Таврия - Гончар Олесь - Страница 64

Переминались с ноги на ногу, изнывали на солнце холуи. И в степи ветром жжет, и тут, в Аскании, кирпич пышет жаром… Всюду подхалиму жарко. Пот градом катился с каждого. Более храбрые пытались обороняться от наскоков паныча.

— Кто же знал, что такое случится… Не первый же день такую пьют… Погудят — бывало, погудят и утихомирятся…

— Может, оно и сейчас ничего б не случилось, так сигнал же был дан…

— Какой сигнал? — сразу насторожился урядник в черкеске.

— Свистками они с тока на ток пересвистывались, это и довело… Мы думали, что машинисты в шутку перекликаются, а они, оказывается, между собой разговор ведут на свистках, знаки подают один другому: бастуй, мол, бросай работу…

— Это еще что такое? — повернулся Вольдемар к управляющему. — Сигнализация между токами? Кто ввел? Кто позволил?

— Впервые слышу, — засуетился Густав Августович. — Для нас это сюрприз…

— Сюрприз! Для вас все сюрприз! А они, может, с черноморскими кораблями уже пересвистываются! Кто первый услыхал, ну?

Замялись приказчики.

— Как будто с Гаркушиного тока началось, — брякнул подгоняльщик из хутора Сухого.

— Не слушайте его, паныч! — крикнул Гаркуша, наливаясь кровью. — По злобе он на меня!

— Да чего ж ты, Савка, отпираешься, — загудели другие приказчики. — С твоего тока ведь началось… А им только подай: всю Таврию обсвистят…

— A-а, так это ты?! — перегнулся через перила Вольдемар к Гаркуше. — Зачинщиков укрываешь! Ну, я же тебе… Ну, ты ж у меня… Марш на ток, негодяй! Сам разводи теперь паровик, с объездчиками молотить будешь!

— Паныч, — снял картуз Гаркуша, — рад бы, но… я возле паровика… не мастак.

— Не мастак? Ты только до кухарки мастак? Тогда цеп бери! Цепом будешь с кухаркой всю ночь молотить!

Ни живы ни мертвы стояли приказчики. Разошелся паныч… Если уж своего любимчика не щадит, то их тоже не помилует. Гаркушу с цепом на всю ночь, а их, наверное, в каменные катки впряжет, всю ночь будет ими, как чертями, молотить…

— А вы чего торчите? — оставив Гаркушу, накинулся паныч на других. — Навертели, натворили дел, а теперь к панычу, пусть паныч расхлебывает? Что я — усмиритель? Что у меня — войско? Марш по таборам! Всех на ноги! Чтоб сейчас же тока стали работать!

Попятились от крыльца приказчики. Отступив немного, опять замялись в нерешительности. Хорошо тебе здесь кричать, пойди там покричи…

— Как же все-таки быть, паныч? Некоторых мы уломаем, а вот машинисты… Не послушают они нас…

— А время дорого… Сушь такая, что от малейшей искры все вспыхнет…

— Что там, Мазуркевич? — обратился Вольдемар через головы приказчиков к сухощавому щеголю в бриджах, который с взволнованным видом торопился прямо к крыльцу (это был первый помощник главного управляющего).

— Стала водокачка, — замогильным голосом сообщил с ходу Мазуркевич. — Прекратили работу кирпичный завод, артель землекопов…

— А им-то что? — выкрикнул на высокой визгливой ноте паныч. — На водокачке воды им не хватает?

— В знак солидарности с токовиками… Я только что из мастерских: там целый митинг Привалов собрал…

— Привалов?

— Он, кажется, тут всему голова…

— Ишь, кто верховодит! — подскочил Гаркуша. — Где гнездо, а на кого валят!..

— Ладно… я ему припомню, — процедил паныч и, пошептавшись с чеченцем-урядником, обратился к приказчикам: — Разъезжайтесь по таборам, нечего вам тут время тратить… Скажете… гм… обещал паныч… Побаламутили, пошумели, мол, и довольно… Машинистам после обмолота — награды. Девушкам — на платки…

— А вода? Из-за нее больше всего…

— Будет и вода… Вернутся из Каховки верблюды, на верблюдах будем доставлять отсюда, с артезианов. Слыхали? Так и передайте!

