Повседневная жизнь блокадного Ленинграда - Яров Сергей - Страница 57
- Предыдущая
- 57/86
- Следующая
Перед снижением карточных норм 13 ноября 1941 года нехлебные продукты почти не выдавались. Позднее положение еще более осложнилось. Н.П. Осипова вспоминала, как 16 ноября стояла в очереди в магазин всю ночь. В конце ноября началась паника — в магазинах нельзя было купить ни жиров, ни мяса. Поскольку с 1 декабря талоны за предыдущий месяц считались недействительными, то, как отмечал Ф.М. Никитин, люди «хватали, что попало: на масло брали какой-то джем из непонятных ингредиентов, за мясо почему-то конфеты… за сахар — искусственный мед (даже не знал, что есть такой)». Когда продукты были таким образом раскуплены, срок действия карточек продлили на пять дней. В магазине оказалось «полно настоящего сливочного масла», но дело было сделано — о возврате или обмене продуктов и речи не могло идти. В декабре 1941 года «отоваривание» нехлебных продовольственных талонов еще более затормозилось: в третьей декаде декабря были аннулированы без всякой компенсации «карточки» на масло и крупу{515}.
Январь 1942 года стал временем повсеместных задержек выдач продуктов. В начале января возникли даже перебои в продаже хлеба. «Половина месяца прошла, в магазинах еще ничего не выдано за январь», — записывал в дневнике 15 января 1942 года В.Ф. Чекризов. Нехлебные талоны обычно шли в зачет обедов, таких скудных, что многие предпочитали ждать и надеяться, что не сегодня завтра продукты завезут в магазины. На 27 января 1942 года было «не отоварено» 832 тонны крупы, 1399 тонн мяса, 2400 тонн сахара, 1290 тонн жиров. Почти все эти продукты, однако, имелись на складе, но не могли быть доставлены в магазины, потому что вагоны от Ладоги двигались 4—6 дней{516}.
Первые выдачи за январь (50 граммов масла и 100 граммов сахарного песка или конфет) начались в третьей декаде месяца, но тогда же из-за отсутствия воды прекратили работать хлебозаводы. Очереди стояли на морозе несколько суток «Скорей бы хлебушка привезли»; «Мы три дня ничего не ели», — просили люди «ответственных работников», пришедших их успокаивать. Хлеб выдали мукой. Секретарь Фрунзенского РК ВКП(б) А.Я. Тихонов рассказывал, какие картины ему пришлось увидеть в эти дни: «Получает человек муку, садится, потому что от усталости идти… не может и хватает из мешочка эту муку и прямо ее ест… Сидит одна старушка и с такой жадностью хватает эту муку из мешочка, что ей не оторваться никак, и ест, ест эту муку». О. Гречина видела, как блокадники падали в булочной, съев сухую муку: «Начинались корчи и судороги, и человек умирал»{517}.
В феврале 1942 года положение улучшилось, и в последующие месяцы ощутимых задержек выдач по карточкам не наблюдалось. «Ежедневно погашаются долги по сахару, маслу, крупе и мясу… Очереди ничтожные, терпимые, всё проходит гладко. Меньше раздражения, нелепой ругани», — отмечала в дневнике 29 марта 1942 года М.В. Машкова{518}. Заметно улучшилось качество «пайковых» продуктов. Все признавали, что хлеб выпекался без опилок и стал вкуснее. Чаще объявлялись и дополнительные выдачи по карточкам сверх объявленных ранее норм, да и сами нормы заметно возросли. Голод, однако, чувствовали и весной, и летом, и осенью 1942 года — утолялся он медленно и мучительно.
Особенностью «карточной» системы были постоянные замены одних продуктов на другие. Начались они в октябре 1941 года. Как правило, равноценными они не являлись, хотя часто их вообще было трудно сравнивать. На «сахарные» талоны можно было получить конфеты и повидло (это случалось чаще всего), но иногда — курагу и какао. Вместо масла давали жир, варенье, сыр, селедку, вместо мяса — яичный порошок, селедку, вместо крупы — маисовую муку и сушеную картошку. Заменяли даже хлеб печеньем и пряниками, правда, в основном осенью 1941 года{519}.
