Ключи от твоего сердца - Гувер Колин - Страница 38

• Предыдущая
• 38/48
• Следующая

Он включает проектор, и я сразу же узнаю появляющиеся на экране слова: это стихотворение, которое он читал со сцены на слэме в вечер нашего свидания, то самое стихотворение о смерти.

– Видите? Я написал это стихотворение два года назад, после смерти родителей. Я злился. Мне было больно. Я описал все именно так, как чувствовал. Читая эти слова сейчас, я уже не ощущаю ни гнева, ни боли. Жалею ли я, что написал его? Нет, потому что, возможно, именно сейчас, в этой самой аудитории, есть кто-то, для кого эти слова могут оказаться важны.

Он передвигает мышь по столу, увеличивая текст и выделяя одну из строчек:

– Никогда не знаешь – вдруг сейчас это важно для кого-то в нашей аудитории? Вам грустно говорить о смерти? Ну конечно грустно. Смерть – отстой. Говорить о смерти крайне неприятно. Но иногда вы вынуждены говорить о ней.

Я понимаю, что он делает. Скрестив руки на груди, я сердито смотрю на него. Он тоже не сводит с меня глаз. Потом снова обращает взгляд на монитор и выделяет другую строчку:

– А как насчет этой фразы? Мои родители не были готовы умереть. За это я злился на них. Они оставили мне счета, долги и ребенка. А что, если бы их предупредили заранее? Дали им шанс все обсудить, поменять свои планы? Если бы мы не избегали с такой легкостью разговоров о смерти, пока они были живы, то, возможно, мне было бы не так тяжело разобраться со всеми проблемами после их смерти.

Уилл смотрит прямо на меня и увеличивает следующую строчку:

– Мы всегда думаем, что у нас есть как минимум еще один день. Если бы мои родители узнали, что с ними произойдет, они сделали бы все возможное, чтобы подготовить нас. Все возможное! Дело не в том, что они не думали о нас, – просто они не думали о смерти.

Он выделяет последнюю строчку стихотворения:

Я снова и снова перечитываю эти слова. Они звучат у меня в ушах до конца урока. Звенит звонок, все выходят, а я продолжаю сидеть и смотреть на экран. В классе остаемся только мы с Уиллом.

Он сидит за столом и смотрит на меня в надежде, что я пойму.

– Я поняла, Уилл, – шепчу я. – В первой строчке ты говоришь, что смерть – единственное, что неизбежно в этой жизни, и подчеркиваешь слово «смерть». А повторяя эту строчку в конце стихотворения, ты подчеркиваешь слово «жизнь». В конце ты хочешь обратить внимание слушателей на слово «жизнь»! Я поняла, Уилл! Ты прав. Она не пытается подготовить нас к ее смерти. Она пытается подготовить нас к жизни после ее смерти… К тому, что после нее останется…

Уилл выключает проектор. Я собираю вещи и иду домой.

Присев на край кровати, я разглядываю маму. Она лежит прямо посередине. Теперь, когда она спит одна, ей больше не надо выбирать какую-то одну сторону.

На маме по-прежнему медицинская форма. Она проснется и снимет ее. Последний раз в жизни… Интересно, она поэтому не стала снимать ее сразу?

Я наблюдаю, как ее тело ритмично движется в такт дыханию. Каждый вдох дается маме с трудом. Я слышу это. Легкие работают из последних сил. Легкие, которые все-таки подвели ее.

Наклонившись, я глажу ее по волосам. Несколько волосинок остается у меня в руках – я отдергиваю руку, медленно накручиваю волосинки на палец, иду в свою комнату и поднимаю с пола фиолетовую заколку. Открыв ее, я вкладываю туда тонкую прядку маминых волос и защелкиваю обратно. Кладу заколку под подушку, возвращаюсь в мамину спальню, залезаю к ней под одеяло и обнимаю ее. Она берет меня за руку, наши пальцы переплетаются, и мы начинаем разговор – молча, без единого слова.