Понурившись, разъезжались приказчики от конторы. Улюлюканьем провожали их неуловимые хористы, проклятиями осыпали женщины из казарм. События в степи всколыхнули все имение. Асканийские казармы не переставали клокотать в эти дни: еще не утихло возбуждение, вызванное среда рабочего люда трагической свадьбой Яшки-негра и Ганны-горничной, как уже забурунило все кругом, и стар и мал заговорил о водяной забастовке в степи, горячо сочувствуя забастовщикам.

Гаркуша выбрался за околицу в скверном настроении. На куски разорвал бы он этих неуловимых хористов, которые улюлюканьем провожали его за Асканию, указывая каждому на холуя-молотильщика, что должен будет цепом вымолачивать панские стога всю ночь…

Однако не угроз паныча боялся Гаркуша, другое сейчас грызло его. Очень не хотелось ему возвращаться на ток к возмущенным сезонникам, туда, где ненавидели его смертельной ненавистью, где каждая сезонница готова была выцарапать ему глаза… Набрал земляков на свою голову!

Пусть бы терпел уже за свое кровное, а то за чье? За панское. И до каких пор будет это тянуться, до каких пор бегать ему в казачках? Когда уж поедет он в Каховку набирать сезонников не для кого-нибудь, а для себя? Или, может, все это враки? Может, попусту чешут языками в «просвитах»? Бунтарей с каждым годом становится все больше. Кричат, что нарочно он поит сезонников плохой водой, чтоб чаще болели, чтобы больше высчитывать за нерабочие дни… А разве в других таборах не так? Разве на Бекире и на Камышевом лучше? Что ж это будет за приказчик, если у него за лето никто не заболеет, с кем он тогда осенью останется, когда людям выйдет срок и все разойдутся по домам? Разве тогда уже рабочие не нужны? Последнему подгоняльщику известно, что кто летом с животом промаялся, тот на осень только и работник, потому что некуда ему отсюда податься… Надо только угадать, когда и как, — на то ты и приказчик. В самую горячую пору у хорошего приказчика найдется и свежая вода и свежая еда, никто не будет валяться с животом, а как только легче стало немного с работой, — так, смотри и лазарет!.. Разве паныч этого не понимает? Дурачка из себя корчит, он, мол, добрый, он только милует, приказчики всему виной. А останься после Покрова без людей, — тебя же первого прогонит!.. Легко ему чужими руками жар загребать. Приказал ехать, всех поднимать на ноги… Попробуй их поднять панычевыми цацками-обещанками! Не тем, кажется, духом они дышат!..

Все свалилось на Гаркушу как снег на голову. Еще вчера ничего не было заметно. Перетащили в темноте паровик с Кураевого на другой степной ток, с утра начали было молотить на новом месте… А как привезли воду, — тут все и поднялось!.. Девушки хотели его самого илом напоить, а Бронников в это время стал свистком прищелкивать на какой-то особый манер.

Надо же было так случиться, чтобы именно с его, с Гаркушиного, тока пошел сигнал! Кто мог подумать, что как раз его машинист у них главный сигнальщик? Пригрел змею за пазухой… Вроде и не головорез, из-за мелочей с Гаркушей никогда не грызется, а когда наступил момент, — доказал себя. Недаром он часто бывал на водокачке у того механика. Бронникову и его подголоскам — вот кому прежде всего надо шею свернуть! Не раскусил Гаркуша его во-время, зато и попало ему сегодня… Что ж, не дремли, приказчик, не лови ворон!

Как побитый, трясся приказчик в седле, озираясь вокруг. Не пылят тока. Ни малейшего движения в степи. Сами себе сезонники устроили праздник!

Чабаны стоят с бурдюками у пустых колодцев, уставились зачем-то на Асканию. Что они там увидели?

Гаркуша оглянулся и похолодел: красное полотнище полыхало над асканийскими парками, на самом верху водонапорной башни. Кто мог туда добраться? Не иначе, как те висельники-хористы!.. Направить есть кому, а им только свистни: вскарабкаются хоть на небо!..

— И вы, Мануйло, туда заглядываетесь? — укоризненно бросил Гаркуша, труся мимо колодца и узнав среди чабанов чаплинского атагаса. — Не стыдно вам на старости лет?

— Какой я старик, — браво ответил атагас. — Глаз еще далеко достает!..

— Диво нашли…

— Да так, что давненько и не видели такого: после девятьсот пятого, считай, это первый раз…

— Радуйтесь!

Атагас вместо ответа приставил еще и руку козырьком ко лбу, стоя лицом к радостному стягу, пламеневшему под солнцем за сухими далями, над башней, самой высокой в степи.