Таврия - Гончар Олесь - Страница 42

— Да куда ж… Сели в траву, как стрепеты, и сидят.

Вскоре сама увидела их… Не сидели — полулежали в траве в свободных, счастливых позах, касаясь плечом плеча. Словно росли из травы, роднясь с шелковыми ковылями, со степными цветами, окружавшими их. Она — совсем молоденькая, острогрудая, с вишневым румянцем на щеках, он — белокурый, как лев, в матросской тельняшке. Улыбаясь, оба спокойно смотрят на дорожку, видят свою барыню, которая приближается в кабриолете, но вставать и не думают! Не поднялись, даже когда поровнялась с ними. Еще ближе склонились друг к другу, переговариваются, смеются, разглядывая роскошные оленьи рога, лежащие между ними. Нашли, видимо, подобрали, бродя по степи.

Хотела остановиться Софья, накричать, — зачем топчут ее заповедник, почему поднимают потерянные оленями рога… Нет, лучше сдержать себя. Таких не проймешь, от таких можешь все услышать… Смотрят, словно из собственных своих владений, словно тут и выросли по пояс из ее заповедной земли, сливаясь с ковылями и цветами, не подвластные никаким законам, кроме законов природы, гармонии, пластики…

Молча проехала Софья. Потом, не утерпев, еще раз оглянулась… Бесстыжие! Она уже у него в объятьях, среди бела дня целуются! Загорелая, золотая девичья рука с бесстыдной смелостью обвивает шею юноши. Что им барыня? Из-за плеча своего милого девушка одним глазом смотрела на Софью, и этот глаз смеялся!

— Гони! — крикнула барыня кучеру. — До каких пор мы будем трястись?

Свистнуло в воздухе, затарахтел кабриолет.

— Кучер, ты не знаешь… кто она? — спросила через некоторое время Софья.

— Ее не знаю.

— А тот… что в полосатой ковбойке?

— То не ковбойка, пани, то называется тельняшка…

— Я тебя не об этом спрашиваю… Где он работает?

— Машинистом на Кураевом.

На Кураевом, у Гаркуши… Так она и догадывалась. Понабирал в Каховке полтавских красавиц, а прибрать их к рукам не умеет! Говорила же — все лето романы будут крутить в таборах… Надо будет сказать, чтобы хоть штраф наложил за оленьи рога…

Приближалась Аскания. Была уже не сизо-голубой, как издали, — поднималась в небо яркозеленая, облитая солнцем, словно крутая гора из камня малахита посреди гладкой степи. На самой вершине — кирпичная башня на десять тысяч ведер воды, а ниже — развесистые дубы, ясени, буки, десятки разных пород деревьев, из толпища которых сама природа возвела причудливые, пестрые от солнца хребты, сияющие в зеленом блеске скалы, ущелья, пропасти, полные теней…

До самого имения, до знакомых зеленых скал и ущелий преследовал Софью налитый счастьем девичий глаз, который беззаботно смеялся из ковылей… Невольно еще раз посмотрела в ту сторону…

Над заповедной степью было уже только небо, по-южному светлое, да струилось из края в край над ковылями неутомимое, хрустально чистое миражное море…

В среду с утра начали съезжаться к Софье гости. То с одного конца, то с другого мчались по степи в Асканию экипажи, оставляя за собой длинные шлейфы пыли. Панский двор был заранее очищен гайдуками-чеченцами от постороннего люда, и теперь только швейцары и лакея свободно расхаживали там, чувствуя себя сегодня тоже именинниками. Наперегонки бросались открывать дверцы карет, из которых выпархивали легкие воздушные дамы, похожие на бабочек-перламутровок, каких в эту пору так много в целинной асканийской степи. Все, кроме сивашской помещицы пани Луизы, прибывали без мужей, зная, что в последнее время Софья любит только женское общество.

В доме Мурашко все были на ногах. Лидия Александровна с внимательностью полководца следила за происходящим. Светлана, словно Меркурий, то и дело подлетала к ней со свежими донесениями:

— Карета из Британов!

— Фаэтон из Преображенки!

— Автомобиль из Крыма!..

Иван Тимофеевич, обегав с рассвета сад и дав необходимые указания своим помощникам, сейчас, забравшись в кабинет, томился там, как зверь в клетке, время от времени поглядывая в окно, и глушил стакан за стаканом воду.

