Реконизм. Как информационные технологии делают репутацию сильнее власти, а открытость — безопаснее п - Петров Роман - Страница 48

Но что делать, если преступление совершено? Неотвратимость наказания, почти на 100% гарантированная отслеживающей информационной системой, позволяет регулировать строгость этого наказания естественным путём с помощью механизма учёта репутации. Чем более неприемлемым будет поступок, тем большее пятно останется на репутации преступника. Его не возьмут на хорошую работу, ему не дадут кредит, пока он не «отмоется». Он будет в каком-то смысле на время изолирован, «изгнан» из общества.

Кроме того, неизбежно наступят естественные последствия поступка. Украденное должно быть возвращено, любой ущерб возмещён за счёт преступника, если это невозможно — например, в случае убийства, убийца будет обязан платить алименты семье убитого. При такой системе практически не нужны будут писаные законы или суд. Вопрос «Совершал или нет?» разрешается тривиально, с помощью анализа записей ОИС, так же как и вопрос о степени вины, мотивах поступка и смягчающих или отягчающих обстоятельствах. А мера наказания определится автоматически через репутацию и естественные последствия. Этот механизм гарантирует невозможность сегодняшней ситуации, когда по закону можно посадить человека на несколько лет за действия, которые большинство людей не считают опасными и заслуживающими такого наказания, и наоборот, можно избежать последствий преступления, используя дыры в законодательстве.

Остаётся мизерный процент психопатов и маньяков, которых ничто не остановит. Но этот вопрос имеет больше отношения к медицине, чем к криминологии. Смирительные рубашки и закрытые психиатрические лечебницы никуда не денутся.

Уже сейчас в развитых странах понятие государственной границы не имеет существенного значения. Корпорации ведут бизнес по всему миру, люди ездят в отпуск на противоположную сторону земного шара и бесплатно звонят по Скайпу на другой континент. Мир постепенно движется в сторону глобального общества с единым политическим, экономическим и культурным пространством. Причём этот процесс идёт ненасильственным путём, чего никогда ещё не было в истории человечества. Именно отказ от насильственных методов и гарантия соблюдения прав и свобод человека сделали возможным такое объединение. Разделение по принципу «свой-чужой» в таких условиях теряет смысл. Международная политика из вопроса жизни и смерти превращается во что-то вроде спора соседей о том, кто и сколько должен платить за уборку подъезда.

Кроме того, публичная политика, как внутренняя, так и внешняя до сих пор часто служит площадкой для выяснения отношений между альфа-самцами, мерянья радиусом действия баллистических фаллосов, дележа территории и прочих увлекательных занятий высших приматов. К счастью, животная составляющая политики постепенно сходит на нет в связи с общим уменьшением роли государства и ослаблением вертикалей власти. Что приводит к размытию национальных и культурных границ. Ведь ничто не способствует росту национального самосознания и патриотизма так, как жестокая оккупация и геноцид.

Привязанность людей к национальной идее часто так же болезненно сильна, как и к идее приватности. И главная причина тому — страх. И приватность, и патриотизм — защитные реакции на внешнюю угрозу. Попытка отстоять индивидуальную или коллективную независимость во враждебной среде. Это — святое. За это можно умереть или убить. Но если устранить угрозу, то исчезнет необходимость в защите. Останется только неадекватная реальности привычка. Что мы и наблюдаем сегодня. Война между развитыми государствами сейчас невозможна по экономическим причинам. Современные вооружения способны причинить такой ущерб экономике воюющих сторон, что для них единственной разумной стратегией является категорический отказ от войны. Воюют только с теми, кто не в состоянии дать сдачи. То же и на индивидуальном уровне. Производительность труда и ущерб от забастовок или саботажа сегодня настолько велики, что даже самый жадный эксплуататор понимает, что высокая зарплата, социальные гарантии и строгое соблюдение прав и свобод работника куда выгоднее жестокого принуждения и рабства.

