Лондон, любовь моя - Муркок Майкл Джон - Страница 13
- Предыдущая
- 13/133
- Следующая
Постепенно Данди Банаджи понял, что мистер Кисс пребывал в таком отчаянии от собственного дара, что говорить о нем мог лишь самым легкомысленным тоном. Потратив год на разговоры, все это время оплачивая выпивку, еду и билеты в кино, Данди пришел к заключению, что мистер Кисс обладает комплексом изощренной психологической защиты. Однажды ночью, когда они вдвоем укрывались на станции метро «Олдгейт-Ист» от проливного дождя, он почувствовал, что может наконец высказать свое предположение.
— Ваша защитная реакция, Джозеф Кисс, на удивление основательна. Вы похожи на покрытого крепким панцирем жука. Я чувствую, что нахожусь рядом с представителем особого нового вида эволюции, гораздо более высокоорганизованного, чем мой собственный, но при этом обреченного на раннее вымирание.
Это позабавило мистера Кисса.
— Вы сильно преувеличиваете, старина!
Потом он посерьезнел.
— Я посоветовал бы вам быть более осторожным, разговаривая со мной, потому что для психически больного человека нет ничего более опасного, чем увлечься гиперболой. Если вы считаете себя моим другом, вам следует стараться, чтобы я твердо стоял на земле, а не витал в облаках.
После чего решительно изменил тему беседы и рассказал анекдот про слепого нищего, который принял осколок бомбы, угодивший ему в шляпу, за щедрое подаяние.
Через несколько дней мистера Кисса забрали в полицию и из участка переправили в психбольницу, которая находилась в Тутинге. Когда наконец его разрешили навестить, мистер Банаджи увидел перед собой разбитого, слабого, напичканного лекарствами человека. С губ у него текла слюна. По словам доктора, мистер Кисс напялил на себя театральный шотландский костюм, схватил палаш, объявил себя со сцены прямым потомком Бриана Бору, по линии Стюартов, и предложил публике последовать за ним на штурм Букингемского дворца. В первые месяцы войны королевская семья была непопулярна и потому слишком чувствительна к подобного рода демонстрациям. Господину Черчиллю еще только предстояло вернуть ей былое уважение в обществе. Видеть страдающего в больничной палате Кисса было невыносимо, и мистер Банаджи добился освобождения друга на условии, что тот продолжит прием барбитуратов. С тех пор Данди Банаджи дал себе клятву никогда более не провоцировать приступы саморазрушительной болезни друга.
Выйдя из больницы, Джозеф Кисс отправился к своему театральному агенту, собираясь поговорить о замене репертуара. Агент припомнил случавшиеся и в прошлом инциденты такого рода.
— Теперь вы обидели короля, черт бы его побрал. Думаете только о себе, а у меня из-за вас могут быть проблемы.
Джозеф Кисс нашел себе нового агента, который предложил отказаться от телепатических сеансов, делая упор на актерские способности, и дал ему возможность неплохо зарабатывать, снимаясь в эпизодических ролях в кино и на телевидении, а затем и в более выгодных рекламных роликах. Доходов теперь хватало на то, чтобы хранить верность вредным привычкам, поддерживавшим его рассудок в здравии. Поскольку его знание Лондона было исключительным («тот, кто ходит пешком, никогда не бывает так же несчастен, как тот, кто сидит дома, мой мальчик»), Данди с признательностью платил за привилегию сопровождать мистера Кисса на его прогулках и описывал их в газете. Их отношения стали более близкими и ровными, а кроме того, и взаимовыгодными, превратившись в подобие счастливого брака по расчету. Теперь периодические посещения мистером Киссом больницы всегда носили добровольный характер и надолго не затягивались.
Навещая Джозефа Кисса в новой палате, Данди Банаджи беспокоился о том, каково здесь пожилому человеку, но мистер Кисс чувствовал себя совершенно нормально и был полон спокойствия.
— Единственная неприятность — воровство. Я никогда не знаю точно, кто ворует — товарищ по несчастью или сиделка. Здесь это в порядке вещей, мой мальчик.
