Сказки (200 сказок) - Гримм братья Якоб и Вильгельм - Страница 37

• Предыдущая
• 37/176
• Следующая

Подождал отец немного, видит – мать тоже не возвращается, а выпить пиво всё больше, и больше хочется. Вот и говорит он:

– Надо будет мне самому в погреб сходить да посмотреть, что это там с Эльзой случилось.

Спустился он в погреб, видит – сидят все рядышком и горько плачут; узнал он, что причиной тому Эльзин ребёнок, которого она, пожалуй, когда-нибудь родит, и что может его убить кирка, если, нацеживая пиво, он будет сидеть как раз под киркой, а в это время она может упасть, и он воскликнул:

– Какая же у нас, однако, умная Эльза! – сел и тоже вместе с ними заплакал.

Долго дожидался жених в доме один, но никто не возвращался, и подумал он: «Пожалуй, они меня внизу дожидаются, надо будет и мне тоже туда сходить да поглядеть, что они там делают». Спустился он вниз, видит – сидят они все впятером и плачут-рыдают, да так жалобно – один пуще другого.

– Что у вас за беда случилась? – спрашивает он.

– Ах, милый Ганс, – ответила Эльза, – когда мы с тобой поженимся и будет у нас ребёнок, вырастет он большой, то может случиться, что пошлём мы его в погреб пива нацедить, а кирка, что торчит на стене, может, чего доброго, упасть и разбить его голову и убить его насмерть. Ну, как же нам не плакать об этом.

– Ну, – сказал Ганс, – бо?льшего ума для моего хозяйства и не надо.

Эльза, ты такая умная, что я на тебе женюсь, – и взял её за руку, повёл наверх и отпраздновал с ней свадьбу.

Пожила она с Гансом немного, а он и говорит:

– Жена, я пойду на заработки. Надо нам деньгами разжиться, а ты ступай на поле жать пшеницу, чтоб был у нас в доме хлеб.

– Хорошо, милый Ганс, я так и сделаю.

Ушёл Ганс, наварила она себе вкусной каши и взяла с собой на поле. Пришла туда и сама себя спрашивает:

– Что мне делать? Жать ли сначала, или сперва поесть? Э, пожалуй, поем я сначала.

Съела она целый горшок каши, наелась до отвала и опять спрашивает:

– Что мне делать? Жать ли, или, может, сперва поспать? Пожалуй, посплю я сперва. – Легла она в пшеницу и уснула.

А Ганс в это время давно уже домой воротился, а Эльзы всё нету и нету. Вот он и говорит:

– Какая у меня умная Эльза, она такая прилежная – и домой не возвращается, и ничего не ест.

А её всё нету и нету. Вот уже и вечер наступил, вышел Ганс в поле поглядеть, сколько она пшеницы нажала; видит, что ничего не сжато и лежит Эльза в пшенице и спит. Побежал Ганс поскорей домой, принёс с собой птицеловную сеть с бубенцами и накинул её на Эльзу; а она всё продолжает спать. Побежал он домой, запер двери, уселся на лавку и принялся за работу.

Наконец совсем уж смерклось, проснулась Умная Эльза, и только она поднялась, а бубенцы на ней и зазвенели, и что ни сделает она шаг, а бубенцы всё звенят и звенят. Испугалась она и призадумалась: а вправду ли она Умная Эльза? И стала сама себя спрашивать: «Я ли это, или не я?» И сама не знала, как ей на это ответить, и стояла она некоторое время в сомнении; наконец она подумала: «Пойду-ка я домой да спрошу, я ли это, или не я, – они уж наверное знают».

Прибежала она домой, а двери заперты. Постучала она в окошко и спрашивает:

– Ганс, дома ли Эльза?

– Да, – ответил Ганс, – она дома.

Испугалась она и говорит:

– Ах, боже мой, значит это не я! – и кинулась к другим дверям. А люди услыхали звон бубенцов и не захотели ей отпирать, и нигде не нашлось ей приюта. И убежала она тогда из деревни; и никто её с той поры больше не видел.

Случилось однажды в прекрасный день, что захотелось господу богу прогуляться по небесному саду, и он взял с собой всех святых и апостолов, и остался на небе один только святой Пётр.