В современном мире человек, живо интересующийся национальным вопросом, напоминает гопника, который первым делом стремится узнать «С какого ты района?» А какая, собственно, разница? Русский, китаец, еврей, украинец — не всё ли равно? Не всё равно только тем, у кого друг к другу есть претензии — арабам и евреям, например. Для всех остальных это скорее личное дело. Встретить в чужой стране человека своей национальности — то же самое, что встретить земляка или одноклассника. Ну, приятно первые несколько минут, а потом выясняется, что у тебя с ним гораздо меньше общих интересов, чем с коллегой откуда-нибудь из Австралии.

Самое страшное, что патриотизм^[122] не только возникает из вражды и разобщенности, он ещё и поддерживает и провоцирует их. Националистическая риторика — конёк всех диктаторов и политических жуликов. С маниакальным упорством они сообщают нам, что умереть, защищая Родину — это круто. Хотя она уже давно нуждается в защите только от таких политиков, а не от внешних врагов, которым на самом деле выгоднее и интереснее торговать, а не воевать с нами.

Людям очень хочется доверять друг другу, чувствовать единство, быть среди своих. Патриотизм и национализм делает «своими» большую группу людей, которые обладают некими общими признаками, вообще-то говоря, далеко не самыми важными — язык, цвет кожи, религия, ритуалы и обычаи. В современных многонациональных мегаполисах ту же роль играет принадлежность к субкультурам, любимая футбольная команда или музыка. Сталкиваясь с новым человеком мы, чтобы решить, как к нему относиться, стоим перед выбором — попытаться глубоко понять и узнать его, или ограничиться примеркой шаблонов — «интеллигент», «быдло», «еврей», «кавказец», «эмо» и так далее. Естественно, второй подход «лидирует по издержкам» с большим отрывом.

В реконистическом обществе появляется третий вариант — мгновенно получить подробную информацию о человеке из сети. Вместо приблизительных эвристик — национальных, религиозных и других стереотипов — сразу получить точный ответ на большинство вопросов.

Ещё один аргумент в пользу патриотизма и национального самосознания — культурное разнообразие. Представление о ценности этого разнообразия возникло в эпоху, когда страны-завоеватели предпочитали не церемониться с местным населением и силой уничтожали это самое разнообразие. Естественно, многие уникальные элементы культур завоёванных народов бесследно исчезли. Но даже в таких условиях бывало потеряно далеко не всё. Например, европейские варвары, разорившие Рим, фактически стали его культурными наследниками. Ни одна культура не погибает бесследно, она обогащает поглотившую её более молодую или более агрессивную.

Кроме того, уникальность и неповторимость культур часто переоценена. Разные культуры пересекаются очень сильно. Одни и те же сюжеты сказок и легенд, похожие языковые структуры, музыка, архитектура — всё это многократно дублируется с минимальными вариациями. Пропагандистская картинка исключительной роли одной конкретной культуры служит корыстным и агрессивным целям и имеет мало общего с реальностью.

Таким образом, сейчас и в обозримом будущем слияния и поглощения культур не приведут к большим потерям. Уникальные и востребованные элементы поглощённой культуры включаются в состав культуры общемировой. В этом нет никакой трагедии, скорее наоборот. Тем, кто сокрушается о том, что в мире каждый год исчезают десятки языков, стоит вспомнить, что создание всеобщего языка — заветнейшая мечта человечества с древних времён. А наличие культурных и языковых барьеров служит постоянным источником конфликтов и войн. Культурная глобализация не означает унификацию и стандартизацию. Современная глобальная культура гораздо богаче и разнообразнее любой отдельной национальной культуры.

При переходе от одной общественной формации к другой состав элит расширялся, а методы правления смягчались. Рабовладельцы опирались на силу, при феодализме строго контролировался доступ к земле — основному источнику пищи, и кроме монарха или императора, изрядной долей властных полномочий обладали землевладельцы. Капиталисты были ещё многочисленнее, а их методы эксплуатации — мягче. Наконец, эпоха информизма позволила влиться в состав элит чиновникам и наёмным менеджерам, прямое насилие окончательно вышло из моды, и даже денежные стимулы уже не так актуальны — в развитых странах на жизнь вполне хватает и минимальной зарплаты. Основной инструмент управления сейчас — манипуляция сознанием и искусственная стимуляция потребностей с помощью рекламы. Логично предположить, что при реконизме правящий класс станет ещё более многочисленным, а методы воздействия — ещё гуманнее.