Он представил ему постоянного обитателя этой больницы, своего «душевного друга» мистера Лунатика, похожего на спаниеля.
Когда Данди Банаджи случайно узнал, что Лунатик умер, он разыскал мистера Кисса в пабе «Старый король Луд» на Лудгейт-Серкус, куда актер обычно ходил по пятницам ради валлийских гренок с сыром.
— Я подумываю над тем, чтобы сменить врача, — сказал ему мистер Кисс. — Лунатик был добрым духом больницы. Он был более нормальный, чем любой из нас. Намного здоровее тебя, Банаджи, здоровее меня. Несомненно, родственники поместили его сюда только из-за его прозвища. Но ведь если ты не похож на других, как же прикажешь тебя называть? Лунатиком. Так ведь? Не надо печалиться. Он был вполне счастлив. Все мы несвободны, Банаджи, раз уж тебе нравится, когда жалуются. — Он чуть не положил руку на плечо Банаджи, но вовремя взял бумажную салфетку и вытер пальцы. — Все в больнице любили его, даже санитары. А ты знаешь не хуже меня, какой характер надо иметь, чтобы заслужить доброе слово от этих грубиянов. Мне кажется, они потеряют в моем лице отличного пациента. Есть тут одно местечко в Роэмптоне. Я подумываю о нем. Или, может быть, уйти в монастырь, стать юродивым?
На этот раз мистер Кисс, прикончив пинту пива, вздыхает.
— Что ж, старина, — повышает голос мистер Банаджи, потому что из-за стойки бара долетает голос Молли, предупреждающий о закрытии. — Куда же мы отправимся сегодня?
— Я думал, что нам нужно пройтись вокруг Баттерси и посмотреть, что задумали эти парни из Челси. Теперь они заявляют права на весь район. Периодические волны экспансии. История повторяется. Я даже сам как-то попал в переплет у себя в Брикстоне. — Он надевает пальто. — Еще я заготовил для тебя один стишок. Не знаю, поймет ли уроженец Бомбея тоску старого лондонца, но вспомни, как вами правили Великие Моголы, а можешь припомнить британцев в пробковых шлемах, если на то пошло. Бедняги! Они теперь только сами себя могут притеснять. Незавидная, согласись, доля!
И, обняв Данди Банаджи за плечи, Джозеф Кисс ведет его из «Сент-Клементз армз» к станции метро «Майл-Энд», на ходу декламируя:
— Мы закажем карри в «Звездном радже». Что скажешь, Данди?
— Я должен записать стихи, — тактично говорит мистер Банаджи, — как только мы спустимся в метро.
— Вряд ли они станут это печатать.
— Уверен, что нет. — Мистер Банаджи счастливо улыбается, и они проходят к эскалатору. — Но нам заплатят, а это уже кое-что, не так ли?
— Как плодотворно наше сотрудничество, мой мальчик!
Навстречу им вверх по длинному эскалатору едет Дэвид Маммери. Он торопливо снимает свою меховую шапку и радостно машет:
— Мистер Кисс! Данди!
— Маммери! Маммери! Что у тебя в руке? Дохлая кошка? Тебе нужна помощь, приятель? Пойдем с нами! Мы едем в Баттерси! — С неподдельным чувством Джозеф Кисс призывает его последовать за ними, но Маммери не собирается менять свои планы.
— Нет, я к себе на набережную. Приятно повеселиться!
Из вестибюля станции доносится звук скрипки.
— Какая небесная гармония! — вслушивается в музыку Джозеф Кисс. Из глубин тоннеля нарастает шум прибывающего поезда.
— Поспешим, Данди! Сейчас быстро темнеет. Нам надо добраться на место до заката. — Они входят на сияющий кафелем и рекламными плакатами перрон и видят молодую девушку в длинном черном пальто. Девушка берет новый аккорд на скрипке. Мистер Кисс кидает монетку в открытый футляр от инструмента. На губах Данди застывает улыбка, а девушка, закрыв глаза, погружается в первые такты сонаты.
- Предыдущая
- 13/133
- Следующая
