвердить.

— Вы очень милостивы, Ваше Величество.

— Мы обдумаем и известим тебя. — Он наклонился и сказал шепотом: — Не вздумайте спускаться по этим проклятущим ступенькам. Я сейчас исчезну.

Я шепнул ему:

— Благодарю вас, сир!

Он встал и, пока я с трудом поднимался на ноги, исчез в шелесте своей мантии. Я обернулся и встретил множество недоумевающих взглядов. Но музыка снова заиграла, и я смог спуститься вниз, ибо благородная знать опять занялась своими галантными пустячками.

В ту же самую секунду, когда я подходил к арке выхода, возле меня снова возник Патил.

— Прошу вас, сэр, пожалуйте за мной.

Показуха кончилась, начиналась настоящая аудиенция.

Он провел меня через маленькую дверь по почти пустому коридору в весьма просто обставленный кабинет. Единственной вещью, говорившей о королевской принадлежности этого помещения, был врезанный в стену герб Дома Оранских с девизом: «Я воздвигаю».

Там находился огромный письменный стол, заваленный бумагами.

На середине стола, придавленный пресс-папье в виде пары металлических детских туфелек, лежал оригинал того самого списка, копия которого находилась в моем кармане. В медной рамке висел портрет покойной Императрицы с детьми. У одной стены стоял довольно потрепанный диван, рядом с ним небольшой бар. Была тут еще пара мягких кресел и вертящийся стул возле стола. Остальная мебель была бы вполне уместна в кабинете известного, но скромного по достатку домашнего врача.

Патил оставил меня одного и закрыл за собой дверь. У меня не было времени даже решить, могу ли я сесть, не нарушив этикета, когда в дверь, что была напротив той, через которую я вошел, большими шагами почти вбежал Император.

— Привет, Джозеф, — воскликнул он, — я освобожусь через минуту!

Он быстро пересек комнату, сопровождаемый парой лакеев, которые на ходу помогали ему раздеваться, и вышел в третью дверь.

Вернулся он почти тотчас же, затягивая молнию своего рабочего комбинезона.

— Вас провели кратчайшим путем, а мне пришлось идти кружным. Все собираюсь отдать приказ придворному инженеру пробить другой туннель из дальней части тронного зала прямо сюда в кабинет, и, черт побери, давно уже пора это сделать! А то приходится тащиться по трем сторонам квадрата либо пользоваться коридорами, открытыми для всех, да еще разодетым в этот шутовский наряд. — Потом задумчиво прибавил: Ничего не ношу под этой дурацкой мантией, кроме нижнего белья.

— Не думаю, чтобы она была хуже, чем этот обезьяний костюм, который я ношу сейчас, сир.

Он передернул плечами.

— Ладно, каждому из нас приходится переносить неудобства, связанные с характером его работы. Хотите выпить? — Он взял список кандидатов в министры. — Налейте и себе, и мне.

— Что вы будете пить, сир?

— Что? — Он поднял на меня глаза и бросил острый взгляд. — Да то же, что и всегда. Шотландское со льдом, конечно.

Я ничего не ответил и налил нам обоим, добавив в свой стакан немного содовой. По коже у меня пробежал мороз. Если Бонфорт знал, что Император всегда пьет чистое шотландское виски со льдом, это должно было быть отражено в досье. А там ничего подобного не было.

Но Биллем принял свой стакан, ничего не сказав, кроме обычного «Горячей плазмы», и продолжал рассматривать список. Потом оторвался от него и спросил:

— Ну, а как вам самому, Джозеф, нравятся эти ребята?

— Сир! Это, так сказать, скелет кабинета, разумеется. Мы, где могли, сдваивали портфели — сам Бонфорт должен был кроме должности премьера занимать еще посты военного министра и министра финансов. В трех случаях мы вписали просто постоянных заместителей тех министров, которые только что ушли в отставку. Это были посты министров по делам наук, проблем населения и внешних территорий.

Люди, которые займут эти места после выборов, сейчас были нужны для ведения избирательной кампании.

— Да, да… второй состав… ммм… А что вы скажите об этом Брауне?

Я очень удивился. Я полагал, что Биллем утвердит список без лишних слов, хотя ему, вероятно, и захочется поболтать со мной о том, о сем. Такого разговора я не опасался. Человек может создать себе репутацию блестящего собеседника, просто дав другому возможность говорить без передышки.

О Лотаре Брауне говорили как о многообещающем государственном деятеле. Все, что я знал о нем, исходило из фэрли-досье и из разговоров с Роджем и Биллом. Он возник на политической арене уже после того, как Бонфорт вышел в отставку, и поэтому не занимал никаких постов, находясь, так сказать, на подхвате.

Билл настаивал, что Бонфорт будто бы планировал быстро продвинуть Брауна и что в «переходном» правительстве для него будет хорошая возможность показать себя. Он предложил его на пост министра внешних коммуникаций.

Родж Клифтон, казалось, колебался. Он сначала наметил на этот пост Энджела Хесус де ла Торре — постоянного заместителя министра. Но Билл возражал, говоря, что если Браун окажется пустышкой, то нынешняя ситуация даст возможность проверить его и в то же время не нанесет ущерба делу. Тогда Клифтон согласился.

— Браун? — ответил я. — Многообещающий юноша. Блестящий ум.

Биллем ничего не ответил, но снова пробежал глазами по списку. Я же отчаянно пытался припомнить, что дословно говорилось в досье Бонфорта. Блестящий… трудолюбивый… аналитический ум… Было ли там хоть что-то против Брауна? Нет… хотя… чересчур любезен… но чрезмерная любезность еще не бросает тень на человека. Правда, Бонфорт ни слова не сказал о таких важных качествах, как честность и лояльность.

Конечно, это могло ровным счетом ничего не значить, поскольку фэрли-досье — вовсе не собрание характеpистк, а досье фактов.

Император отложил лист.

— Джозеф, когда вы планируете включить марсианские Гнезда в Империю? Немедленно?

— Что? Разумеется, но не раньше проведения выборов, сир.

— Ну-ну, вы же понимаете, что я тоже имел в виду послевыборный период. А вы что, забыли, что меня зовут Биллем? Слышать, как тебя называет «сир» человек на шесть лет старше тебя, да еще когда мы наедине, по меньшей мере, глупо.

— Хорошо… Биллем.

— Как мы оба хорошо знаем, считается, будто я не должен вмешиваться в политику. Но оба мы знаем и то, что такое мнение не вполне правильно. Джозеф, вы потратили свои лучшие годы на то, чтобы создать обстоятельства, когда Гнезда единодушно пожелают войти в состав Империи. — Он ткнул пальцем в мой жезл. — Думаю, что это вам удалось. Если вы выиграете избирательную кампанию, вы сможете заставить Великую Ассамблею дать мне право провозгласить вхождение Марса в Империю. Я прав?

Я подумал.

— Биллем, — сказал я, тщательно выбирая слова, — вы же знаете, что именно так мы и собираемся поступить. Вероятно, у вас есть причины поднять этот вопрос именно сейчас?

Он поболтал свое виски в стакане и уставился на меня с видом ново-английского лавочника, готового отшить одного из своих летних клиентов.

— Вы хотите получить мой совет? Согласно Конституции, это вы должны подавать мне советы, а не наоборот.

• Предыдущая
• 32/91
• Следующая