Вечные всадники - Байрамукова Халимат - Страница 21
- Предыдущая
- 21/42
- Следующая
– Что придумать? – переспросил Солтан и неуверенно сказал: – Я уже давно придумал…
– Ну-ка…
– Скажем ей, что меня посылают учиться на фельдшера! Мама же мечтала об этом!
– Придумал! – огорчился отец. -Кто же едет учиться в мае, да еще с незаконченным семилетним образованием?
– Откуда маме все это знать? Она поверит…
– Но ведь все всплывет потом!
– Конечно! – беззаботно ответил сын. – Но ты постепенно подготовишь к этому мать!
– Ох, не переношу я неправду… Вы с матерью меня с ума сводите – она чрезмерной любовью к тебе, ты чрезмерной любовью к Тугану! А я между вами. Уж скорее бы ты стал мужчиной! Я имею ввиду – взрослым стал…
Дома Солтан убедился, как трудно отцу начать разговор с матерью: он тянул, выходил во двор, возвращался, молчал, вздыхал. Мать заметила что-то неладное и спросила напрямик:
– Отец мальчика, у тебя какие-то неприятности? Что же ты помалкиваешь? Говори!
Солтан с нетерпением ждал, что ответит отец, но тот почему-то схватился за топор и напильник, яростно начал заниматься делом и, не поднимая глаз от работы, процедил:
– Слушай, дочь Урусовых, нашему Солтану выпало счастье: его посылают учиться на доктора. – Отшвырнув топор и напильник, он громко, как глухому, повторил: – Понимаешь, на доктора!
– Отец мальчика, ты разве не рад этому? Почему так странно говоришь со мной?
– «Странно, странно»! При чем тут «странно»? Так говорю потому, что тебя боюсь, дочь Урусовых, тебя! Скажешь вдруг, что не хочешь отпускать мальчика от себя! – перешел в наступление отец.
– Что ты! – удивилась мать. – Как можно не отпускать, если наш сын едет, чтобы стать ученым? И не просто отпускать надо, а нужно готовить той – праздник, угощение! – Пригорюнившись, она тихо спросила: – А когда уезжает наш мальчик? Ведь надо ему и новую черкеску сшить, и шапку заказать из серого каракуля, и сапоги скрипучие заказать. А рубашку белую с черными нитяными пуговицами я ему уже сшила, но не давала пока надевать.
– Это все можно и потом, – поспешно сказал Абдул жене, – я потом ему отвезу сам. Ждать он не может, ехать ему через неделю. Да, кстати… Надо ли той устраивать? Лучше уж после окончания учебы, когда он станет доктором…
– Я никогда не думала, что глава нашего дома такой скупой! Разве после окончания учебы мы не сможем еще один той устроить? Не-ет, надо сейчас же начать готовиться, оповестить родню, друзей, соседей. Если ты для единственного сына жалеешь барашка, то я не пожалею и бычка!
Она встала, вытащила из кованого сундука серую каракулевую шкурку, помчалась к скорняжному мастеру.
Отец и сын молча переглянулись, затем отец сказал:
– Воллагий, да биллагий, да таллахий, мать права: хотя она и не знает правды, но ты ведь отправляешься, чтобы стать настоящим мужчиной, ты будешь состязаться в мужестве, так разве это не следует отметить и тоем с бочонком бозы, и новой одеждой? Правда, бычка трогать незачем, обойдемся барашком. Но той сделаем, хлопец!..
Ровно через неделю после этого разговора двор заполнили родня, друзья, соседи. Они расселись за столами, установленными под огромной белоснежной яблоней во дворе. На столах красовалась посуда со всевозможной едой, рядом стояла бочка, полная свежей, бурлящей бозой. Молодой человек разливал ее деревянным черпаком в кружки и деревянные миски. Для тех же, кто любил кое-что покрепче, на столах стояли бутылки из магазина.
Тамада, крепкий белобородый старик, встал с места, обеими руками поднял традиционный деревянный гоббан – чашу, наполненную бозой. В знак уважения к нему встали все остальные.
– Джанымла, кезюмле![22] – начал он. -Хорошо, когда люди собираются по такому счастливому случаю. Дай аллах, чтобы наши аульчане собирались только по таким случаям. Теперь в ауле одним дохтуром станет больше!
– Как дохтуром? – крикнул кто-то с другого конца стола.
– Ш-ш… Не мешайте тамаде говорить! – поспешил шикнуть обеспокоенный Абдул.
