Цезарь - Дюма Александр - Страница 31

• Предыдущая
• 31/111
• Следующая

Метелл Непот был излюбленной мишенью для его нападок.

– Скажи, кто твой отец? – спросил его однажды тот, надеясь задеть его намеком на его низкое происхождение.

– Твоя мать, мой бедный Метелл, – ответил Цицерон, – твоя мать сделала для тебя ответ на этот вопрос более сложным, чем для меня!

Тот же Метелл, которого изобличили в том, что он был нечист на руку в денежных делах, устроил своему воспитателю Филагру пышные похороны и установил на его могиле каменного ворона.

Цицерон повстречался с ним:

– Ты мудро поступил, сказал ему оратор, поместив на могилу твоего учителя ворона.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что он скорее научил тебя летать[41], чем говорить.

– Мой друг, которого я защищаю, – говорил Марк Аппий, – просил меня употребить в его защиту все мое усердие, рассудительность и преданность.

– И ты был настолько бесчувствен, – перебил его Цицерон, – что ничего этого не сделал для друга?

В то время, когда Цицерон домогался консулата, обязанности цензора исполнял Луций Котта. Луций Котта был закоренелый пьяница.

Посреди речи, обращенной к народу, Цицерон попросил попить. Его друзья, пользуясь случаем, обступили его, чтобы поздравить.

– Правильно, друзья мои, – сказал он, – сомкнитесь вокруг меня поплотнее, чтобы наш цензор не увидел, что я пью воду: он мне этого не простит.

Марк Геллий, про которого говорили, что его родители были рабами, как-то явился в сенат и зачитал там письма сильным и звонким голосом.

– Хороший голос! – сказал кто-то из слушателей.

– Я думаю, – сказал Цицерон, – что он из тех, кто был уличными глашатаями.

Сейчас, две тысячи лет спустя, эти колкости не кажутся вам такими уж смешными; но тем, кому они были адресованы, они наверняка казались еще менее забавными.

Антония он называл Троянкой; Помпея – Эпикратом; Катона – Полидамом; Красса – Лысым; Цезаря – Царицей; а сестру Клодия – волоокой богиней, потому что она, как и Юнона, была женой своего брата.

Всеми этими насмешками Цицерон наделал себе множество врагов, и врагов смертельных, потому что обиды, которые он наносил, были нацелены в самое больное место – самолюбие.

И если Антоний приказал отрубить Цицерону голову и руки, а Фульвия проколола его язык иглой, то это потому, что языком Цицерона были произнесены Филиппики.

А теперь посмотрим, каким же образом Клодий мог отомстить Цицерону?

Была одна вещь, которой сам Цицерон похвалялся, но которую многие непреклонные римляне вменяли ему в вину: это то, что во времена заговора Катилины он предал смерти двух граждан, а именно Лентула и Цетега, хотя закон позволял лишь приговорить их к изгнанию.

Против Цицерона следовало выдвинуть обвинение; но поскольку Цицерон был сенатором, это мог сделать только народный трибун; а стать народным трибуном можно было, только будучи выходцем из народа. Клодий же был не только знатным человеком, но и патрицием. Был найден способ, который устранял это препятствие.

Мы уже говорили о том, насколько Цицерон был несдержан на язык. Однажды ему случилось выступить в суде в защиту своего бывшего коллеги Антония, против Помпея и Цезаря, и в тот день он нападал на Помпея и Цезаря так, как он это делал всегда, то есть до крайности свирепо.

Через три часа после этой его выходки Помпей и Цезарь добились голосования, решение которого разрешало усыновление Клодия безвестным плебеем Фонтеем. С этой минуты уже не было никаких сомнений, что Клодий будет избран народным трибуном. За полгода до этого Цицерон писал Аттику:

«Меня посетил Корнелий. – Корнелий Бальб, разумеется, доверенный человек. – Он заверил меня, что Цезарь будет советоваться со мной во всем. Итак, вот для меня конец всего этого: прочный союз с Помпеем, а в случае нужды и с Цезарем; никаких больше преследований; спокойная старость».

Бедняга Цицерон!

Но он узнал, что Клодий добивается трибуната, и что Цезарь имеет отношение к его усыновлению Фонтейем.

Вот как он сообщает эту важную новость Аттику в своем письме, отправленном в апреле 695 года из Трех Харчевен.

«Вообразите, какая встреча! Я спокойно выехал из Анция по Аппиевой дороге и прибыл к Трем Харчевням. Это было в день праздника Цереры; я столкнулся с моим дорогим Курионом, прибывшим из Рима.

– Знаете новости? – спросил меня Курион.

– Нет, ничего нового, – отвечаю я.

– Клодий домогается трибуната.

– Да что вы?

– Он лютый враг Цезаря и хочет, как говорят, разрушить все его установления…»

Цезарь уже год как не был консулом.

– А что говорит Цезарь?

– Цезарь уверяет, что не имеет отношения к усыновлению Клодия».

Затем Цицерон переходит к другим предметам.

Но в июле ситуация уже изменилась; на этот раз его письмо отправлено из Рима.

Он снова пишет Аттику:

«А пока этот любезный Клодий не прекращает угрожать мне, и открыто объявляет себя моим врагом. Надо мной нависла гроза: при первом же ударе, мчитесь ко мне».

Однако Цицерон еще не может поверить в опасность. Помпей дает ему слово, что Клодий ему ничего не сделает. Цезарь, добившийся для себя пятилетнего правления в Галлии, предлагает ему легатство в своей армии.

«Цезарь по-прежнему зовет меня легатом, говорит Цицерон; и это была бы самая надежная защита; но я не хочу этого. – Чего же я хочу? Принять борьбу?… Да, пожалуй».

И он действительно вступит в борьбу. Но в августе дело стало принимать серьезный оборот, и опасность вырисовывалась все яснее.

«Тем временем, мой дорогой Аттик, брат нашей волоокой богини не останавливается на полпути в своих угрозах в мой адрес. Он отрицает свои намерения перед Сампсикерамом (это одно из прозвищ, которым Цицерон награждает Помпея), но он хвастается и выставляет их напоказ перед прочими. Ведь вы нежно любите меня, не правда ли? Конечно, любите. Тогда, если вы спите, вставайте; если вы встали, идите; если вы идете, ускорьте шаг; если вы бежите, возьмите крылья. Вы непременно должны быть в Риме к комициям или, если это невозможно, позднее, к тому моменту, когда будет объявлено о результате голосования».

Через пару месяцев все уже свершилось, и Цицерон опять пишет тому же Аттику:

Так что же произошло? Сейчас мы все расскажем.

К концу 695 года от основания Рима Клодий был назначен народным трибуном. – Консулами тогда были Пизон и Габиний. Он начал с того, что привлек их на свою сторону, добившись, чтобы Писону отдали Македонию, а Габинию Сирию.

Отныне Цицерон мог получить поддержку только у Красса, Помпея и Цезаря. Красс никаких опасений не вызывал: он ненавидел Цицерона, который по любому поводу насмехался над ним, называя его Лысым, Миллионщиком, Кальвом или Дивом. Помпей, в пятьдесят лет пылко влюбившийся, весь находился во власти чар своей молодой жены Юлии; и, как мы видели, на все страхи Цицерона он просто отвечал: «Ничего не бойтесь, я за все отвечаю!» Что же до Цезаря, то хотя после дела Катилины большой дружбы между ними не было, он слишком уважал талант оратора, чтобы отказать ему в покровительстве; впрочем, Цезарь, защищая Цицерона, отблагодарил бы Цицерона, защитившего Цезаря.

• Предыдущая
• 31/111
• Следующая