И велел ему господь во время своего отсутствия никого не пускать, и стоял Пётр у врат на страже. Вскоре кто-то постучался. Пётр спросил, кто это и чего ему здесь надо.

– Я бедный, честный портной, – ответил тоненький голосок, – прошу меня впустить.

– Да, видно, что честный, – сказал Пётр, – как вор на виселице. Небось ты не раз запускал руку в чужой карман и воровал у людей материю. Ты на небо не попадёшь, господь мне запретил, пока его здесь нету, пускать кого бы то ни было.

– Будьте, однако ж, милостивы, – воскликнул портной, – ведь маленькие обрезки, что падают со стола, они не ворованы, и что о них говорить! Вот видите, я прихрамываю, по дороге натёр себе волдыри на ногах, вернуться назад мне никак невозможно. Вы уж меня впустите, я готов выполнять всякую чёрную работу. Буду нянчить детей, стирать пелёнки, мыть скамьи, на которых они играли, убирать и всё содержать в порядке и штопать им разорванные платья.

И почувствовал святой Пётр жалость и приоткрыл хромому портному небесные врата настолько, чтобы тот мог еле-еле пролезть в них своим тощим телом. Он велел ему сесть в уголке за дверью И держать себя там тихо и чинно, чтобы бог, вернувшись назад, не заметил его и не разгневался.

Портной послушался, но когда святой Пётр вышел за дверь, он поднялся и стал в любопытстве ходить по всяким небесным закоулкам и улучил случай всё разглядеть. Наконец подошёл он к тому месту, где стояло много прекрасных и драгоценных стульев, и было посредине кресло, всё из чистого золота, украшенное сверкающими драгоценными камнями; и было оно куда повыше остальных стульев, и стояла перед ним золотая скамейка для ног. А было то кресло, на котором восседал сам господь, когда находился он дома, и, сидя на нём, мог видеть всё, что происходит на земле.

Остановился портной, поглядел на кресло, посмотрел ещё раз, – и оно понравилось ему больше, чем все остальные. Наконец он не мог удержаться от любопытства, взобрался наверх и уселся в то кресло.

И вот увидел он всё, что происходило на земле, и заметил там уродливую старуху; она стояла у ручья, стирала бельё и стащила тайком два покрывала. Увидев это, портной разгневался так крепко, что схватил золотую скамейку и кинул её через всё небо вниз на землю, в эту самую старуху-воровку. А так как достать скамейки назад он не мог, то слез тихонько с кресла, сел на своё прежнее место за дверьми и сделал вид, будто ничего и не случилось.

Вот вернулся назад господь вместе с небесным сонмом, и хотя портного он за дверью и не приметил, но, садясь в своё кресло, он увидел, что скамейки-то нету. Он спросил у святого Петра, куда делась скамейка, но тот не знал. Стал он его допрашивать, не пускал ли он кого на небо.

– Здесь никого не было, – ответил Пётр, – кроме хромого портного, он сидит до сих пор за дверью.

И велел господь портному к нему подойти и спросил его, не брал ли он скамейки и куда он её дел.

– О господи, – радостно ответил портной, – я кинул её на землю, в одну старуху, что украла во время стирки белья два покрывала.

– Ах ты, эдакий плут, – сказал господь, – если бы я начал судить так, как судишь ты, то как ты думаешь, что бы с тобой давно уж случилось? Да у меня бы давно не оказалось ни стульев, ни скамеек, ни кресел, даже не было бы и ухвата, – всё бы пришлось мне побросать в грешников. Отныне ты не можешь оставаться больше на небе и должен убраться опять за ворота, – ступай, куда тебе следует. Здесь наказывать могу только я один, господь бог.

И пришлось Петру увести с неба портного; а так как на нём башмаки были разорванные, а на ногах волдыри, то взял портной в руку клюку и отправился в ожидальню, где сидят и забавляются все честные солдаты.

Давно тому назад жил на свете портной. Было у него три сына и одна единственная коза; она их всех молоком кормила, и потому приходилось за ней ухаживать как следует и каждый день гонять её на пастбище.

Сыновья пасли козу каждый по очереди. Погнал её раз старший сын пастись на кладбище, а трава росла там высокая да сочная, – вот коза щипала траву и прыгала. Вечером, когда надо было уже домой возвращаться, он у неё и спрашивает:

• Предыдущая
• 37/176
• Следующая