– Вот так: дохтуром, и все! – продолжал старик. – Давайте пожелаем Солтану, чтобы он благополучно окончил учебу, вернулся, но чтобы к тому времени исчезли все болезни и чтобы ему некого было лечить…
– А за что же он будет тогда казенные деньги получать? – засмеялся кто-то.
– А за то, что будет оберегать нас от болезней, – нашелся старик.— Это называется про-фи-лак-тика!
Старик приложился к гоббану, и, пока он не поставил на место осушенную чашу, никто не пил и не садился.
Абдул чувствовал себя как на иголках. Тем, кого приглашал сам, он говорил правду, что провожает сына на ипподром, и просил помалкивать об этом. Но кое-кому приглашение на той передавала жена, и уж она-то, конечно, похвасталась, что сын едет на учебу. «И зачем я взялся в мои-то годы лукавить? – сокрушался Абдул. – Ведь у неправды короткие ножки!»
И в самом деле, недалеко ушла неправда, быстро открылась… Солтан тоже предчувствовал это. Одетый во все новое— в белую с черными нитяными пуговицами рубашку с высоким воротником, перетянутую поясом с позолоченными бляхами, в черных блестящих скрипучих сапогах, в серой каракулевой шапке с белым суконным верхом, – сидел Солтан рядом с Шайтаном, страшно переживая: не проговорится ли кто-нибудь? Шайтан, конечно, знал всю правду. Его так и подмывало объявить ее всем. И совсем не потому, что он хотел подвести Солтана. Нет, для друзей он всегда был железной стеной! Ему просто хотелось бы посмотреть, какой переполох поднимется за столом! Шайтана ведь всегда искушает бес… Но желание желанием, а дружба дружбой, и потому Шайтан помалкивал.
Может быть, все прошло бы гладко, потому что гости увлеклись едой, напитками и разговорами о всяких сельских новостях, если бы не Мазан. Он знал правду, его приглашал сам Абдул. И он обещал помалкивать, но от выпитой бозы и нахлынувших чувств забыл об уговоре.
– Люди, – поднялся он, -горец без коня – это не горец, горы без коня – тоже не горы. Они созданы друг для друга, горец должен отлично знать коня, потому что конь воспитывает характер мужчины, конь…
– Чего это он все о конях говорит? – спросила Марзий у сидящего рядом юноши.
– А как же не говорить о коне в такой день, тетя Марзий? Я бы даже самого Тугана посадил сегодня за этот стол. Да, да! Прикажи ему Солтан, он бы сел, – отшутился тот, чтобы не проговориться.
– Так вот, дорогие люди, – продолжал Мазан, – в такой важный для Солтана день, конечно, надо говорить именно о коне, а не о какой-то там профилактике, о которой что-то непонятное говорил нам здесь тамада. Я думаю, что конь для Солтана – это…
Кто-то смущенно рассмеялся. Абдул закашлял. Солтан залился краской и с тревогой смотрел на мать. А Мазан совсем разошелся:
– Выезд наших ребят на ипподром надо всегда отмечать вот так, как сегодня: ведь это большой день в жизни человека— он едет за славой. Но завоеванная им слава будет принадлежать не только ему, а нам всем, всему аулу. Люди будут говорить: «Вы знаете, что знаменитый наездник Солтан Абдулович Лепшоков – выходец из аула Аламат? А его знаменитый конь Туган родом с конезавода имени Буденного, и сам Буденный подарил этому парню саблю!» Я бы зарезал не барашка, а быка для такого тоя!
– О чем это он говорит, люди? – воскликнула Марзий и начала искать глазами пригнувшегося мужа
– И правда, – подхватил кузнец Идрис, чего ты завел здесь о конях, если парень едет на учебу? Если не умеешь ничего говорить к месту, то рассказал бы лучше о стульях, на которых нельзя сидеть!
Солтану стало вдруг нестерпимо стыдно перед матерью и жалко отца. Он вскочил с места и звонко сказал:
– Дядя Мазан прав, дядя Идрис! Я еду не на учебу, а на ипподром вместе с Туганом, чтобы стать наездником, участвовать в состязаниях. Разве учиться на жокея хуже, чем на доктора? Мать не захочет мешать мне!
– Правильно, хлопец, правильно! раздались дружные голоса, и остановившееся было пиршество снова пошло весело, дружно.
- Предыдущая
- 21/42
- Следующая