До начала банкета, как всегда, Софья Карловна показывала гостям красоты своей столицы. Свой показ она всегда начинала с английской конюшни, которой очень гордилась. Крутобедрые жокеи с самого утра, выведя из конюшен породистых жеребцов, нещадно гоняли их на корде на утеху прибывающим гостям.

— Это Ганнибал, — объясняла хозяйка приезжим приятельницам, — это Мавр, а это Ковбой… Жокей, не дергайте, пожалуйста, моего Ковбоя, ему же больно!..

— Ах, какие красавцы! — ахали приезжие ценительницы. — Какие гиганты!.. Да тут у вас, Софи, в одних жеребцах целое состояние!

— И прошу обратить внимание, — улыбалась Софья Карловна, — все это чистокровные англичане…

После осмотра жеребцов гости пошли в зоологический сад. Отстраняя рабочих и смотрителей, Софья Карловна и здесь сама давала объяснения, хотя получалось у нее это с грехом пополам. Страусы у нее неслись черт знает когда, а муфлоны любили совсем не тот корм, какой они в самом деле любили.

Некоторые из дам пожелали испробовать антилопьего молока и даже просили страусовых перьев для своих шляпок.

— Наш сад — это не просто экзотика, нет, — напуская на себя ученый вид, говорила хозяйка молоденькой даме, которая, видимо, была здесь впервые. — Это нечто вроде парижского Jardin d’Acclimatation… В Англии у нас есть искренний друг в лице герцога Бедфордского, который давно интересуется нашим югом и высоко оценивает нашу скромную работу… Мы одомашниваем страусов, приручаем диких антилоп… Видите, как они мирно пасутся в степи, словно в родной Африке…

— И никто их не пасет? — с удивлением спрашивала молоденькая и любопытная дама, которую поражали тут не только страусы и козероги, но даже самые обыкновенные телята. — Странно, как же они не разбегаются?

— За ними присматривают, — отвечала Софья Карловна, подсмеиваясь над наивностью приятельницы. — Для этого существуют у нас специальные люди, которые в совершенстве знают свою профессию…

— Их вы тоже выписываете из Африки?

— Людей? Что вы, Жаннет!.. Набираем из самых простых мужиков, и они уже сами потом научаются… Неприветливые типы и с запахом, но видели бы вы, как их любят животные! Просто трогательно!.. И для каждого животного у них есть свои имена: то Ласочка, то Зорька, то Васька…

Евдоким Клименко, которого сама должность заведующего садом вынуждала быть здесь, стоял в стороне и слушал болтовню Софья с трудно скрываемым презрением. Пусть болтает пани, он считает, что лучше держаться в тени, где-нибудь возле перегородки, через которую к нему тянутся доверчивые, милые морды животных, требуя от своего бородатого Ноя ласки… О каждом из обитателей сада Клименко мог бы рассказывать часами. По выражению глаз оленя или птицы Клименко мог сказать, как себя чувствует тот или иной его воспитанник, какое у него настроение, что у него болит…

Босым парнишкой приплыл когда-то Евдоким Клименко с Киевщины в Каховку и, нанявшись в Асканию, остался тут навсегда. Он первый обвешал Асканию своими остроумными скворешнями из тыкв. Чтоб увеличить число свободных пернатых, весной ловил силками перелетных птиц и, подрезав им несколько маховых, снова пускал на волю, принуждая их таким способом оставаться в асканийских, тогда еще молодых, парках на гнездование. Старший Фальцфейн быстро заметил необычайную любовь юноши к природе, его пытливый ум. Все это тоже можно было эксплуатировать! Острые наблюдения, ценные мысли и догадки, мимоходом брошенные Клименко, Фальцфейн подхватывал на лету и потом выдавал за свои. После работы Клименко ночами сидел над книгами, самостоятельно овладел латынью, которая ему была необходима для серьезных занятий зоологией. Из Беловежской пущи завез он сюда зубров, из долин Миссисипи, из-под ножа американских браконьеров выхватил последних на земле бизонов и, скрестив их в Аскании, получил удивительных гибридов-гигантов — зубробизонов, стремясь подарить человеку новый, самый мощный вид рабочего домашнего скота… А сколько хлопот было у него с фазанами, сколько бессонных ночей провел он возле инкубатора, пока вывел искусственным путем первых страусят эму… Оживленно хвалится Софья перед гостями, не стыдится лгать даже в присутствии Клименко… Что он для нее? «Неприветливый тип, мужик с запахом» — и только…