Не очень ясно, как устанавливались пропорции заменяемых продуктов, хотя, скорее всего, давали то, что имелось на складах. Даже трудно представить, как при таких порядках отчитывались перед «верхами» об отпуске пайков, сроках и масштабах «отоваривания» талонов. Стройность «карточной» системы в самые трудные месяцы блокады, которой так гордились люди, ответственные за снабжение Ленинграда, на поверку оказывалась бутафорией. За исключением хлеба, блокадник часто получал не то, что ему полагалось, он должен был выбирать из скудного набора продуктов, завезенных в данное время в магазин. И выхода у него не было — если он не выкупал их в течение десяти дней, талоны «пропадали». Неприятным здесь было то, что за день-два до истечения срока действия карточек и мясо, и масло привозили в магазины, но купить его не могли: все талоны были израсходованы.
В самое голодное время блокады рабочие карточки, обеспечивавшие потребности организма в еде, получали только 35 процентов горожан. Нормы продуктов, выдаваемых другим категориям — служащим, иждивенцам и детям, означали последовательное истощение человека, обычно кончавшееся смертью, если не было других источников питания. Труднее всего пришлось иждивенцам, среди них преобладали люди пожилые, беспомощные, иногда уволенные из предприятий и учреждений из-за инвалидности. «На иждивенческую норму можно было прожить дня два-три в декаду — не больше», — отмечала И.Д. Зеленская. Чтобы выжить, иждивенцы не брезговали и случайными приработками, нередко тяжелыми, сдавали кровь, продавали вещи и, скажем прямо, обращались к милосердным людям — детей, просящих хлеба, видели у булочных. В их стойкости было что-то нечеловеческое. Надеяться многим из них было не на что, требовалось сжать себя в кулак и каждый день отвоевывать у смерти — методично, не допуская послаблений. В.Ф. Чекризов так описывал в феврале 1942 года повседневную жизнь блокадников, имевших иждивенческие и детские карточки:
«Живут на кухне (большинство так, в особенности в домах с паровым отоплением) мать, двое детей: девочка лет 13 и мальчик лет 4—5. Она нестарая женщина лет 36. С ними сестра Игнатюка (друг В.Ф. Чекризова. — С.Я.). У первой муж и сын на фронте, где-то под Ленинградом, но сведения от него редки. Денежные ресурсы первой — пособие, второй — помощь брата, но главные продовольственные ресурсы: 2 карточки иждивенцев и 2 детских. Спрашиваю: “Как же вы живете?” — “Живем так, на эту кастрюлю (литров 4—5) кладем 100 грамм крупы, варим суп. Суп и получаемый хлеб (по 250 грамм) делим на 2 части и съедаем их 2 раза в день”.
Иногда Игнатюк кое-что приносит им (банку консервов, пачку печенья, несколько кусков сахара или что-нибудь другое, но это бывает редко). Супу и хлеба невероятно мало. Питательность их ничтожна. Режим, говорит, держим строго. Хлеб вперед не берем».
Это люди железной хватки — «только мальчик всё вспоминает, что и как он раньше кушал, и мечтает покушать хотя бы десятую долю того, что ел раньше»{520}.
Карточки I категории получали блокадники, выполнявшие наиболее трудную, но жизненно необходимую для города и страны работу — врачи, медсестры, бойцы МПВО, пожарники, рабочие предприятий и, конечно, могильщики. С весны 1942 года стали выдавать рабочие карточки преподавателям школ, чтобы они смогли окрепнуть к началу нового учебного года. Снабжались ими отчасти и те, кто принадлежал к художественной, научной и политической элите города, — академики, директора институтов, музеев и архивов, доктора наук, музыканты и, разумеется, работники райкомов и горкома партии. Просьбы расширить списки тех, кто имел право на получение рабочих карточек, нередко отклонялись в «верхах», но зато попытки ограничить число «льготников» являлись более успешными и предпринимались не раз. Наиболее удобным предлогом было сокращение штатов. Оно проводилось и в «смертное время». Все понимали, что понижение категории карточки обрекало больных, обессиленных, истощенных людей на верную гибель. Надо отдать должное руководителям предприятий, которые, как отмечал начальник Ленгоруправления по учету и выдаче продкарточек И. Стожилов, решались на этот шаг «очень робко и неуверенно». Им необходимо было учитывать и еще одно обстоятельство. Все работавшие должны были получать карточку I категории и отобрать ее можно было, лишь уволив их, — а это не удавалось быстро, в обход трудового законодательства. Самостоятельно редактировать советские законы ни в Смольном, ни тем более на заводах никто не мог, в различные инстанции шел поток жалоб, а иметь дело с прокуратурой не все желали. Чистки поэтому коснулись тех, кто получал инвалидность разной степени, кто опаздывал на работу или даже месяцами не бывал на предприятиях и в учреждениях{521}.
- Предыдущая
- 57/86
- Следующая