Вскоре мама снова засыпает, а я иду в магазин. Больше всего на свете Кел обожает «базанью» – так он называл лазанью, когда был маленький, поэтому мы с мамой до сих пор говорим именно так. Я покупаю все ингредиенты, возвращаюсь домой и начинаю готовить.

– Дело пахнет базаньей, – восклицает мама, выходя из спальни.

Она уже переоделась в домашнюю одежду, в последний раз сняв медицинскую форму.

– Ага. Я подумала, что надо Кела порадовать. Сегодня вечером ему это понадобится.

– Значит, мы все-таки перестали вырезать тыквы? – спрашивает мама, подходит к раковине, моет руки и начинает помогать мне с тестом.

– Ага. Похоже, тыквы закончились, – отвечаю я, и мама смеется. – Мам, слушай, нам надо поговорить до того, как он вернется. Поговорить о том, что с ним будет.

– Я очень хочу поговорить об этом, Лейк. Правда хочу.

– Почему ты не хочешь, чтобы он остался со мной? Думаешь, я не справлюсь? Считаешь, что я не смогу стать ему хорошей мамой?

– Лейк, ну что ты! – протестует мама, выкладывая в форму последний слой теста и делая мне знак полить его соусом. – Я просто хочу, чтобы у тебя была своя жизнь. Восемнадцать лет я растила тебя, учила всему, что знаю сама. А теперь пришел твой черед отправиться в свободное плавание – начать учиться на собственных ошибках, а не воспитывать ребенка.

– Но иногда в жизни не все происходит в строго хронологическом порядке, – возражаю я. – Ты же прекрасный тому пример. Если бы все было так просто, ты не умирала бы сейчас… Ты умерла бы лет в семьдесят семь, не раньше. Кажется, у нас сейчас такая средняя продолжительность жизни, – шучу я, и она снова смеется. – Мам, я серьезно. Я хочу этого. Хочу вырастить его. Да и он наверняка захочет остаться со мной, ты же знаешь. Ты должна дать нам выбор. До сих пор такого выбора у нас не было, а теперь ты можешь дать нам такую возможность.

– Хорошо, – соглашается она.

– Хорошо? Хорошо, я над этим подумаю? Или хорошо-хорошо?

– Хорошо-хорошо!

Я обнимаю ее. Мне кажется, я никогда в жизни так крепко не обнимала ее, как сейчас.

– Лейк, ты решила и меня заодно полить соусом для базаньи?

Опомнившись, я понимаю, что держу в руках лопатку и соус стекает с нее прямо маме на спину.

– А почему он не может пойти к нам? – спрашивает Кел, после того как мы паркуемся перед домом и я отправляю Колдера домой.

– Я же тебе сказала: маме надо с нами поговорить, – отвечаю я и веду его в дом, где мама уже ставит базанью в духовку.

– Мам, угадай что! – кричит Кел, вбегая на кухню.

– Что, милый?

– У нас в школе на Хеллоуин будет соревнование на лучший костюм! Победитель получает пятьдесят баксов!

– Пятьдесят баксов?! Ничего себе! А ты уже решил, кем ты будешь?

– Пока нет, – признается он, подходит к стойке и кидает на пол рюкзак.

– Сестра тебе сказала, что нам сегодня надо поговорить?

– Да. Хотя это и так понятно, раз базанья на ужин, – заявляет Кел и, встретив наши с мамой удивленные взгляды, поясняет: – Вы всегда готовите базанью, перед тем как сообщить плохие новости. Так было, когда умер дедушка, когда вы сказали мне, что умер папа, когда решили, что мы переезжаем в Мичиган. Сегодня у нас опять на ужин базанья, значит либо кто-то умирает, либо мы переезжаем обратно в Техас.

Мама ошарашенно смотрит на меня, пытаясь понять, что делать. Вообще-то, мы не собирались сообщать ему вот так, с ходу. Она подходит к стойке и садится рядом с Келом. Я следую ее примеру.

– Какой ты наблюдательный! – говорит она.

– Ну так что? – спрашивает он, глядя ей в глаза.

– Кел, – нерешительно произносит мама, гладя его по щеке, – у меня рак легких.

• Предыдущая
• 38/48
• Следующая